Rituals

Первый опыт прочтения книги голландского писателя Сейса Нотебоома определенно могу назвать положительным. В романе «Ритуалы» наличествуют многие компоненты, которые должны были меня заинтересовать: это – темы экзистенциализма, религии, одиночества, столкновения философий Запада и Востока, своеобразие формы произведения.
Роман состоит из трех частей – событийно не связанных друг с другом: «Интермеццо. 1963», «Арнолд Таадс. 1953», «Филип Таадс. 1973». Во всех трех частях книги рассказывается о трех эпизодах из жизни главного героя – Инни Винтропа. В первой части романа Инни – личность не могущая найти себя в жизни. У него нет конкретных занятий, и живет он на то, что составляет гороскопы, играет на бирже и приторговывает предметами искусства. Его брак с фотомоделью распадается, что наталкивает его на попытку совершить самоубийство. Инни можно назвать неудачником…
Действие второй части романа (эта часть мне больше всего понравилась) происходит на 10 лет раньше, в 1953 году. Здесь Инни Винтропу чуть больше двадцати лет. Центральное место во второй части занимает знакомство Инни со стариком Арнолдом Таадсом, – начитанным поклонником экзистенциальной философии Сартра, который вычеркнул внешний мир из круга своего бытия, и ограничил свой мир любимой собакой. В лице этого человека Инни находит единомышленника, который влияет на его сознание. Атеистическая экзистенциальная философия оказывается близкой для главного героя, поскольку еще в интернате он разочаровался в сакральной сущности церковных таинств и отпал от веры в Бога. С тех пор, как он знакомится с Таадсом, он познает плотские наслаждения. С этого момента он строит для себя новый храм и новую религию – это женщины.
В третьей части мы узнаем о сыне Арнолда Таадса, – Филипе, который выстраивает собственную жизненную модель, подчиняясь японским ритуальным традициям. Он, как и его отец, ведет такой же отшельнический образ жизни. В этой части обнаруживаются японские мотивы, связанные с ритуальной чайной церемонией.

В целом о книге можно сказать следующее: эта книга об одиночестве, где каждый герой в той или иной мере одинок и чувствует свою потерянность. Одиночество диктует им увлечения и образ жизни, в частности, приводит к ритуализации своего жизненного пространства. Можно сказать и о символичности «Ритуалов». Например, можно увидеть символические отсылки к античным мифам и христианству.
Нотебоом, по всей видимости, интересный писатель, с книгами которого я продолжу в дальнейшем свое знакомство.

Нет-нет-нет, не хочу думать о том, что со мной будет в двадцать. Двадцать - это взрослость; это - быть ответственным за своё будущее, и становиться кем-то, и уверенно комкать своё счастье. А лучше - сидеть в конторке на несуществующей должности, отсылать приятно бессмысленную корреспонденцию, вертеть в руках вещи, читать факультативные книжки, быть тощим, быть юным, быть одиноким. Соблюдать ритуалы необременённости, влюбляться и не думать. Не думать вообще.

Нет-нет-нет, не хочу думать о том, что со мной будет в тридцать. Тридцать - это зрелость; это - наконец-то понять, что твои поступки есть ты. Потерять любовницу, стать усталым. Понести заслуженное наказание без возможности топать ножками, принять своё вынужденное уединение как очевидную амальгаму: детка, ты ничего не сделал для того, чтобы тебя любили. Тебя не простят. Вещи не откроют своего скрытого смысла, страницы не исписаны лимонным соком - не жги книги, они не виноваты в твоём одиночестве. Не вей верёвку, не трожь табуретку, соблюдая ритуал самости. Не выходи из комнаты, не совершай ошибку - так, да?

Нет-нет-нет, не хочу думать о том, что со мной будет в сорок. Сорок - это ветхость нелюбившей души; это заплаты, швы, шероховатости, шрамы, неровности как логически выверенная неизбежность. Сладкая возможность отвести душу, наблюдая чужую смерть. Витийствовать, быть инертным. Тёрпкий вкус тысячной рюмки виски, которая никогда не сравнится с той, первой, вкуса дыма и лесного ореха. Ведь сколько бы ты не пил, не читал, не зарабатывал, не тратил, не трахал, не говорил, не оставлял следов - двери останутся закрытыми, все шифры, коды и пароли - неразгаданными. И - только горечь о прожитой начерно жизни. В которой ни один ритуал так ничего и не исправил.

