Под сенью девушек в цвету

Где ещё можно найти многостраничное описание аплодисментов публики на чтениях стихов в театре? «Закон аплодисментов» и неосознанное понимание толпой удачных находок чтецов. А Пруст уделяет этому особенное внимание, пропускает сквозь себя и выдаёт многостраничную рефлексию по этому поводу. И всё это пропитано силой, красотой и чувством стиля.

Все тот же глубинный психологизм. Сложно быть Прустом и проводить такую кропотливую работу по рефлексированию. Он оценивал, предполагал и размышлял над мотивами поступков, действий и поведения множества лиц, чтобы все это изобразить в своём романе. Например, Сванн и его прошедшая любовь к Одетте. Ведь автор до самого дна доходит. Начинает с того, как Сванн хотел сделать ей больно, показать ей, что влюблен в другую, заканчивая полным безразличием Сванна и хитрого укрывательство своих сторонних связей, а также эмоциональных и моральных мотивов этого. Автор внимателен к мелочам и каждое оброненное им слова на сотнях страниц этого романа – неслучайно. Каждое предложение выверено и точно знаменует мысль.

Пруст представляет в романе оценки, которые иначе как фундаментальными назвать сложно, во всём, не только в разборе поведения персонажей. Я не встречал где-либо ранее такой кропотливой разборки и оценки личности писателя, в данном случае Анатоля Франса (скрывающегося в произведении под именем Берготт). Описывая первую встречу со своим кумиром, Пруст изображает своё некое разочарование в противоречии между внешностью и придуманным им образом писателя на первых порах. Он проводит сопоставление поведения, манеры речи и мимики лица Франса с его творчеством, проводит параллель и мысль о неразрывности их. Он припоминает отрицательную оценку личности Франса, которую слышал ранее, и вступает с ней в своеобразный спор, доказывая, что Франс в своих ужимках и выступлениях именно такой как его творчество- оригинальный и великий. Его слова о Франсе, сравнение его натуры и творчества - лучшая рецензия, которую я когда-либо читал.

Манера описания Пруста - взять один момент, одну черту, одно ощущение или одну личность в контексте какой-то ситуации и плавненько её выводить - страница за страницей, вторая, третья, шестая, восьмая. Пруст уводит постепенно читателя от художественной реальности героев, а потом резко возвращается к контексту ситуации, в которой оставил персонажей.

Цельность работы под названием «В поисках утраченного времени» удивительна. Пускай я этот вывод сделал лишь на основании прочтения двух частей этой эпопеи, но всё же! Первый том «В сторону Сванна» плавно перетек во второй – «Под сенью дев, увенчанных цветами», одно продолжает другое, словно и не так между ними границы и разницы. Правда, некая черта есть во второй половине «Дев», за которой несколько меняется стиль изложения. Происходит это в момент погружения главного героя в модный ресторан, окружение незнакомых женщин и словно связано с его алкогольным опьянением, которое и не проходит до конца, когда его голову кружит стайка девушек с которыми он сводит знакомство.

«В сторону Свана» и «Девы» неразрывны и в тоже время в глаза бросается их явное различие. Различие именно в слове Пруста, в «Девах» оно мне показалось экспериментальным, менее выверенным и правильным, нежели чем в «Сванне». Пруст играется с подноготной каких-то действий героев, суть выражений их лиц. Например:

В одном предложении Пруст представляет героя, как, возможно, робко-умного, вежливого и застенчивого, а, возможно, глупого или боязливого, неуверенного. Подобные игры подоплёкой Пруст используется множество раз и чуть ли не на каждой странице.

«В поисках утраченного времени» - бесконечное удовольствие для искушённого читателя. Только странным кажется, что Пруст называл «Под сенью дев, увенчанных цветами» затянутой интермедией между «стороной Сванна» и «сторона Германтов».

