Избранные эссе

Какой Дэвид Линч на самом деле. Вообще без понятия. Я редко подходил к нему ближе чем на два метра, не говоря уже о том, чтобы поговорить.

Дело в том, что неровное творчество Линча представляет собой кучу парадоксов. Его лучшие фильмы, как правило, самые извращенные и, как правило, большую часть эмоциональной мощи черпают в способности превращать нас в соучастников своей извращенности.

Степень (высокая), с которой Линч как будто идентифицирует себя с главным героями фильмов, — ещё одна причина, почему его фильмы настолько пугающе «личные». А то, что он как будто не идентифицирует себя со своей аудиторией, делает его фильмы «холодными», хотя в отстранении тоже есть свои плюсы.

Мне кажется справедливым сказать, что коммерческий голливудский феномен мистера Квентина Тарантино не возник бы без образца в лице Дэвида Линча — без совокупности аллюзивных кодов и контекстов, заложенных им глубоко в подкорку зрителя.

Многие из нас бывали в супермаркетах или ресторанах, где на всеобщее обозрение выставлены аквариумы с живыми омарами и где можно выбрать, какого хочешь на ужин, пока он смотрит, как ты выбираешь.

Это почти урок истории: я начинаю понимать, почему самым большим страхом американцев на рубеже веков были анархисты и анархия. Потому что если анархия действительно победит, если беззаконие станет законом, тогда протест и перемены будут не просто невозможными, но бессмысленными. Это как голосовать за Сталина: ты голосуешь за то, чтобы голосования больше не было.

Лично для меня деконструкция в линчевскх фильмах этой странной «иронии банального» повлияла на то, как я вижу и организую мир.

Линч крепко держится за свои глубоко личные взгляды и подход к кинопроизводству и ради этого пожертвовал многим. «В смысле, да ладно, Дэвид кому угодно фильм снимет, — говорит Том Стернберг, один из продюсеров “Шоссе в никуда". — Но Дэвид — не винтик Голливудского Процесса. Он сам выбирает, что хочет делать. Он художник».

Вспомните на секунду бунты и перевороты в странах третьего мира. Бунтари в странах третьего мира очень хороши в том, что касается разоблачения и свержения коррумпированных, лицемерных режимов, но уже не так хороши, когда речь идет о мирских, не-нигилистских задачах вроде установления более качественной альтернативы власти. На самом деле победившие бунтари отлично используют свои бунтарские способности лишь для подавления будущих бунтов — иными словами, они становятся лучшими тиранами.