Alice in Wonderland

I

Наш предмет ― книга «Приключения Алисы в Стране Чудес (так!). Сказка в оригинале, а также в переводе, с комментариями и иллюстрациями Дмитрия Ермоловича». И с его Предисловием, добавим мы. Иллюстрации превосходны; Дмитрий Ермолович не шутя художник. За способности к изобразительному искусству, как известно, отвечает правое мозговое полушарие.

И вот с первой же страницы Предисловия читатель может заподозрить, что оно написано с использованием одного только правого полушария профессорского головного мозга. Ведь известно также, что словесная деятельность правого полушария, в отличие от левого, ограничена лишь языковыми клише; порождать нечто оригинальное в области текстов и связных мыслей правому полушарию несвойственно. Читаем: «произведение новаторское… родилось в голове человека… среди формальный традиций, густо замешенных на пуританской морали… <когда> скучная литература цвела пышным цветом… поиски ответа породили целое море исследований… <оставило> далеко позади все прочие образчики литературы, которые можно было бы поставить с ним в один ряд… учёные всего мира… разбирают «по кусочкам»… истоки этого творчества… мальчик имел все возможности давать выход своему воображению и творческим способностям» и проч.

На седьмой строке появляется это определение «новаторское» ― и далее одни штампы наподобие «цвела пышным цветом» и «учёные всего мира»; ну, и про «творческое самовыражение и развитие ребёнка» да «общественные мероприятия в университете», которые, якобы, Чарльз Лютвидж Доджсон посещал неохотно (что является выдумкой Ермоловича).

Пропустим несколько страниц и вновь встретим про «новаторскую смысловую и сюжетную структуру сказки», которая «стала откровением», в результате чего Кэрролл «занял господствующие высоты» ― и это к удивлению самого Ермоловича, который находит в первой сказке об Алисе «и длинноты, и повторы, и пассажи с несовершенным синтаксисом, даже логические сбои»! Правда, рассказа о логических сбоях мы дождёмся лишь тогда, когда заговорит и левое профессорское полушарие, а пока, вслед за процитированным пассажем, вновь спешит заявить о себе его правое полушарие: «…был способен смотреть на мир незамутнённым и чистым взглядом, свойственным только детству». Повторение, одно только повторение: как же часто мы слышали такое от многочисленных кэрролловедов!

«По нехитрым лекалам» скроено Предисловие Ермоловича. Вновь Кэрролл им «уложен в прокрустово ложе привычных и „комфортных“ стереотипов» (так сам Ермолович отзывается о кэрролловедческих штудиях своих предшественников). Но неужели же нет в Предисловии хоть чего-нибудь помимо словесных штампов?

Иногда Ермолович пытается пересказать известные сведения биографий Льюиса Кэрролла своими словами. Но тогда из-под его пера зачастую выходит невнятица. При публикации переработанного варианта первоначальной сказки «Приключения Алисы под землёй», сказка, по словам Ермоловича, «получила новое название, под которым мы её знаем сегодня, а её автор принял псевдоним Льюис Кэрролл». Оставляя на совести доктора филологических наук смысловой сумбур последней части высказывания, отметим, что на деле Доджсон принял псевдоним «Льюис Кэрролл» гораздо раньше; он давно уже так подписывался в печати. Впрочем, может быть, Ермолович не то хотел сказать; но его высказывание, повторяем, сумбурно. Ещё больший словесный сумбур Ермолович желает приписать самому Кэрроллу. На третьей странице Предисловия доктор филологических наук предлагает такой «перевод» строфы из стихотворения «Уединение»:

Что нажил ― всё готов отдать,
Итоги Жизни тленья
За то, чтоб вновь ребёнком стать,
За ясный летний день я.

О чём идёт речь в этой строфе? А между тем у Кэрролла всё сказано ясно, и в русском переводе книги Джона Падни «Льюис Кэрролл и его мир» дан сносный с точки зрения «филологии» перевод этой строфы. Дадим здесь наш перевод:

Я зрелость лет готов отдать ―
Шеренгу блекнущих картин, ―
Чтоб вновь ребёнком малым стать
На летний день один.

Ведь не просто «за ясный летний день» готов всё отдать лирический герой; летние дни и так иногда наступают. Лирический герой желает вернуться в детство и в летний день одновременно ― ну, всего на один солнечный денёк. Как мы ещё убедимся, Ермолович зря надеется на собственную способность писать стихами и даёт все цитаты, в том числе и стихотворные, в своём переводе.

