Полное собрание романов и повестей в одном томе

Джан, согласно туркменскому народному поверью, – это душа, которая ищет счастье. И, одновременно, это название нищего кочевого народа, не живущего даже, а влачащего полуголодное и бессмысленное существование в пустыне. Когда-то мальчика из этой народности взяло себе на воспитание советское государство и теперь, став взрослым, Назар Чагатаев горит желанием привести свой народ в социалистический рай. Вообще, складывается ощущение, что это своеобразная аллюзия на библейский сюжет хождения евреев, во главе с Моисеем, по пустыне. Только в этой истории инициатором такого похода становится враг страны советов, тайно желающий то ли убить весь народ джан, то ли продать его в рабство персам. Чагатаев же спасает их с ложного пути, а роль божественных чудес играет гуманитарная помощь от советского государства. И вот перед спасенными людьми открываются новые возможности, вот он, новый счастливый мир. Эта одержимость Чагатаева идеей счастья, к которому в обязательном порядке должен придти его народ, смутно напомнила «Мы» Замятина, все та же слепая и истовая вера, что оно может быть одним для всех.
Чувствуется, что это незавершенный вариант повести, слишком уж текст «сырой». И, хотя жизнь людей в пустыне прописана очень реалистично и атмосферно, на мой вкус, здесь слишком много натурализма и каких-то сексуальных извращений. Назар женится на женщине, беременной от покойного мужа (при этом интимных отношений между ними нет), а затем влюбляется в ее школьницу-дочь, автор описывает то близость между полубезумными стариками, то как насилуют малолетнюю истощенную девочку, зоофилия, опять же… В общем, как-то оно слишком.
4/10

Саркастичное и страшное размышление о пути развития коммунизма. Изначально идеи чевенгурцев о перераспределении ресурсов и ненужности производства звучали среди социалистов. Ведь производство- это система, а в системе невозможно соблюдать равенство, значит кто-то будет кого-то угнетать. Все мечты жителей сосредоточены на сытости, они со смаком описывают, что и как будут есть. Ни о каком развитии речи не идет. Раскулачивание привело к вырождению крестьянства и голоду. И это в реальной жизни, а не в вымышленном Чевенгуре. Какие точные образы выводит Платонов. Вождь ничего не знает, но все рассказывает, что успокаивает массы, которые ему верят. А система строится на правильно выведенных формулировках, чтобы никто не мог засомневаться, даже если видит, что слова расходятся с делом. Местами затянутое, но важное произведение.

К написанию рецензии я подходил несколько недель. Видимо, нужно было пережить все стадии принятия: от что и зачем я прочитал, до слишком завуалированно, однако что-то в этом есть. Изначально с книгой решил познакомиться как с антиутопией, но по прочтении осознал, что она ничего общего с этим жанром не имеет. Скорее это притча, гротеск, сюрреализм.

В центре романа рабочий Вощёв, которого увольняют за то, что он слишком много думает. В поисках лучшей жизни тот приходит в соседний город, где нанимается землекопом на рытьё котлована под строительство «общепролетарского дома» (=светлого будущего). Через эту идею автор вкладывает в написанное в 1930 г. произведение образ молодого СССР, который надо построить сообща.

Реализации задуманного способствуют разноплановые герои книги, застрявшие на пути от капитализма к коммунизму. Некоторые из них, откровенно говоря, абсурдны (например, медведь-кузнец), но суть не в этом - суть в общем деле, которое нужно выполнить, несмотря ни на что.

И в этом же есть свой особый философский смысл: все персонажи в той или иной степени думают над смыслом жизни, который в книге равен истине и счастью. Несмотря на общую устремлённость к высшей цели, описание происходящего пронизано ощущением обречённости. Может ли быть в этой ситуации счастье? Вопрос скорее риторический.

Ни в городе, ни в колхозе Вощёв не может найти истины. Работая вместе с артельщиками, воодушевлёнными общей идеей, он всё больше понимает, что счастья в их глазах нет, зато есть измождение. Надежда на обретение истины с новой силой загорается в душе Вощёва с появлением на объекте девочки Насти, но и она в конце концов умирает. Созданный на месте котлована фундамент является читателям могилой "всемирного счастья".

Концовка же видится двоякой: 1. Люди отходят от той истины, которой были готовы посвятить себя; 2. Фундамент, хоть и на костях, создан, а следовательно рано или поздно сделанное даст свои плоды.

P.S. Не понимаю, как "Котлован" проходят в школе.

Язык Платонова потрясает своей глобальной предметностью. Я наслаждалась немыслимыми в правильной речи оборотами вроде «смотрела в смерть листьев на бульваре» или «ум его жил в страхе своей ответственности за всю безумную судьбу вещества». Местами ироничность зашкаливала, и возникало желание отнести творчество писателя к постмодернизму задолго до постмодернизма. С этой точки зрения мне кажется примечательным факт, что роман был написан в 1936, а опубликован в 1991 (как раз в этот период началась писательская карьера В.Пелевина). Тягучее повествование опутывает с ног до головы, и когда осознаешь себя в этом словесном коконе, то чувствуешь радостное трепыхание в грудной клетке – ритм обыкновенного человеческого сердца.