Подумать только, сколько полезных вещей принесла нам цивилизация. Теперь, вместо того, чтобы гоняться за мамонтами или часами выпиливать скребок, можно просто сходить в ближайший гиппермаркет. Час-полтора - и вот вы счастливый обладатель недельного запаса продуктов, какого-нибудь супер-мега-навороченного кухонного комбайна, ну и двух-трех новеньких кофточек. Однако у всей этой прелести есть один существенный недостаток. И я сейчас не об экологии, "спасем планету" и так далее, а о гораздо более.. личном, близком и понятном каждому отдельному человеку. Своя рубашка ближе к телу, так ведь? И пока у тебя ноет зуб, тебе абсолютно не важно, что и где творится. Недостаток в том, что цивилизация высвобождает время. Кучу свободного времени. Тонны и тонны секунд, которые надо чем-то занимать. А свободное время есть зло. Потому что человек начинает задумываться о разном. И черт его знает, до чего он может в конце концов додуматься.

"Ритуалы" - это одно сплошное беспросветное одиночество. Тягостное, тоскливое, немного разбавленное отдельными ироничными замечаниями и красивым слогом. Но, бог мой, оно обрушивается на тебя, как каменная плита, и во время чтения возникает только одна мысль - как из-под нее выбраться. Потому что воздуха не хватает.

Вообще, современная западная литература - это практически сплошной поток самоедства, самокопания, саморефлексии. Мы настолько увязли в болоте наших внутренних тараканов, что и книги пишем/читаем соответствующие. Современный герой интеллектуальной прозы все реже действует и все чаще - размышляет, созерцает и еще больше замыкается в самом себе, в своем собственном мире, в своем собственном одиночестве. Джон Донн (и десятки вслед за ним) зря твердил о том, что "ни один человек - не остров" . Мы ничему не учимся и по-прежнему убегаем в себя, и с треском закрываем на все засовы двери, изредка выглядывая, чтобы узнать, по ком звонит колокол?..

Ага, зато всего остального в избытке. Избыточный мир, переполненный трогательными мелочами, не дающими разглядеть жизнь. Поэтому они движутся из пункта А в пункт Б точно по часам (и не дай бог вам ошибиться на две минуты – вселенская катастрофа, пулю в лоб!); они говорят цитатами и сердито спорят с кем-то несуществующим (потому и спорят, что тот не существует, а претендует на главенство в универсуме); они чертят пунктирную линию от женщины к женщине (полная грудь, упавшие волосы и сперма на языке); они считают пункты акций и курсы валют и торгуют антиквариатом (и не могут удержать то неизменно ускользающее, что не помещается в столбцы цифр); не успев распроститься с католическими ритуалами, они хватаются за восточные, и часы высиживают в медитации (но все равно не могут хоть чуть-чуть полюбить этот мир); они даже умереть не могут, не проделав бессмысленный ритуал и не излив перед этим свое бессилие перед тем, что не нуждается в этих излияниях, потому что это жизнь, данная однажды (а они отказываются от нее, как от ненужного и чем-то оскорбительного дара). Ироничные, утонченные, умные и совершенно бессмысленные люди. Но постойте, они были такими всегда или это так называемый «закат Европы», когда все рассыпается на куски и разлетается ржавыми осенними осколками старой чашки? Чаша с кровью и вином, японская чашка акараку, мутная вода канала, кто-то замерз в горах, ударившийся о витрину голубь, чей след отпечатался на пыльном стекле, уезжающая с другим женщина – и вся эта мозаика складывается в одно слово: смерть. И все лишь потому, что «мне недостает любви».

Странно, все рецензии наперебой твердят, что это безысходная и депрессивная книга, и это верно, но я завершила ее читать, и мне весело. Все это кажется какой-то игрой, затеянной с целью довести сюжет до абсурда. Герой, который не любил задумываться и усердно мимикрировал, но вечно оказывался соучастником чужих трагических историй; мизантроп со стеклянным глазом, любящий порядок и собак; полуиндонезиец-полуголландец в японском кимоно с маской отвращения на лице, отвращения к самому себе; чудаковатые коллекционеры и совершенно безбашенные девицы, у которых всегда где-то есть парень, но нашлась и минуточка для минета – достойное сборище фриков для безумного чаепития. Они умирают как-то ненатурально, я не могу всерьез им сопереживать, но нужно отдать должное, что Нотебоом – мастер образа и создания настроения, кроме этого человеческого бестиария я получила еще чудные улочки осеннего Амстердама, его лестницы и мансарды, витрины и его великолепное равнодушие к этой недостойной внимания суете.