II

Перейдём непосредственно к переводу Ермоловича. Вот перед нами Вступительное стихотворение; рассмотрим его вместе с комментарием переводчика. Комментарий к этому стихотворению отличается от остальных комментариев тем, что на Гарднера Ермолович тут всё же ссылается. Прочие «реальные» комментарии ― также обыкновенное, дословное повторение пассажей Мартина Гарднера, и без того отлично известных нам по демуровскому переводу «Аннотированной Алисы», но почти без ссылок на первоисточник. Но что же Ермолович нам повторяет за Мартином Гарднером о Вступительном стихотворении? Оказывается, и Кэрролл, и Алиса Лидделл оба ошиблись в оценке погоды в тот знаменательный день, когда зародилась сказка. День, утверждает живший сто лет спустя Гарднер, был ненастным, а эти двое, видите ли, утверждают в своих воспоминаниях, будто мучились от солнца и жары. Ермолович тоже не верит Кэрроллу, он верит Гарднеру. «Возможно, писатель ошибся в дате прогулки», ― пишет профессор.

А ведь в своё время Демурова поверила Кэрроллу. Она предположила, что день был пасмурным только в начале, к полудню же солнце засияло во всей красе. Загадка, вероятно, разрешается тем, что, как утверждается в другой, негарднеровской Аннотированной Алисе, дождь, по данным мониторинга погоды, стал накрапывать лишь с двух часов пополудни, а до того… Полдень, вероятно, был «золотым».

Кстати, Ермолович возражает против ставшего едва ли не крылатым в русском представлении о творчестве Кэрролла выражения «золотой полдень». Это выражение ― из демуровской Академической Алисы (т. е. из издания «Алисы» в серии «Литературные памятники» и последующих, на нём основанных). Ермолович нудно и едва ли правомерно рассуждает, что у Кэрролла сказано golden afternoon, то есть «золотое время после полудня», а потому более уместен его собственный перевод «В день золотой лениво лодка…». К сожалению, тем самым Ермолович упраздняет временную конституцию рассказа, содержащегося в Академическом переводе Вступительного стихотворения: события начинаются «золотым полуднем» и заканчиваются закатом, развиваясь строго поступательно.

В чисто литературном плане Ермоловичев перевод Вступительного стихотворения также нельзя признать художественным. Например, первая, вторая и четвёртая строфы у него начинаются следующими строками: «В день золотой лениво лодка…», «О три жестоких! В зной, когда…», «Но скоро стихнет троица». Эти три строки относятся к разным стихотворческим системам, и в одном стихотворении им не место. Приведём также последнюю строфу, с нечётными строками которой та же беда:

Алиса! Сказку детскую
Вплети-ка нежно ты
В цветную ленту памяти,
В которой спят мечты,
Как вплёл паломник в свой венец
Из дальних стран цветы.

Неблагозвучие данной строфы усиливается многократным повтором однотипной конструкции: «вплети-ка… в ленту памяти, в которой спят мечты», «как вплёл паломник в свой венец…». Кроме того, борясь, очевидно, с «не слишком удачным нагромождением образов» и «с неуклюжим синтаксисом», как и чрезмерной, по его мнению, сентиментальностью, Ермолович добавляет строфе некоторой лихости через выражение «вплети-ка».

В комментарии Ермолович старается убедить всех (а также, вероятно, и самого себя), что его перевод лучше Академического, ― «Алиса, сказку детских лет храни до седины в том тайнике, где ты хранишь младенческие сны». Чем же не устраивает Ермоловича Академический перевод? По мнению нашего автора «последний образ сомнителен (то есть, если понять Кэрролловы children’s dreams как «младенческие сны» ― А. М.), так как сознательная память о прошлом формируется у детей в возрасте пяти-шести лет и „младенческих“ снов никто из нас в памяти хранить не может». Весьма «учёное» рассуждение. Во-первых, это вряд ли верно, а во-вторых, этим «учёным» рассуждением Ермолович маскирует, во-первых, вкусовщину, а во-вторых, самопиар. «До седины» ему тоже не нравится. Да, в оригинале этого нет, но в концепции Демуровой ― Орловской видится на своём месте.

