Полное собрание романов, повестей и рассказов в одном томе

Не удивлена что посвящено Толстому, да и вообще ничем не удивлена - типичная "тяжелая" и такая "русская" книга. Неожиданно, после всех читанных достоевских, толстых, горьких и тд осознала как ОБРЫДЛО если не сказать неприлично насто****** это наше вечное ДЕКАБРИСТСТВО не знаю если ли такое слово...такой русский, такой могучий язык, все так словесно, прямо нравственно и морально и духовно и крестьяне и поля и снега и танечки - васечки, и понимаю - тошнит. Понимаю нет сил восхищаться этими русскими патриотами, повстанцами, революционерами...
Русский бунт да он воистину бессмысленный...смерть, смерть и снег...да и о душе, отлетевшей.
Книга так хороша, насколько чужда мне. Не зря наверное, эмоции. Но тяжесть, груз - почему у нас все так тяжело?

Повествование о восьми перед лицом смерти: семи приговорённых к казни преступниках и одном чиновнике, на которого готовилось покушение.
Две разные вещи - знать, что смерть рано или поздно придёт, и знать её точное время. Перед лицом неизвестности, перед лицом смерти каждый наконец становится самим собой: трусом ,философом, альтруистом, уставшим от жизни или презирающим её. И как бы ни позиционировал себя на свободе человек, перед бесконечностью он снимает маску, не может больше претворяться.
Все семь человек поставлены в одинаковые условия, восьмой на свободе. Кто-то виновен на деле, кто-то ещё не совершил пресутпления. Но боятся все одинаково. И пугает не прошедшая жизнь и её грехи, а неизвестное будущее, которое расставит всё по своим местам, а пока сводит с ума.
Для каждого обывателя есть некоторое понятие о смерти, но по-настоящему чувствуешь её ужас, только когда сталкиваешься с ней непосредственно, когда знаешь её точный час и неизбежность. Не знать не страшно.
Наблюдательность Андреева искренне восхищает. Символика удивительная. Погружение в атмосферу, в настроение удаётся ему как никакому другому писателю.
Как же надо любить людей, чтобы для прозрения человечества казнить семерых своих героев, наблюдать за их предсмертными муками, где каждый по-своему сходит с ума! Сколько должно быть любви и жалости, чтобы описывать каждый сдвиг в сознании человека, обречённого на смерть!
Так люди приветствовали восходящее солнце.

И снова стало страшно, и непонятно, и чуждо все - до ужаса, почти до потери сознания.

⠀

Леонид Андреев «Красный смех»

⠀

Оценка: 5/5️

⠀

В рассказе ведётся повествование об ужасах абстрактной войны и превращении человеческого общества в хаос. Произведение стало откликом писателя на трагические события Русско-японской войны, поразившие его бессмысленной жестокостью. 

 Это было страшно.

Не люблю книги о войне, они вызывают у меня сильную тревожность.

Язык автора прекрасен, рассказ читается быстро, но те ужасы, что он описывает, переварить почти невозможно…

Читая книгу, я тонула в потоке сознания братьев и сумасшествие происходящем вокруг.

Буквально в прошлой рецензии я жаловалась, что стала червствовата, перестала сочувствовать и впечатляться от описаний войны, террактов, пыток и убийств.

Нееееееее, ребят, это не я такая уродилась, это уже всё от писательского таланта автора зависит (ну и от поставленных перед ним целей).

Потому что всего 66 страниц "Красного смеха" Л.Андреева меня сначала кинули в дрожь, затем вспороли и выпотрошили, приложили обухом по голове, раскроили череп, со злорадными смешками истыкали месиво мозга, а напоследок уложили в прохладные объятия земли, подсвеченной вспышками далекого красного зарева.

Это поразительная книга. Она ошеломляет. Она настолько проста в сюжетном плане, настолько мала по размеру, но при этом написана таким удивительным глубоким языком, что ты действительно ощущаешь всю жуть, глупость, страх, сумасшествие войны. И не просто ощущаешь, это слово недостаточно описывает степень погружения, ты самими поджилками, всем животным нутром сжимаешься и впитываешь. Последний раз я испытывала такой ужас от людской натуры, сознательно убивающей себе подобных, не чурающейся человекоубийства, убийства как такого, упивающейся уничтожением, при чтении "Искры жизни" Э.М.Ремарка. Но это было полноценное произведение, с выстроенной линией повествования, живыми персонажами. "Красный смех" же - как ночной кошмар, сон, страшное видение, в которых сюрреалистичность происходящего нагнетает атмосферу бессмысленности.

Самые впечатляющие сцены - поезд посреди багрового, ночного, стонущего от боли и безумия поля и прорвавшееся, хоть и тщательно до этого скрываемое, отчаяние и жалость матери и жены, испуганных, непонимающих, почему ушел от них на фронт молодой тридцатилетний мужчина, а вернулся седой, с культями вместо здоровых сильных ног, с тремором рук и головы сумасшедший старик. Кому это надо было? Каким богам были принесены столь кровавые жертвы? Красному смеху, который из жуткой, но яркой и удивительной аллегории перерастает во что-то материальное, грозное, гневное? Который уже стоит у наших порогов и требует положенную дань?