Закончила читать вторую часть семитомной эпопеи Марселя Пруста "В поисках утраченного времени" под названием "Под сенью девушек в цвету". И скажу вам, оно невероятно говорящее: в этой части романа прослеживается период взросления из мальчика в юношу, которому не чужды влечения и влюбленность. В этой книге, как мне показалось, еще меньше действий, и гораздо больше размышлений, настолько, что можно предположить, что этот роман и не похож на роман вовсе, а больше на поток сознания. Еще одно доказательство тому, что данный цикл предназначен не для каждого читателя, и даже каждого настроения читателя. Но несмотря на это, Пруст - хороший, не похожий на других писатель, в чьи романы хочется погружаться снова и снова. А еще я поняла, что не поняла ничего главного, читая первые два тома, и чтобы видеть картину в целом, мне уже так хочется прочесть оставшиеся пять томов. И как жаль, как жаль! Что нет больше изданных романов Марселя Пруста в этом издательстве с переводом конкретного автора, и не понятно, будут ли издавать остальные тома дальше, и есть ли смысл моего ожидания, либо нужно преступать к чтению книг с другим переводчиком?

"Под сенью девушек в цвету" - второй роман семитомного цикла Марселя Пруста.

Если одна из основных линий первого произведения - описание детства героя, то во втором - отрочество. По сюжету все то, что присуще поре цветения - первая любовь, первое расставание, первые поцелуи и ласки, порой не очень смелые, а порой даже чересчур, первые самостоятельные знакомства с людьми из высшего света (аристократии, буржуазии), ещё детские игры, но уже с полунамеками на взрослые отношения.

Первая часть начинается полудетской дружеской связью с Жильбертой Сван, которой не суждено было продлиться долго. Затем все плавно перетекает в курортный Бальбек, где и заканчивается нежная, лиричная пора детства героя метанием между четырьмя девушками, квинтэссенцией взросления.

Стиль Пруста стал более зрелым, более критичным, но неизменно лиричным, с большим обилием эмоций, философских отступлений и обобщений: об обществе, о психологии героев, об архитектуре, музыке, литературе (кстати, возможным прототипом Бергота мог быть Анатоль Франс).

Роман понравился, любителям спокойного вдумчивого чтения рекомендую.

Если в произведении никакое содержание, стало быть, ценность заключается в форме, и пишется оно только ради формы, и называется это формализмом…
Что же здесь за форма, которую господин Пруст так высоко ценил, что не постеснялся выставить на люди всё убожество собственной личности? Напомню, что роман автобиографичен, и если не целиком и полностью – то во многом, особенно учитывая то, что кроме этого цикла за всё своё потраченное время он больше ничего не написал, а следовательно, максимально изливал сюда накопленный житейский опыт. А форма здесь дрянная: всё это можно было бы разбить на небольшие связные повествования и отступления от повествования, но зачем, если можно свалить всё в одну кашу и заявить, что это новая литературная форма, поток сознания, и т. д. и т. п.? Ах да, здорово же ещё описывать мелочные переживания тупого подростка, временами вкрапляя оговорки по типу: «но в этом я, конечно был тогда не прав» или «но этого я, конечно, ещё не мог тогда знать», полагая, что они выступят веским свидетельством в пользу того, что «уж сейчас-то автор несоизмеримо умнее описываемого им самого себя в юные годы». А ещё можно сказать, что это тоже новое литературное течение – а почему нет? – субъективизм. И вообще претендовать на звание классика всех времён и народов. А уж читатель пускай сам мучается с тем, что у него в руках.

Насчёт т.н. «потока мысли», заэксплуатированного до дыр постмодернистами: мысль наша так не течёт. Она течёт скачками, с то и дело возникающими ассоциациями из накопленных знаний, с ассоциациями новых мыслей с предшествующими предшествующим, и если попытаться зарисовать схему настоящего потока мыслей, то у нас получится кружево, вывязываемая в линию вещица, имеющая некоторую толщину. Самое замечательное, что недавно мне довелось читать отрывок из одного нового венгерского романа, где именно настоящий поток сознания и воспроизводился во всей его красоте, да ещё и с богатейшими культурными ассоциациями. После всё прибывающих волн копирующих друг друга уже более века постмодернистов я такого просто не ожидал от литературы. Тем более от венгров, всё перетирающих до бесконечности социальный роман. Вот это было как гром среди ясного неба, а не этот ваш слабоумный Пруст.
И да, ещё одна причина того, почему поток сознания Пруста не настоящий: ну он же не охватывает все действия персонажа, он не полон, раскройте глаза, в самом деле. Так, ни в первом романе, ни в этом я не встретил ни разу хоть одного упоминания об обучении. А между тем герой каким-то чудом умеет читать - кто-то же его научил? Впрочем, тщетно искать толику разумного в романе про идиота с искажённой системой ценностей.