Мне хотелось хотя бы отзвуком продлить японскую тему, начатую «Осенним мостом» и «Японией эпохи Мэдзи», и я взяла «Ритуалы». Как написано в аннотации, это вершина творчества так нравящегося мне С. Нотебоома. И хотя на мой вкус, все его книги – вершины, эта обещала быть просто Джомолунгмой, которая в своем роде и есть воплощение тотального одиночества, почти невозможной единичности существования.

Как все книги С. Нотебоома, «Ритуалы» оказались вещью в себе, снобистски и насмешливо задающей читателю вопрос: чего тебе здесь надобно, что именно ты хочешь узнать? Или ты просто случайно, ненароком забрел в чужую жизнь, в которой тебе совершенно нечего делать? Каждое слово было тяжелым, как уран, и, казалось, значило намного больше, чем его лингвистическое значение, требовало работы над собой. Казалось, каждое из них, как губка, впитало в себя больше реальности, чем могло, и, приложенное к губам, давало себя выпить (испить, как чашу раку?) то сартровским экзистенциализмом, то яростным эротизмом, то потерянностью и страхом, то радостью обладания, то экзотикой аллюзий, то совершенно невозможной эрудицией. Вместе с рефлексиями Инни Винтропа ты блуждаешь по его личности и вместе с тем по себе безо всякого навигатора, ты заставляешь себя думать, вспоминать и выстраивать новые связи между собой и реальностью. Это такая восхитительная работа ума, такая интеллектуальная пытка, что, как говорится, «вам и не снилось».

Эта книга, а, фактически, всего лишь несколько экзистенциальных эпизодов из жизни Инни Винтропа («Интермеццо», «Арнольд Таадс», «Филип Таадс») – как сон или галлюцинация: пока его смотришь, он представляется многозначительным и переполненным эмоциями, а поутру от него остается только хрупкая оболочка (а здесь – осколки чашки раку), и все кажется настолько простым, что остается только удивляться, что заставляло тебя так метаться и мучиться, ища ответы на еще незаданные вопросы.

Мы с первых страниц знаем и начало, и конец истории, главное здесь то, что между ними. И что же? Одиночество среди окружающих людей и вещей. Фатальный недостаток любви. Тревожность бытия. Непреодоленная бессмысленность существования. Страх пустоты, падения в ничтойность. Ощущение невозможности вписаться в реальность, в которую ты вброшен самим актом рождения. Благоговение перед непритязательной красотой мира (то самое японское ваби), в котором ты не нашел, а по сути и не искал своего места. Осознание глубокой связи всего со всем, и при этом полная отчужденность каждого от каждого. Умиротворение и полное принятие судьбы, потому что никакие ритуалы, как становится ясно, никого ни от чего не спасают, а вот «любая жизнь чему-то учит»...

Олитературенный экзистенциализм почти всегда бывает хорош. Хорош он и в «Ритуалах». Но, вопреки ожиданиям, мне удалось остаться по эту сторону нотебоомовского Эвереста, держась за руки А.Камю и Ж.-П. Сартра. Сэйс, дальше иди один.

