Театр отчаяния. Отчаянный театр

Пермь вообще, несмотря на неряшливость, неухоженность и безалаберность, показалась нам по сравнению с Кемерово городом довольно мягким, улыбчивым и дружелюбным. В Перми чувствовалась глубина и серьёзное человеческое содержание. Перми было что и кого вспомнить, в отличие от совсем нового и ещё не успевшего накопить историй Кемерово.

Я вспомнил Челябинск и одинокого, странного импровизатора, который хотел сидеть один, курить и пить водку, понимая, как он непонятен и странен окружающим со своими импровизациями. Ну чем не Гамлет?! Я неожиданно для себя понял, что если бы взялся за спектакль «Гамлет», то мой герой обязательно сказал бы: «Мама… мам… Сегодня первых двух уроков нету…»

Архитекторы и строители, которые когда-то строили здание, полагая, что строят столовую, не знали, что на самом деле они строили театр для меня.

Мне было обидно, что без меня им веселее и свободнее, чем в моём присутствии. Я хотел, чтобы при мне и со мной всё происходило, как без меня. Я даже испытывал ревность…
Я просто-напросто не знал, что таков удел любого настоящего руководителя.

Я возвращался на родину счастливый. Возвращался налегке. Все мои иллюзии насчёт свободного и независимого творчества, по поводу неосвоенных художественных пространств неизведанных стран, все нежные надежды на то, что меня ждут с моими идеями и с моим искусством в Австралии, Африке или Аргентине, остались на берлинском тротуаре улицы Курфюрстендамм, в кустах и кущах парка Тиргартен и в офисе правозащитной организации.

Как много добрых приятелей, которые были уверены в том, что прекрасно знают друг друга, выезжая за границу на совместный отдых, неожиданно ссорятся в пух и прах из-за ерунды, из-за мелочи, обнаруживая друг в друге такие потаённые черты и глубины, после чего не могут даже слышать упоминаний о недавнем хорошем и близком приятеле. Заграница вскрывает и обнажает многое.

Москву я совсем не знал и заранее не любил. Москва всегда случалась для меня проездом. Столица была связана только с суетой, толчеёй, ночёвками на диване или на полу у московской родни, беготнёй по магазинам и раздражением со всех сторон. Москва была страшным городом, в котором творчества я представить себе не мог.

За несколько дней того фестиваля я посмотрел много разных выступлений. Все они производили одно странное общее впечатление: невесёлые люди старались развеселить невесёлых людей.

Плюс к этому после прекрасной Риги серые пятиэтажки и мощные трубы заводов и химкомбинатов родного города остро начали мучить меня своей угловатой и мрачной некрасотой.

Все свои стихи я уничтожил. Всю ту толстую тетрадь. Не сжёг, это было бы много чести, а просто выбросил на помойку. Стихов моих нет, и след их простыл.