Почему слабоумный? Да потому что. Подросток, которого мы видим, ничего из себя не представляет. Он тупой, мелочный, не имеет собственного мнения, потому что не умеет делать простейшие логические выводы, не умеет сопоставлять известную ему информацию, да и просто ничего не умеет. На месте его родителей я бы забеспокоилась ещё в бытность его трёхлеткой, потому что для ребёнка мир только открывается, и вся входящая информация – новая, а всю новую информацию дети обрабатывают. Это избалованные избытком инфы взрослые могут позволить себе фильтровать поток, дети же принимают всё. Но Пруст-персонаж ограничивается приёмом, с логикой он незнаком вовсе. Поскольку собственного мнения у него нет, он легко перенимает чужие, и вообще идёт у них (у чужих мнений, имею в виду) на поводу. С детства он усвоил иерархию знатности, с удовольствием презирает нижестоящих, преклоняется перед вышестоящими, а все его светские беседы сводятся к перетираниям косточек равным ему по знатности людям. Перетирания бесконечны. Полностью зацикленный на себе гг невыносим. Если бы он хотя бы пытался смотреть вне себя, в мир, который на самом деле вовсе не вращается вокруг него, как это ему кажется, но нет! Ни попытки! Это ужасно! Никакого интеллектуального развития, никакого проблеска мысли, никаких талантов, и хрен с ними, с талантами, будь ты хотя бы просто хорошим человеком, но ведь нет… нет никаких моральных принципов у этого ущербного отрока. Он слепо идёт туда, куда позовёт общественное мнение, делает то, что принято делать в его обществе, и даже не пытается классифицировать свои действия по признакам «плохо» или «хорошо». Для таких убожеств у слова «благородство» существует только прямое значение. Один приятель сказал ему как-то, что можно и нужно целовать всех встречных девушек… Этот же придурок был только рад перенять ещё одну потребительскую черту. Он описывает собственный эгоизм и не допускает и мысли, что людьми может двигать что-то другое. Любознательность? Не, не слыхали. Самоотверженность? А что это такое? Впрочем, гг полагает, что легко мог бы умереть за других – но только в такие моменты, когда собственная жизнь ему опостылевает (чему не удивляюсь – при такой скучной жизни сложно ей не опостылеть), а ведь это уже не «за других» умереть, это уже – просто умереть… Не знает он ценностей в жизни, потому и не за чем ему жить. Любить он тоже не умеет, да и откуда ему уметь это, если ни один из его знакомых не раскрывал для него значения этого слова своим примером? Там ведь любят только себя и собственное эго, вот и отрок вырастает быдлом. Он даже не умеет выражать, чего хочет, пытается инсинуировать, инсинуации не удаются... Да ведь если тебе правда нужно что-то — скажи прямо! Но нет, он или боится, или находит, что это глупо. Инфантилизм зашкаливает через край: что касается «умных» разговоров в обществе, со всякими политиками, художниками, писателями – для этого он взрослый, как-то раз в тексте промелькнуло, что баснословную сумму, вырученную за вазу, эта недоросль быстро спустила на шлюх, однако чуть только он заболевает, или надо ехать куда, или ещё какая-то ответственность – как сразу «я маленький, я ещё не вырос», палец в носу и лужа под ногами. Слушайте, да ведь даже Гаргантюа был сообразительней и отважней этого недомерка!

Вот я параллельно начал читать книгу Макаревича, и он там про то пишет, что помнит из детства. Раннего, трёхлетнего детства. Я тоже много что помню оттуда (в принципе себя помню с трёх лет), помню свои открытия, своё восприятие – так вот, мой мир, как и мир Макаревича, несоизмеримо интереснее мира Пруста. Пруст хочет писать, но не знает, о чём – святая простота, значит, ты не хочешь писать! Ты просто хочешь пожинать лавры известных тебе писателей, а само занятие тебе нисколько не интересно. Чтение, а вернее, слушание про такого недомерка было настолько отупляющей пыткой, что я даже не знаю, как это я до сих пор живой. А ведь угораздило меня ещё и Германтов в КиллВиш заявить, вот нахрен я это сделал… И чтица тоже не порадовала – Майя Виолина – что-то среднее это, половинка на серединку. Вроде и неплохо читает, но настолько замыленный и никакой тембр… Опять он мне кажется похожим на Мушкатину и Музырь, возможно, чуть ниже, но суть та же – но ведь не могли же они под копирку читать… А может быть, не виновата чтица, а гадёныш Пруст всё испортил…