Когда мы вступаем в жизнь, нам кажется, что она станет нам праздником и радостью, и мы уж точно не будем озабоченно смотреть по сторонам, и с тревогой предостерегать молодых от ошибок. Мы практически уверены в том, что все правила придуманы для того, чтобы их нарушать, а ритуалы - отживающая часть старого мира.
Но вот жизнь идет, наша искренность и откровенность с каждым разом обходится всё дороже, и становится всё очевиднее, что свою ранимую душу куда проще упрятать в ритуалы, обряды, привычные процедуры и традиционные мероприятия, а с реальным самим собой встречаться как можно реже, и только после предварительной подготовки. Одним для этого необходимо выпить, другим - провести сессию с психологом.
Ну нет, конечно, не у всех всё так печально, но есть люди, которые прекрасно понимают, о чем я. И вот тогда человек выстраивает вокруг подлинного себя целую крепостную стену с редкими бойницами, а внутрь пропускает нескольких доверенных людей, и только через подъемные ворота, которые открываются исключительно по паролю. Бывает, что и среди допущенных внутрь оказываются те, кто не щадит хозяина замка, и тогда тот запирается ещё в одном укреплении, в таком Детинце, куда вход для окружающих ещё серьезнее защищен. А иногда - ему остается только совсем уж суровый и неприступный донжон, и окружающие искренне недоумевают, почему ещё недавно добродушный приятель вдруг превратился в замкнутого молчуна и затворника.
Не знаю, но мне кажется, что все герои прекрасно жили бы в окружении своих ритуалов бесконечно долго, если бы не внешний мир, который почему-то не хочет оставить их в покое, который стремится растормошить каждого, и вытащить их из этих донжонов... Зачем? Просто посмотреть. Им любопытно. Ну примерно также, как Глазастик и Джим хотели увидеть Страшилу Рэдли. Но они-то ведь дети! А тут совершают подобное взрослые.
Я не знаю, стоит ли писать о сюжете этой книги, об этих странных героях, каждый из которых замкнулся в себе, и со всей силой противится вторжению внешнего мира с его суетой, с его проблемами, бедами, горестями и болью. Все трое - Инни Винторп, Арнолд Таадс, его сын Филип Таадс - загораживаются ритуалами, и буквально бредят о смерти. Я не уверена в том, что самоубийство было их целью, скорее, это оказалось самым простым способом спрятаться от себя, тем самым фроммовским бегством от свободы и от ответственности.
В общем, эта книга оказалась ещё одним поводом поразмыслить, и каждым будет прочитана по-своему, просто потому, что она такая - как зеркало, а в наше нынешнее стало видно столько неприглядного, что хоть и не смотрись вовсе. Сиди себе лучше, молча созерцай чайную церемонию, и размышляй о том, какой песчинкой на фоне вечности окажется каждый наш день. Даже самый печальный в твоей собственной жизни.
В общем, когда мы уже не настолько юны, чтобы беззаботно верить в то, что жизнь полна веселья, такая книга напомнит Орсона Уэллса "Мы рождаемся в одиночестве, живем в одиночестве и умираем в одиночестве. Только через любовь и дружбу нам удается на время создать иллюзию того, что мы не одиноки". Если не удалось полюбить, если не умеешь дружить - остаются ритуалы, которые показывают окружающим, что ты живешь в реальности. Многим - такая демонстрация с успехом заменяет подлинную жизнь. И, к несчастью, нынче племя "демонстраторов" становится всё многочисленнее. :(

«Что-то в этой крохотной смерти сроднило их – то ли сама смерть, то ли её краткий ритуал».
В литературе абсурда можно выделить два направления: искусственный или театральный абсурд, больше напоминающий комедию положений, чем жизненную драму, и абсурд естественный или фундаментальный, наиболее ярко описанный в «Приговоре» Достоевского. Роман Сэйса Нотебоома, безусловно, относится ко второму направлению, и посвящен решению центральной проблемы философии абсурда - проблемы самоубийства.

Инни Винтроп осознал неизбежность самоубийства, когда от него ушла жена. Нельзя сказать, что её уход стал для Инни неожиданностью, но и готов к такому развитию событий герой не был. Потрясение оказалось слишком сильным, чтобы продолжать жить «как ни в чем не бывало». Инни в достаточной степени католик, чтобы любить жизнь, но одновременно он слишком скептик, чтобы бояться смерти. Герой понимает, что как философская проблема самоубийство не решается действием и нет необходимости выбирать между жизнью и смертью, нужно всего лишь ответить на вопрос «почему».

Что удерживает человека от «последнего шага»? Стандартные ответы, предлагаемые литературой и жизнью, выглядят следующим образом: любовь, искусство (или красота) и долг (или вера, например, в то, что суицид – неконструктивный способ разрешения духовного кризиса). Как показывает Нотебоом, все перечисленные причины - относительны, произвольны и применимы лишь в частных случаях. Инни Винтроп потерял любовь, разочаровался в искусстве и ни во что не верит. Он - представитель исчезающего вида староевропейцев, духовный наследник Рембрандта, Ван Эйка и Вермеера, обречённый в современной Голландии на «бесконечное одиночество». Конечно, он мог бы приспособиться к изменившимся условиям, но разве это не самоубийство своего рода? Отсюда и вопрос – что делать: испить чашу жизни до дна, выбирая между страданием и ничем, или навсегда разбить эту чашу, «оскверненную губами злосчастья». Не только смерть, но и жизнь, как свидетельствует история человечества, всего лишь «краткий ритуал».