III

Перейдём непосредственно к тексту сказки. Больше всего нас интересует, как Есрмолович передаёт главное ― игру слов и, реже, игру смыслов. Первое такое место в сказке, если мы не ошибаемся, это полусонное бормотание Алисы: «Едят ли кошки мошек? Едят ли мошки кошек?» (в Демуровском переводе, разумеется). У Ермоловича: «Едят ли кошки летучих мышек? Едят ли мышки летучих кошек?» Ну, допустим. Ермолович вновь долго объясняет, отчего такой перевод должен быть признан более предпочтительным, чем первый. Один из пунктов «доказательства», по Ермоловичу, таков. Алиса прекрасно знает повадки своей кошки: мошек та не ест; несообразным получается не только новое высказывание («Едят ли мошки кошек?), но и прежнее (Едят ли кошки мошек?). А потому Алиса не стала бы задаваться вопросом, едят ли кошки мошек. «А вот едят ли кошки летучих мышей, она действительно, скорее всего, не знает». Ну, во-первых, несообразен также и вопрос «Едят ли мышки летучих кошек?»; во-вторых, кошки, по крайней мере, охотятся на мушек, о чём каждому ребёнку, конечно же, отлично известно. Пусть бы Ермолович перевёл эту игру слов как она у него получилась, и не трогал Академический перевод; комментарии вышли бы короче и не были такими претенциозными.

Мы должны отметить в этой же, первой, главе, и в одном из самых ответственных мест вопиющий случай языковой нелепицы перевода. Алиса видит бутылочку с надписью «Выпей меня» и начинает припоминать, «что если отхлебнуть лишнего из бутылочки с надписью „яд“…» Слово «Яд» на надписях пишется с большой буквы, но «отхлебнуть лишнего»! Быть может, к счастью для Ермоловича значение этого выражения ему незнакомо, зато к несчастью для читателя…

Переводческие неудачи Первой главы бывают и не столь вопиющи, однако Ермолович настроен воинственно: на своих решения он настаивает, предлагает читателю убедиться самому, читатель сравнивает ― и… Вот, скажем, фраза оригинала: «Oh, how I wish I could shut up like a telescope!» ― вскричала Алиса перед малюсенькой дверкой в чудесный садик. У Демуровой: «Ах, почему я не складываюсь, как подзорная труба!» Кажется, перевод архиправильный и абсолютно гладкий. Но Ермоловича он не устраивает! «Не все читатели, особенно юные, представляют себе, каким образом складывается подзорная труба», ― размышляет профессор. Да представляют они! Тут вовсе не нужно быть профессором… «Вот если бы я была складной девочкой ― вроде складной подзорной трубы…» ― такой нескладный, многословный перевод Ермоловичу кажется более доходчивым.
Но мы предчувствуем, что если станем выписывать все речевые недостатки Ермоловичева перевода, наши заметки разрастутся до баснословных размеров. Удачи, вероятно, тоже присутствуют. При передаче игровой пары tail/tale Ермолович отлично выкрутился. Но рассмотрим и иные стороны его труда. Мы уже говорили о комментариях. В целом они, к большому нашему сожалению, воспроизводят гарднеровско-демуровские комментарии из Аннотированной (соответственно ― Академической) Алисы. А ведь созданы и переведены эти комментарии были с полвека тому назад! Неужели Ермолович полагает, что никаких новых знаний не было добыто кэрролловедением? Видимо, это так, иначе Ермолович включил бы в свои комментарии не один интереснейший пункт. Ну, например.

Ермолович очень много пишет о том, каким образом Алиса то складывается то раскладывается в первой части сказки, до попадания в домик с Герцогиней и ребёнком-поросёнком. Именно тут комментатор отмечает многочисленные «логические нестыковки», происходящие, по его мнению, от неумения автора свести концы с концами в Алисином теле. Допустим; но тут-то и можно было бы высказаться в том смысле, что все эти неудобства с Алисой происходят от того, что она не послушалась совета Синей Гусеницы. Напомним: когда Алиса уже собралась уходить, почувствовав пустоту своего разговора с Гусеницей, та её окликнула: «Постой! Я должна сказать тебе что-то важное». Алиса заинтересованно останавливается, и вот что советует ей Гусеница… Тут мы должны сказать, что этот совет даже вынесен Кэрроллом в название главы: «Advice from a Caterpillar», что правильно переведено Демуровой («Синяя Гусеница даёт совет») и неправильно Ермоловичем («Советы Гусеницы»). Так вот, Гусеница говорит Алисе: «Keep your temper». В этом-то всё и дело: ни один отечественный переводчик не увидел в том совете его существа; все перевели банальным и на первый взгляд не допускающим разночтений образом: «Держи себя в руках». Понятно, что таким «важным нечто» Алиса была вначале разочарована: она тоже не поняла.

На самом же деле, как установила одна западная исследовательница творчества Льюиса Кэрролла, поскольку слово temper в кэрролловскую эпоху означало также «пропорциональность» (что каждый может проверить on-line по оксфордскому «Словарю, основанному на исторических принципах»), Синяя Гусеница даёт по-настоящему дельный совет: «[Вырастая или уменьшаясь,] соблюдай пропорциональность».