Поиски утраченного времени продолжаются Прустом, мы вновь возвращаемся в прошлое.
Вот оно общество – лицемерное, с четким делением на касты, пренебрежением к представителям «низшего» уровня. Ступени, иерархия, надменность.
Здесь и проходит юность героя, где в показной среде манеры и приличия заменяют человеческие взаимоотношения. Герой Пруста не обличитель этого общества, он его порождение. И как один из его представителей, дает понять своим поведением свое отношение к другим персонажам, дает уяснить их меру «полноценности» для него.

Все это служит фоном для главного в тот период его жизни – юношеской влюбленности.
Юношеская влюбленность и в конкретике и в обобщении, что делит роман на две части.
Это продолжение истории взаимоотношений с Жильбертой, вытекающей из первого романа «По направлению к Свану».
Затем влюбленность обобщенная, свойственная возрасту, когда главным является потребность любви, и предмет здесь только силуэт, а все прочее – собственные наслоения на желание любить, они много богаче, они благодарнее того, что может дать любимое существо.
Как нельзя лучше, жажде любви способствует атмосфера курортного местечка, где происходит вторая часть романа.

Это я так кратенько и без спойлеров.
Спойлеры на Пруста – интересно, а они возможны?

Его стиль, похожий на одно безумно длинное предложение, звучащее без отсутствия интервалов.
Его стиль, напоминающий временами, своей упоительной в своей утомительной монотонности бесконечную мелодию.
Его стиль, с рассыпанными по всему тексту многочисленными подробностями, но вопреки всему не тонущий в них, а разнообразный и запоминающийся своей необычностью и непохожестью ни на что, доселе прочитанное.
Его особое построение фразы, его красноречие: все это – оригинальность и неповторимость Пруста.

У Пруcта восхитительный стиль: он раскрывает чувства и мысли, иногда вплоть до мельчайшиx ощущений и эмоций, представляя читателю всю гаммy тонов и полyтонов. Глубина и полнота чувств важнее cобытийности сюжeта. Отдельно взятый момeнт - миг, выхвачeнный в потоке времени - превращается в цeлую жизнь, переливается всеми гpанями своей неповторимости и дpагоценности, и находит себе подобиe в сpавнениях и воспоминаниях. Читать Пpуста - настоящее эстетическоe yдовольствие.

Вторая книга из циклa «В поисках утрачeнного вpемени» повествованием продолжает первyю. Мы вновь встречаемcя со старыми гepоями и знакомимcя с нoвыми, но по-пpежнему глaвным гepоем и цeнтром циклa вообще является сам рассказчик. Это пристальный взгляд в себя, изучениe своего внyтреннего миpа - целой Вселенной. Наш гepой - интровеpт, который впитывaет все ощущения из окрyжающего миpа, но по-настоящемy оживляeт их, придает им формy только в себе самом, посредcтвом aнализа:

«Удовольствиe я, конечно, иcпытал позднее, когда веpнулся в отeль и опять стал самим собой. Удовольcтвия — это все равно что фотогрaфии. То, что мы воспринимаeм в пpисутствии любимого существa, — это всего лишь нeгатив, проявляeм же мы его потом, у себя домa, когда обpетаем внyтреннюю темную комнaту, куда при поcторонних «вхoд вoспрещен.»

В этой книге, как можно догaдаться из названия, рассказывается в оснoвном о любви, влюблeнности, воcхищении женcким полoм. А наш повeствователь, к тому же, человек очень молодой, и все его впeчатления и ощyщения - открытиe для него: он очaрован женщинaми, он yпивается общeнием с ними, он забываeт обо вcём в их пpекрасном окрyжeнии.

«… но до чего же многоликa вcякая женщина, до чего рaзнообразны чeрты ее лицa и линии тeла, из которых лишь очень немногие, когда этой женщины с нами нет, тотчас вcплывают в нашей простодyшно сaмоуправной пaмяти!»