Тот случай, когда мне сложно оценить книгу. И не тот случай, когда очень понравилось и очень не понравилось вкупе. А скорее, книга "по ту сторону" моих критериев оценки и предлагаемой шкале звездочек. Вероятнее всего, я "не доросла" до оценки книги. Там много неуловимого смысла или бессмыслицы.
С тонкой грустью европейца вкладывает писатель в уста главного героя

А все остальное - в книге. Судьба Инни, его одиночество, томление, жизнь и основополагающие размышления двух одиноких Таадсов, отца и сына, беседы о Боге, экзистенциализме, Дао, жизни и смерти, спасении. Увы, смерть и самоубийство в романе настолько глупы, что жизнь героев равнозначно бессмыслицы.
Текст восхитителен! Но много беспорядочной половой жизни Инни с подробными отталкивающими описаниями.
Мой любимый вопрос после прочтения любой книги: что же хотел сказать автор? (люблю, когда смысл книги вмещается в несколько слов или предложений) предполагает здесь один ответ

По Сартру человек без Бога заброшен, так как ему не на что опереться ни в себе, ни вовне. Но свобода означает отнюдь не вседозволенность, а возможность выбора.

Арнолд Таадс и Филип Таадс пытались найти способ существования в условиях этой заброшенности, свою гармонию. Первый - в горах и лыжах, второй - в дзен-буддизме и чайной церемонии. Да, конечно, логика есть в смерти Таадсов, как осуществлении гармонии мира, но это не значит, что этот выход единственный. Главный герой Инни Винтроп пытается в этом абсурдном мире нащупать свой способ существования. Он живет, влюбляется. Женщины стали для него неким смыслом существования, начиная от великолепной Петры и до безымянной молодой девушки.

А по сути одиночество героев - это результат их бегства от мира в свои маленькие мирки. И, пожалуй, это равносильно смерти при жизни.

Сартр обобществлял ответственность человека:

Бегство героев - это бунт против ответственности за себя, за близких, за всех.

• Когда Сартр говорит, что человек 6pошен в мир, одинок, а Бога нет и мы в ответе за то, какие мы есть и что делаем, тогда я скажу ДА.
• Но когда он затем просит меня быть ответе еще и за весь мир, за других, я говорю НЕТ! С какой стати мне за них отвечать. "Выбирая себя, человек выбирает все человечество". Да почему? Меня никто не просил. С этой чернью, которую я вижу вокруг, у меня нет ничего общего. Я доживу отпущенный мне срок, потому что так надо, деваться некуда.

Интересный поэтичный роман, но не рекомендую сверхчувствительным и склонным к депрессии людям.

Экзистенциализм по-голландски, как выяснилось, ничем не отличается от любого другого экзистенциализма, что логично - ибо, если верить сторонникам означенной культурно-философской традиции, человеческое существование в любых точках земного шара одинаково бессмысленно, трагично и сопряжено с ощущением внутреннего конфликта, потерянности и одиночества.

Правда, стоит отметить, что Нотебоом именно одиночество ставит во главу угла и сверх всякой меры наделяет этим печальным состоянием своих героев. Осознание тщетности бытия, простите за высокопарность, приводит двоих из их числа, отца и сына Таадсов, к якобы добровольному, но на деле к вынужденному замыканию на собственной персоне и каждодневных "ритуалах", призванных подчеркнуть степень их автономности от общества и глубину его неприятия. Гораздо более органично в этом отношении смотрится третий, главный герой - Инни Винтроп, чья непривязанность к чему бы то ни было и отсутствие жизненной цели скорее являются атрибутами внутренней предрасположенности, чем искусственной позицией.

Любителям символизма будет о чем поговорить применительно к этому роману. Не сомневаюсь даже, что могут найтись сторонники версии о том, что Арнольда и Филиппа Таадсов следует отождествить с Богом-Отцом и Богом-Сыном соответственно, а Инни - с неприкаянным Святым Духом. Чайная церемония, японские гравюры и прочая атрибутика также, вне всякого сомнения, открывают широкое поле для спекуляций.

А если по существу, но книга не содержит особых откровений. Все мы в той или иной мере окружаем себя правилами поведения и разного рода ритуалами - так мы определяем свое существование и идентичность. Вопрос только в том, мириться с таким положением вещей или нет.