Знает ли Ермолович, что в конце концов Алиса разобралась в истинном смысле совета Синей Гусеницы и стала пользоваться им с большой для себя пользой? Так-то.

Кстати. Названия глав Ермолович переводит, как говорят на Беларуси, неахайна. Очевидно, ему не знакомы требования литературоведения насчёт перевода заглавий. Вот название ещё одной главы, последней: «Alice’s Evidence». Ермолович переводит как «Алисины показания», а следовало перевести так, как это сделала Демурова: «Алиса даёт показания». Переводческий результат профессора Ермоловича, таким образом, ― это шаг назад в смысле художественности по сравнению с Академическим изданием.

Но вот что интересно. Предыдущие переводы он неизменно называет «старыми» (даже Академический для него устарел!), а свой, соответственно, новым; в то же время он нет-нет да и вернётся к старым, даже устаревшим переводческим решениям. Глава III у него называется по-заходеровски: «Бег по инстанциям и длинный рассказ». Ермолович заимствует у Заходера, а комментирует по-гарднеровски. Между тем Нина Демурова, оставив комментарий Гарднера к caucus-race, в названии главы поместила всё же «Бег по кругу». Демурова прекрасно поняла, что ей как переводчице нужнее взять из этого непереводимого на русский язык выражения ― а именно то, что оно есть слегка переиначенное circus-race, то есть именно бег по кругу, как на арене цирка. Никакие «инстанции» в переводе не нужны, поскольку их нет как таковых в тексте главы; для «инстанций» достаточно комментария.

Много нового мог Ермолович рассказать и по главе о Безумном чаепитии ― если бы дал себе труд ознакомиться с современным кэрролловедением. Например, опять же по поводу её названия. Mad Tea-Party! Ведь это же не просто чаепитие (Tea-Party), это Чаепитие в Отсутствие Времени ― T-Party! Ну-тка, профессор, переведи с сохранением! Да разъясни в комментариях: дескать, Кэрролл, оказывается, ещё и фотографией занимался, и вот он написал сценку, которая происходит словно бы внутри фотографии: персонажи есть, а время застыло на шести часах! Так-то.

Или вот, вот ещё, ― патока-treacle. Ни у кого из наших не объяснённый пункт про то, что на заявление Сони, будто три сестрички в колодце кушали treacle, Алиса отвечает, что это невозможно, что они бы тогда заболели, и Соня вновь в ответ: «Так ведь они и были больны». Ермолович не видит здесь никакой игры, поскольку и Гарднер её тут не видит. А современные кэрролловеды её раскрыли: слово treacle означало не только патоку в частности; вообще оно имело отношение к медицине, к лекарственным средствам.

IV

«Старые» переводы Ермолович иногда упрекает в ошибках, которых в них нет. История про хвост рассказывает о споре Пса барбоса и Мыши; так в оригинале и так у Ермоловича. У Демуровой же спор выходит между Котом по кличке Цап-царап и Мышью, но Гарднер предупреждает, что «в нынешнем виде рассказ Мыши не содержит упоминания о кошках». Ермолович полагает, что Демурова приняла характеристику Пса fury ‘ярость, фурия’ за характеристику Кота furry ‘пушистик’, потому и перевела соответственно, а комментарии Гарднера подала в том смысле, что в рассказе Мыши ничего не сказано о собаках. На самом же деле Демурова всё прекрасно поняла, но по каким-то причинам переиначила ситуацию целиком ― как персонажа Пса в персонажа Кота, так и комментарий Гарднера об отсутствии Кота в комментарий об отсутствии Пса. От такой полностью симметричной замены читатель нисколько не пострадал, а потому решение Демуровой не может подлежать осуждению.

А вот некоторые переводческие принципы Ермоловича вызывают недоумение. Во-первых, он вздумал переиначивать отдельные, причём именно некоторые, устоявшиеся на русской почве английские имена и фамилии. В предыдущей своей книге «Охота на Угада» Ермолович сознательно переиначил имя Эварда Лира на Эдуарда. Теперь он всем нам отлично известного Джона Тенниела переиначил в непроизносимого Тенньела (ведь чтобы произносилось, нужно «Теньел»). Хочет ли он, как говорится, показать свою образованность? Тогда почему он оставляет «Лидделл», когда нужно «Лидл»? Или почему «Кэрролл», когда следует просто «Кэррол», как писал Ю. Данилов. А не захочется ли Ермоловичу отнять у нас Вальтера Скотта и подарить нам взамен Уолтера Ската и проч.?