«И не явилиcь ли мне у моpя благородныe и бeзмятежные обpазцы человечеcкой кpасоты, поxожие на стaтуи под лyчами солнцa на беpегах Грeции?»

самонадеянно начатое мною в феврале чтение в электронном формате потерпело полное фиаско: после апрельского и нешуточного упоминания моего приятеля о эпизоде с шарлюсом я поняла, что не помню его появления, не то что каких-то поползновений (точнее, вытаращенных глаз) в сторону рассказчика. хорошо осознавать свои ошибки.

как верно отметила одна из читательниц пруста, во втором томе желания рассказчика (оставим его без имени) исполняются: родители наконец отпустили его в театр (его туда долгое время не пускали, потому что он мальчик болезненный, а театры того времени были не то чтобы благоприятно оборудованы для ребенка), но рассказчик, словно бальзаковский люсьен де рюбампре, недоуменно глядящий на сцену и слабую игру корали, остается равнодушным игрой бермы; он становится писателем с легкой руки норпуа и отцовского кивка, правда, дружба с ослепительным блондином сен-лу отвлекает его от работы, из-за чего рассказчик на прекрасные две страницы рассуждает о дружбе и одиночестве;  школьный товарищ блок знакомит его с миром физических наслаждений, отведя в бордель; он лично знакомится с берготом и даже сидит с ним за одним столом, слушая его монологи, но здесь же наступает разочарование: это во многом закономерно для еще молодого рассказчика, который не знает меры - или культивирование, или разочарование, третьего не дано; с его первой любовью, жильбертой, с которой в первом томе он лишь виделся на елисейских полях, отныне он проводит немало времени, но все не знает, как к ней подступиться со своей любовью, но кончается все это так быстро и нелепо, что выглядит убедительно и реалистично - он разом решает перестать любить жильберту, словно надоедливое чувство можно вырвать из сердца, как зуб; наконец, свершается во многом судьбоносная и такая неизбежная поездка в бальбек, где он встречает девушек в самом расцвете жизненных сил, и, конечно, он жаждет любви.

прав м.к. мамардашвили: рассказчик любит заочно, в своем сознании он уже прокрутил весь любовный сценарий, да так умело, что и une jeune fille (или, как чудесно пишет пруст, fillette), кажется, ему уже не нужна. и, подобно сванну, он начинает смотреть на девушек, как на картины. если сванну одетта напоминает сепфору с фрески боттичелли, то у марселя возникает образ девушки с "идолопоклонством" джотто. рассказчик во всех смыслах стремится du côté de chez swann, хотя это и не делает его полной копией сванна.

встреча с этими девушками, а в особенности с альбертиной, была неизбежна. рассказчик еще в первой части второго тома мельком упоминает ее, а автор и вовсе безжалостно для многих то там, то здесь роняет спойлеры к последующим томам, далеко забегая вперед:

по сути, то многое, что так волновало рассказчика: поцелуй матери, сванн, писатель бергот, даже жильберта - все отходит на второй план в бальбеке. даже не в бальбеке, а уже в поезде, когда герой говорит:

упоминание о достоевском не могло не оставить равнодушной, и чудесно, что под рукой оказались комментарии эжена николя (eugène nicole), который отсылает к тетрадям пруста 1915 года, где литературные вкусы бергота определены так (далее мой перевод):

далее бергот, зная о своем таланте, утешает себя мыслью, что то, что он пишет, 'не бесполезно для его страны'. аллюзия на анатоля франса (в особенности в отношении бергота к достоевскому) бесспорна. напротив, упомянутые писатели (вместе с джордж элиот, которую, к слову будет сказано, переводит с английского андре - яркая характеристика героини, это делает ее чуть ли не прекрасной в глазах пруста) высоко почитаемы прустом. интерес к достоевскому возник у него поздно, потому и отразился в последних томах цикла, в особенности в 'беглянке'. еще подробнее о достоевском через призму пруста можно прочесть в его короткой статье 'достоевский', где он особенно выделяет... 'идиота'!

