Театр отчаяния. Отчаянный театр

Как только я это осознал, слёзы полились из глаз. Я заплакал. Ни от горя, ни от радости, а оттого, что уже больше не могу, сил нет переживать, думать и осознавать. Плакал я долго, в слезах и уснул.Тогда я не знал, что именно так люди влюбляются на всю жизнь.

В том, что зритель может присвоить услышанное со сцены, отреагировать на это смехом и увидеть, что на то же самое реагирует много других людей рядом, и содержалась настоящая, подлинная природа театра! Человек, встречаясь с таким театром, мог увидеть и почувствовать, что он не одинок.

Мысль, что я сделал спектакль, непонятный землякам и слишком понятный в Москве, то есть не нужный ни там ни там, оглушила меня.

Меня разочаровали замечательные, любимые актёры, которых я обожал в кино и впервые увидел на сцене. Те, кто на экране были тонкими, прекрасными, завораживающе глубокими, в театре бегали по сцене, орали, размахивали руками, кривлялись, пучили глаза и выглядели неузнаваемо бессмысленными.

Мне нужны были лица моих земляков, живущих далёкой от бандитов, роскошных автомобилей, охранников, столичных гостиниц, конспирации и десятков килограммов денег жизнью. На автовокзале таких людей было полным-полно. Там, в сущности, только такие люди и собирались.

- На автобусах работают профи. Не лихачат, не шустрят… Сейчас на дороге такой гололёд… А на такси кто только не работает… Их бьётся много…

Телевизионные шоу нового времени и нынешние юные комики, которые без мата не умеют даже выпить чаю, представить себе не смогли бы, что мы себе позволяли и что выдумывали, только чтобы заманить людей в наш театрик во внутренний двор политеха, в здание бывшей студенческой столовой.

Наступили такие мутные времена, когда звание академика, профессора и должность ректора стремительно теряли блеск величия. Он ушёл, не ощутив на себе дыхания оного и непроглядность тумана пришедших странных лет. Он не успел понять, что надвигалось и что при этом рушилось непоправимо.

То, как существовал на сцене актёр, убеждённый в своём авторстве, было так живо и убедительно, что некоторые люди всерьёз думали, что я выпустил на сцену душевно больного человека или пригласил выступить убеждённого в своих экстрасенсорных и гипнотических возможностях идиота.

Он не был музыкантом, он был музыкой сам. Не был поэтом, он был поэзией, которую невозможно было отделить от него, от его исполнения и читать самому с листа. Он не был актёром, он был странным, нездешним театром, который не мог бы быть здешним нигде в мире.