Наконец, почему в названии Страны чудес он пишет оба слова с большой буквы? У нас никогда так не писалось, потому что это против правил и норм. Вспомните: Страна утренней свежести, Страна восходящего солнца, Страна тюльпанов…

Закончить ли на этом? Наша задача была двояка: показать, чего стоит Дмитрий Ермолович как переводчик и чего он стоит как кэрролловед. Впрочем, может быть сам Ермолович считает себя только переводчиком и не считает себя кэрролловедом. Ермолович ― это признанный переводовед и комментарии его больше заострены на переводы предшественников. Как бы то ни было, «новый» не превосходит «старые», а комментарии нисколько не новы.

Мы уже говорили о причине того, почему Ермолович неуспешен в написании художественных текстов по-русски. Мы можем подкрепить наш взгляд одним научным обзором проблемы. Обзор исследовательницы из Берлина Н. Ш. Александровой помещён в третьем номере журнала «Вопросы языкознания» за 2006 год. Работы, рассмотренные в обзоре, изучали те усилия, которые должен затрачивать мозг при усвоении неродных языков в разные периоды жизни человека. Выводы исследователей таковы: мозговая стратегия взрослого человека ― совершенное овладение лишь одним языком; если же человек владеет и другим языком (языками) «в совершенстве», всё равно это достигается за счёт недобора каких-то знаний и умений в поле родного языка. Ермоловичу, весьма начитанному в английском и имеющему обширный опыт работы в поле русской и английской устной речи, литературный труд по-русски с теми же прекрасными результатами не даётся; что же касается комментариев, то их научную пустоту Ермолович пытается прикрыть неумеренной многословностью.

Что сказать? Шедевр. Ни один мультфильм или фильм про Алису не смогут выразить весь абсурд и юмор книги, ее философские и математико-логические построения, фантазии, подходящие очень близко к границам "нормы". Очень английская книга, пропитанная культурой, традициями, менталитетом англичан.
Детям сказка должна нравиться: такие необыкновенные герои, так смешно разговаривают, а сюжет никак нельзя предугадать!
Меня завораживали и как-то неприятно напрягали нескончаемые метаморфозы с ростом Алисы.
Взрослых "Алиса", думаю, должна немного волновать или даже раздражать. Ну а почему - в этом вряд ли можно разобраться.

Это безумная, безумная сказка, где Кролики вечно опаздывают, а Зайцы распивают чай с Безумными Шляпниками и Сонями. Да и прочие персонажи крайне колоритны и узнаваемы даже теми, кто плохо знаком с произведением Льюиса Кэрролла. И насколько же сказка пронизана английским духом. Тут и джентльмены в шляпах-цилиндрах, жилетах, с карманными часами. Тут и традиционные чаепития. И игра в крокет.
Правда мне попался какой-то странный, слишком русско-адаптированный перевод. Ведь не одну меня сбивало бы с толку упоминание в английской сказке Менделеева, Бармалея, Бабы Яги, учебника русского языка, а так же узнаваемых русскому человеку устойчивых словесных оборотов:

Меня околдовала безумная харизма этой книги! Я в восторге.
Меня она очаровала еще в виде аудиоспектакля Высоцкого:
И не такие странности в Стране Чудес случаются!
В ней нет границ, не нужно плыть, бежать или лететь,
Попасть туда не сложно, никому не запрещается,
В ней можно оказаться - стоит только захотеть.
У меня в детстве была книга, только в мягкой обложке и без картинок. Мама не любит Алису: "Скучная и бессмысленная книга", "там математические загадки и несмешные шутки". Мне читать про математику совсем не хотелось, т.ч. Алиса осталась благополучно пылиться в шкафу. Но в очередной раз прослушав спектакль я вдруг подумала: "Но не может же быть, чтобы такая история была совсем-совсем скучной!" И я взяла книгу...

Это история, которая раз за разом переворачивается с ног на голову; история, в которой ты вроде бы идешь вперед, а оказываешься сзади. Здесь всё не то, чем кажется, и в тоже время всё находится на своих местах и имеет под собой основание. Было очень интересно сперва читать какой-то отрывок из Алисы, а потом такое же по объему пояснение переводчиков к нему.

Я просто в восторге от Чешира! Как можно остаться равнодушной к таким диалогам:

• Скажите, пожалуйста, куда мне отсюда идти?
• А куда ты хочешь попасть? - ответил Кот.
• Мне все равно... - сказала Алиса.
• Тогда все равно, куда и идти, - заметил Кот.

или

• Откуда вы знаете, что я не в своем уме? - спросила Алиса.
• Конечно, не в своем, - ответил Кот. - Иначе как бы ты здесь оказалась?

  К сожалению, мне встретить Чешира не светит. А жаль.