в связи с приведенной цитатой примечательны, как мне кажется, два момента: во-первых, постепенное обретение рассказчиком своего 'пути', отхода от взглядов бергота. если в конце первого тома он страдает от того, что не может видеть актрису берма во многом потому, что им восторгается его кумир бергот, то здесь он формирует свой независимый от бергота взгляд на русского писателя; во-вторых, русскоязычному читателю может показаться странным (мне, например) сравнение не то чтобы гениальной женщины мадам де севинье, чьи письма к дочери оказались волею случая достоянием общественности... с самим достоевским!.. но для рассказчика, чье мировоззрение сформировалось не без ее влияния, это только похвала достоевскому.

так герой, отходя от влияния бергота, и не подозревает, что может повторить путь сванна.

об оригинале и переводе федорова

мастерское владение языком автором ни для кого не секрет, однако стоит обратить внимание не только на plus-que-parfait du subjonctif (уже тогда практически не употреблявшийся), но и на времена, которые использует в романе пруст:

как чудесно пруст употребляет passé simple (прошедшее литературное время, не имеющее отношения к настоящему) когда приводит свои излюбленные распространенные сравнения, не имеющие отношения ни к герою, ни к происходящей ситуации: это лишь пример, но позволяющий куда более полно понять героя.

эпизод (ближе к финалу), когда андре зовет альбертину. у пруста:

обращаю внимание на слово 'идиотка'. безусловно, покровительственно-обходительная и вообще чуткая с альбертиной андре прозвучит по-русски грубо, потому федоров решил поступить следующим образом, даже сумев интересно обыграть простое 'voyons' ( досл.:'посмотрим'), как 'ну-ну':

пример с уже упоминавшимися рассуждениями рассказчика о дружбе:

федоров несправедливо смягчает тон рассказчика, который прямо называет хорошего друга редкой вещью и подчеркивает, осмелюсь сказать, авторскую иронию над рассказчиком: то ему стыдно перед сен-лу, он думает, что он плохой друг для него, то раздражается, что сен-лу своими разговорами отбирает у него драгоценное время, которое он с удовольствием и, главное, в одиночестве потратил бы на свое произведение. то сен-лу замечательный друг-редкая вещь, то помеха. комичность и неумелость главного героя разглядеть сложно, поскольку мы все видим и слышим его глазами, именно поэтому хотя бы этим хороша экранизация от 2011 года, где на рассказчика мы можем посмотреть на стороны и даже услышать (поскольку непосредственно "слышим" мы его редко, в основном читаем его рассуждения).

но, безусловно, даже один из лучших переводческих подвигов а.ф. любимова не в силах передать всё богатство оттенков, что вкладывает пруст в часто повторяющемся и так любимом им слове 'une tendresse' , верно переводимое федоровым как 'нежность' и 'привязанность', но из-за синонимов пройденное незамеченным в переводе. в конце концов, в переводе пропадает весь ум и вся феноменальная память шарлюса - пусть человека сомнительных наклонностей и интересов, как могут подумать некоторые, но безусловного знатока литературы, цитирующего наизусть мадам де севинье и лафонтена, что, увы, даже не сопровождается ничьими комментариями!..

многое обойдено невольным молчанием: и отношение рассказчика к бабушке, и почему так важны вытаращенные глаза шарлюса, и дело дрейфуса, и мастерская эльстира, и потаенное желание сванна, и очередной скелет в шкафу одетты; но это не значит, что это отнюдь не важно, -  это значит, что поиски утраченного времени все еще продолжатся.

Детство моё прошло не в квартире, а в доме. У нас был виноградник, курятник, баня. Я очень чётко помню множество запахов из тех времён. Пол в бане, покрытый плиткой и смазанный, по-видимому, цементом, издавал запах сырости. Однажды я встретила этот запах в центре Москвы на стройке. Затем я специально выбирала маршруты, чтобы ходить там и, чувствуя далёкий запах сырости, переноситься в детство. Ностальгическое настроение становилось причиной моих светлых улыбок. Я с радостью рассказала о таком поистине прустовском открытии товарищу. Но он, недоумевая, ответил: "Странно, что у вас в бане пахло плесенью". Я смутилась, моё ностальгическое настроение вмиг улетучилось. Ведь в самом деле, как можно любить этот запах? Тогда я просто не дочитала книгу до фразы, которая написана словно бы обо мне и которая показывает, что я не одинока в своей странности:

