Замок. Рассказы

"Многоуважаемый господин! Как вам известно, вы приняты на службу к владельцу Замка.
Вашим непосредственным начальником является сельский староста, который сообщит вам
все ближайшие подробности о вашей работе и об условиях оплаты, перед ним же
вы должны будете отчитываться. Вместе с тем и я постараюсь не терять вас из
виду. Податель сего письма, Варнава, будет время от времени справляться о
ваших пожеланиях и докладывать об этом мне. Вы встретите с моей стороны
постоянную готовность по возможности идти вам навстречу. Я заинтересован,
чтобы мои работники были довольны".

Письмо было неодинаковое, в некоторых фразах к нему обращались как к
свободному человеку, чью личную волю признают, -- это выражалось в обращении
и в той фразе, где говорилось о его пожеланиях. Но были такие выражения, в
которых к нему скрыто или явно относились как к ничтожному, почти
незаметному с высокого поста работнику, будто высокому начальству
приходилось делать усилие, чтобы "не терять его из виду", а непосредственным
его начальником оказался сельский староста, ему надо было даже отчитываться
перед ним. И, чего доброго, его единственным сослуживцем станет сельский
полицейский! Тут, безусловно, крылись противоречия настолько явные, что их,
без сомнения, внесли в письмо нарочно. К. сразу отбросил безумную по
отношению к столь высокой инстанции мысль, что у них были какие-то
колебания. Скорее, он видел тут открыто предложенный ему выбор -- ему
представлялось сделать свои выводы из содержания письма: желает ли он стать
работником в Деревне, с постоянно подчеркиваемой, но на самом деле только
кажущейся связью с Замком, или же он хочет только внешне считаться
работником Деревни, а на самом деле всю свою работу согласовывать с
указаниями из Замка, передаваемыми Варнавой. К. не задумывался -- выбор был
ясен, он бы сразу решился, даже если бы за это время ничего не узнал. Только
работая в Деревне, возможно дальше от чиновников Замка, сможет он хоть
чего-то добиться в Замке, да и те жители Деревни, которые пока еще так
недоверчиво к нему относились, заговорят с ним иначе, когда он станет если
не их другом, то хотя бы их односельчанином, и когда он перестанет
отличаться от Герстекера или Лаземана -- а такая перемена должна наступить
как можно скорее, от этого все зависело, -- тогда перед ним сразу откроются
все пути, которые были для него не только заказаны, но и незримы, если бы он
рассчитывал на господ оттуда, сверху, и на их милость. Правда, тут таилась
одна опасность, и в письме она была достаточно подчеркнута, даже с некоторым
злорадством, словно избежать ее было невозможно. Это -- положение рабочего.
Служба, начальник, условия заработной платы, отчетность, работник -- этими
словами так и пестрело письмо, и даже когда речь шла о чем-то более личном,
все равно и об этом говорилось с той же точки зрения. Если К. захочет стать
рабочим, он может им стать, но уж тогда бесповоротно и всерьез, без всяких
других перспектив. К. понимал, что никакой прямой угрозы тут нет, этого он
не боялся, но, конечно, его удручала обстановка, привычка к постоянным
разочарованиям, тяжелое, хоть и незаметное влияние каждой прожитой так
минуты, и с этой опасностью он должен был вступить в борьбу. Письмо не
обходило молчанием, что если этой борьбе суждено начаться, то К. уже имел
смелость в нее вступить: сказано об этом было с тонкостью, и только человек
с беспокойной совестью -- именно беспокойной, а не нечистой! -- мог это
вычитать в трех словах, касавшихся его приема на работу: "как вам известно".
К. доложил о себе, и с этого момента, говорилось в письме, он, как ему
известно, был принят.

...тут только К. ощутил,что теперь уж с ним всякую связь оборвали окончательно, и он, хоть и волен сейчас располагать собой ,как никогда,и может здесь, в этом прежде запретном для себя месте, ждать сколько душе угодно, и пусть свободу эту он завоевал, сражаясь за нее как никто, и теперь ему здесь и слова сказать не посмеют, не то что пальцем тронуть или прогнать,- однако вмести с тем он чувствовал, и убежденность в этом была по крайней мере столь же несомненна, что нет ничего бессмысленнее и безысходнее этой свободы,этого ожидания,этой его неуязвимости.

Он снова зашагал вперед, но дорога была длинной. Оказалось, что улица
-- главная улица Деревни -- вела не к замковой горе, а только приближалась к ней, но потом, словно нарочно, сворачивала вбок и, не удаляясь от Замка, все
же к нему и не приближалась. К. все время ждал, что наконец дорога повернет
к Замку, и только из-за этого шел дальше, от усталости он явно боялся
сбиться с пути, да к тому же его удивляла величина Деревни: она тянулась без
конца -- все те же маленькие домишки, заиндевевшие окна, и снег, и безлюдье,
-- тут он внезапно оторвался от цепко державшей его дороги, и его принял
узкий переулочек, где снег лежал еще глубже и только с трудом можно было
вытаскивать вязнувшие ноги. Пот выступил на лбу у К., и он остановился в
изнеможении.