Жаль что первое впечатление, накрывшее волной, осталось только в хранилище чувственных воспоминаний. Героиня, именем которой озаглавлен роман, – Честнова Москва Ивановна (но ей казалось, что её звали Оля), к середине повествования внезапно пропадает с наших читательских радаров. Карточный домик, построенный на своеобразной зеркальности, где бездеятельная Москва и её бесконечные любовники, обреченные быть общественно полезными, но мертвыми в отношении личного, рушится. И виновата в этом наша героиня. Я бы назвала этот роман загадкой, которую не хочется разгадывать. Москве, в силу обстоятельств превратившейся в листок, плывущей по течению реки жизни, и в силу своей космической безразличности ко всему, не способной любить, но при этом пышущей своими привлекательными телесами (знаете, как Венера, воплощающая женственность), противопоставляются все её мужчины (каждый из которых деятельный и уважаемый в обществе человек). К сожалению ни один из них не может оживить эту роботоподобную женщину и вдохновить её на будущее. Когда на горизонте появился Комягин – мужчина-призрак, опухоль на великом советском коллективизме, ничего не стоящий, и проводящий всё время в удовлетворении своих базовых потребностей и мечтах о смерти («Он тщетно искал в себе какую-нибудь мысль, чувство или настроение и видел, что ничего в нем нет»), у меня зародилась надежда, что их встреча приведёт к воскрешению. Но нет, Платонов не так прост, как хотелось бы моему обывательскому желанию «хэппи энда». То, что начиналось как весёлая полька – краски, слова и люди смешанные в бешеной пляске строительства коммунизма, дошло до пика – Москва потеряла свой цвет, она всего лишь винтик в безразличном механизме – и закончилось похоронным маршем в сознании вневойсковика Комягина:

Мне казалось бы логичным поставить тут точку, но Платонов пошёл дальше и оставил нам в заключени философичное высказывание о том, как сон меняет человека. Таким образом мы получили мысль об обретаемой в покое человечности, которая странно коррелирует с правдой жизни и стремлением быть.

Книга тяжелая для чтения и восприятия.
Унылое, мятущееся общество. История крутится вокруг Саши. Тяжелая у него была судьба, он остался сиротой. Вокруг нищета, жизнь людей зависела от урожая. Женщины рожают по двадцать детей, выживает половина, кормить ребят нечем. Везде разруха и безысходность.

Мне было очень тяжело концентрировать внимание на книге. События идут, но как будто не происходят. Все так апатично.

Очень забавно идет строительство коммунизма. Люди не знают, что это такое, но пытаются как то сообразить. Все выходит бестолково. Еще мне было странно, что многих людей убивают, многие умирают сами, но так безропотно и молча.

Всю книгу пронизывает атмосфера одиночества, бесполезности и несчастья. И вроде бы в Чевенгуре построили коммунизм, и вроде бы, счастливы, а все равно чего-то да не хватает.

Андрей Платонов - один из широкого сонма русских "больных классиков" - не тех, знающих, как надо, что твёрдо держали в руках плодовитое перо и твёрдо стояли на земле, не тех, кто остаётся столпом и святыней при любых режимах; иных.
Больных знанием своего незнания, сомнениями и горестями, больных тонкостью душевной оболочки, чрезмерной сложностью или наивностью - больше в нашей литературе, чем уверенных мэтров, и тем она живёт, тем ветвится её крепкое древо.
О них не прекращаются споры, их книги оцениваются от «ужасно» до «восхитительно» - и я подползаю к вторым, чтобы восхититься в очередной раз тоже.

Потрясающе несоветская своей вневременностью и абстрактностью, короткая эта повесть - вся плоть от плоти молодой страны, от лжи и надежды, что расцвечивали чахлыми цветами кровавые знамена; из этого вздыхающего, цветистого мяса вьётся по фантасмагорической русской земле платоновский узор.
Если это и антиутопия (как многие характеризуют) - то такая, в которой не пришлось много придумывать и быть провидцем.
Иди, смотри и вышивай.

Узорчатая ночь "Котлована" вышита сном о жизни - сути жизни, смысле жизни. Вышита сном-мечтой о всеобщем счастье, которого нет и не будет ни по плану, ни без; чтобы построить полный света и радости дом для всего человечества, придётся сперва вырыть котлован размером с Землю.
Тем и заняты смутные герои повести, заняты каждый момент жизни, даже не держа в руках лопаты; они прорывают котлован в самой ткани бытия, забрасывают землёй её отходящие цветы, пробиваются травами и чахнут вновь под спудом вываленной из черного нутра землицы. Их намерения благи, дела абсурдны, абсурд обыденен; узор вьётся суровой истрёпанной ниткой по канцелярскому листу, и кажется порой, что читаешь кафкианский какой-то отчёт из параллельной вселенной прошлого. Дотошнейшие подробности перетекают в странные временные разрывы: между сегодня и завтра в мире Платонова - годы, между двумя шагами - верста.
Нитяной узор сплетает меж собой крохотные эпизоды, костяные бусинки - поцелуй первый и последний, слово, мысль, свет лампы на потухающем лице и кремовом пирожном. В своей быстроте эти моменты не успевают пронзить, лишь оставляют тихую горечь на сердце - но в них-то самая соль, соль земли на зубах молодых и старых, нищих и имущих.

Все одинаково жалки, наивны и слабы перед космосом раскопанной ямы.
Abyssus abyssum invocat.