Как кто-то из рецензентов заметил, всё становится какое-то прустовское. И действительно, жизнь творит что-то невероятное. Мне нравится писать, складывать фразы как мозаику, но я боюсь писать плохо, поэтому почти не пишу; от того что не пишу, страдаю. Отмахиваюсь, говорю себе, что это всё глупости. И вот Марсель познакомился с маркизом де Норпуа, а я с маркизом из своего века, и

На этом невероятности не закончились. Мне снились мои параллельные жизни, в которых рядом не те, или те, но не в то время. Марсель тоже существовал в двух мирах, и ему недоставало решимости сделать шаг по направлению к новому. Он хватался за Жильберту, испытывая почти мазохисткое удовольствие в том, чтобы любить её. Мысль о параллельной жизни, в которой из-за старой любви отказываются от новой, — стала для меня самой волнующей в романе.

Впрочем, вся жизнь для Марселя — мучение. Он неоднократно пишет о том, что счастье не даётся ему, или даётся лишь только тогда, когда это счастье уже не имеет прежней ценности. Полагаю, Марсель не позволял себе быть счастливым исключительно и только лишь по причине своей меланхоличной природы, а не потому что счастье недостижимо, непостижимо и неуловимо. Я была такой в детстве. А сейчас считаю, что счастливой быть просто.

Чем взрослее Марсель, тем он мне неприятнее. Он видится ипохондриком, нытиком, тряпкой с чрезвычайно завышенным чувством собственной значимости. Мне совершенно непонятно, почему Жильберта должна первая писать ему, ждать его, если никаким своим действием она не дала повода думать, что сколько-нибудь в него влюблена. Они дружили, она со всеми была мила и приветлива, но не более. Так почему же он чувствовал себя несчастным, отвергнутым, одиноким? Чего хотел и ждал? Кого хотел наказать своим внезапным исчезновением?

И потом, много времени спустя, "тактика" героя остаётся неизменной. Марсель ни одним своим движением не приблизил знакомство с Альбертиной, а сама жизнь, словно устав ждать от него каких-либо действий, вывела его к ней. Этот момент и предсказуем и смешон, но в то же время мил и почему-то мне близок. Марсель искал случайных встреч со стайкой девушек и отказывался пойти в гости к художнику, знакомство с которым весьма благоприятно сказалось бы на его воспитании. Лишь сдавшись под натиском бабушки и пойдя наконец к нему, он сумел узнать о девушках и об Альбертине больше. Интересно, что Эльстир, который был весьма смешон в первой части, во второй — послужил двигателем сюжета. Себя за ошибки прошлого он не винит и рассуждает следующим образом:

Поймала себя на мысли, что большинство героев романа в общем-то отвратительны — сам Марсель, его друзья и девушки, свет и полусвет. Разве что бабушка, с её искренней заботой, а где-то кокетством, кажется настоящей и очень приятной. Бабушка — очень дорогой человек для Марселя, пожалуй, самый близкий. Она занимается его культурным воспитанием и физическим здоровьем. Она всегда рядом. И то как Марсель относится к бабушке раскрывает его характер в достаточной степени, чтобы сказать, что он ещё и эгоист.

А отношение Марселя к девушкам вообще, злит меня неимоверно. Сначала он не мог отделить девушек в стайке друг от друга, потом выбрать, какая ему нравится, затем делал вид, что отдал предпочтение одной, но влюбился совершенно в другую. Потом напугал своей любвеобильностью ту, в которую влюбился, так что ей пришлось звать на помощь. Он же удивился тому, что Альбертина не приняла его с распростертыми объятиями. И как это она могла, находясь больная в постели, не обрадоваться такому золотому мальчику? Дальнейший разговор повергает меня в ужас.

Дальше Марсель упал в моих глазах еще ниже, хотя казалось бы, уже и некуда.

Сам герой объясняет это тем, что

Зачастую чтение Пруста — тяжкий труд, и прочтение даже одной страницы становится подвигом, но люблю я его всё-таки не за это. Мне нравится находить подтексты, изучать себя, задавать в пустоту вопросы. Как часто мы в несчастной любви ищем причину в себе, в то время как в жизни объекта наших желаний происходит столько всего, чего мы не в силах никогда изменить? Мы с завидным упорством хотим подчинить себе всё, даже чужие чувства.

Я навыписывала себе кучу фраз, которые не расскажут о сюжете, не раскроют героев, и не знаю теперь, что с ними делать. Просто меня маленько штырит.

Как же хочется порою, чтобы новое было по-настоящему новым, а не старым с новым названием! Сколько обещаний и надежд, озвученных в новогоднюю ночь, бесследно исчезают, едва только жизнь входит в привычное русло! Пруст вот тоже озадачен.

Неоднозначный момент, который я не смогла оставить без внимания — отношения Робера Сен-Лу с "актёркой". И семью можно понять, и никак нельзя отрицать тот факт, что в любви формируется личность. И чем мучительнее любовь, тем больше плодов она даёт в духовном плане. Выписывать можно много про то, как Сен-Лу изменился.

Если читать все книги эпопеи подряд, можно сойти с ума, точно вам говорю. Я пока ещё легко отделалась, просто растеряв способность связно рассуждать. Не скажу, что я в проигрыше, ведь помимо вышеизложенного, мне был дан ответ, зачем Сван женился на женщине, которая ему даже не нравилась. Но этот секрет я вам не открою. Читайте Пруста, друзья!

Вот во истину поток сознания, а ещё просто потоп из чувств, эмоций и ощущений.

Читаешь, не наблюдая особого развития сюжета. Но периодически то безоглядно проваливаешь в пучину описываемого, то наоборот уходишь в свои мысли. И все же не прекращаешь пробегать глазами по строчкам. Теряешь мысль. Возвращаешься и перечитываешь. Или просто идешь дальше, зная что ничего существенного не пропустишь. Читаешь, и думаешь - зачем? Но бросить не дает упертость и то что книга очень атмосферная, закрывая глаза видишь все описанное автором и даже, чувствуешь запах моря или слышишь голоса стайки девушек идущих по берегу.

Читаешь, наверное, по тому что...

Итак, если первая часть цикла «В поисках утраченного времени» вами успешно пройдена и не отбилось желание продолжить — вторая часть сразу произведет впечатление домашности, уюта, общения со старыми и близкими знакомыми.

Ведь так детально было проведено знакомство с героями цикла в первой части, что они не могли не стать близкими!

Активного действия в этой довольно внушительной на вид книге не слишком много. Весь сюжет можно легко изложить на одной странице. Но в этом-то и особенность произведения: смысл чтения здесь не в жадном поглощении ярких событий, а в размеренном вкушении плывущего со страниц слога, излагающего или мысли героев, или их чувства, или описание окружающей природы, интерьеров, предметов. Всё необыкновенно красиво, метафорично, поэтично.

Например, вот впечатление героя о группе девушек-велосипедисток, с которыми он встретился на набережной.

Тончайшие обороты речи, красивые и полные оттенков смысла. И всё это не в избранных местах, являющихся как бы вишенками на тортах во многих хороших книгах, а практически в каждом абзаце. Вся книга — одна длинная мелодичная песня без музыки, но из слов и мыслей.

Главный герой романа — ещё молодой человек, скорее юноша, такой вывод можно сделать из того, что отдыхать на море он поехал не один и не друзьями, а с бабушкой, хотя и проводит большую часть времени отдельно от неё.

И что может в этот период жизни больше всего занимать мысли и чаяния юноши? Конечно же те самые девушки-цветы, девушки-бабочки, коих так много порхает вокруг, когда ты молод и тем более когда ты длительно находишься на морском курорте.

Желания и мечтания юноши просто зашкаливают, так что порой трудно сдержать умиление и улыбку, тем более что книга далеко не без тонкого юмора.

Если честно, всё время, пока продолжается сюжет, юноша влюбляется в каждую женщину, которую встречает. Но, правда, на несколько минут, до встречи со следующей.

Поразительно, что несмотря на такие трепетные и озорные темы, Прусту удалось остаться в удивительно нежных, чистых интонациях, ни капли не опошлить ни сюжет, ни повествование. Читая такое, сам как бы очищаешься от окружающих нас цинизма и пошлости.

Очень светлая книга! Искренне жаль было расставаться с её героями, но успокаивает то, что впереди ещё пять книг цикла!