Нет. Самое жуткое - что все эти страдания никому не нужны. Они забудутся. Их смоет дождь. И они вновь повторятся.

Нокаут.

Недолго я страдал, что мне не выпало читать рассказ Бирса, целый томярище которого стоит на полке рядом с прочей готической литературой, ибо рассказ Андреева немногим ему уступал. Всякий, кому доводилось читать Генри Джеймса, непременно заметит сходство этого рассказа с «Поворотом винта». Там гувернантка, тут учитель-студент, там, по мнению гг, испорченные развратом предыдущих слуг дети, тут, опять же по мнению гг, испорченные папашиным принуждением к бесконечному и безудержному веселью дети, там исчезновение бывшей гувернантки, тут невидимая жена хозяина дома, там смерти родителей в анамнезе, тут смерти хозяйской дочери и затем жены, а главное — призраки, которых видят герои-повествователи обеих книг.

Словом, лучшие традиции готической литературы в одном рассказе. Лучшие, за единственным недосмотром: если Джеймс оставляет возможности для двойной трактовки событий, то у Андреева в конце всё определено: его герой болен, и болезнь – причина всех его видений. Такой определённостью Андреев одним махом расправляется с той частью своей аудитории, которую составляли любители готических рассказов, что, однако, совсем не отменяет в высшей степени скрупулёзного следования жанру вплоть до концовки. Как и у Джеймса, какие-то явные элементы экшна отсутствуют, напряжение нарастает постепенно, с появлением новых крупиц информации или возникающих в голове гг догадок, которые он тут же «подшивает в дело». О ненормальности гг читатель может задуматься уже тогда, когда в поле зрения оказывается этакий «сбой матрицы» — перегруз сюжета одним и тем же элементом, повторенным дважды: перед нами возникают целых две отсутствующие женщины: вторая жена хозяина, чем-то настолько больная, что видеться с учителем своих детей ей заказано, и о которой мы можем судить только по звукам доносящейся до гг её игры на пианино, — и утонувшая (снова привет Генри Джеймсу) дочь хозяина от первого брака, о подробностях смерти которой («вот на этом самом месте, головой туда, ногами сюда») последний ещё в начале повествования считает необходимым с самым весёлым видом заявить. Неестественность поведения «убитого горем папаши» — первая нота в этом данс макабре, сменяющаяся неестественностью поведения всех в доме и драматическими паузами-замалчиваниями. Ясно, что папаша – почему бы нам не звать его так – пытается своей властью прикрыть внутреннюю трагедию всеобщей внешней весёлостью, но вместо лакировки у него выходит мумификация, и мумия оживает, пусть только и в представлении героя-повествователя. Слуги молчат и подчиняются, «потому что барин велел», или наоборот, «не велел», являя собой инертную массу выживанцев, которую можно встретить в любой антиутопии, и которая латентно противостоит антагонисту режима. Режим же здесь очевиден.

По традиции, всё это заключено в рамку - мы читаем всего лишь записки неизвестного нам умершего человека, из чего следует, что мы находимся на мета-мета-уровне от уровня повествователя, а это ещё более нас отдаляет от происходящего в них, способствуя большему градусу неверия и вообще восприятию информации как переданной через испорченный телефон.

Вообще у Андреева столь мастерски организовано течение сюжета, раскрывающего столько возможностей для потенциальных трактовок, что с его стороны было просто вандализмом схлопнуть в итоге все эти версии до одной. Именно поэтому ставлю 9, а не 10 из 10.

Сложно давать оценку столь глубокому и неоднозначному произведению.
Если кратко, то основная идея рассказа гласит: человеку свойственно прятать своё истинное лици под маской интеллигентности и благопристойности.
Зверь в каждом из нас сидит, и никуда от своего животного начала мы не денемся, ни мужчины, ни женщины. Бездна — это неумение постоять за себя в прямом смысле слова.
Первый шаг к падению в моральную бездну — это игнорирование своей ответственности, второй — собственная слабость перед бескомпромиссной ситуацией, где необходима мгновенная реакция.
Зиночка оказалась в чёрной бездне случайно, но это событие скажется на жизнях всех участников события. Оправдания нет никому. Зло нельзя оправдывать и прощать. Никогда.

Андреев необычен... Андреев оригинален... Андреев, как всегда, на "пятёрку"!

Человек, искушающий Сатану, как вам фабула? Если ухмыльнулись, представив пикантность ситуации, то эта книга - ваша. Если нет, то тоже ваша, так как обязательно ухмыльнётесь, когда, с удивлением обнаружите, что роман не закончен и недоумённо будете осознавать, что судьба Короля Лира, уготованная своему герою Шекспиром - это благоденствие, по сравнению с тем, на что обрёк Сатану Андреев. Это вам не Льюис, с его "Письмами Баламута", где тоже есть Чёрт, но всё стандартно, понятно и разумно...

И написано очень красиво...

Я не знаю, читал ли Уильям Фолкнер Леонида Андреева, но в 10-й главе "Жизни Василия Фивейского" явственно слышится первая часть написанного через двадцать лет романа "Шум и ярость".
Читать это творение г-на Андреева рекомендуется исключительно ночью. Впрочем, как и большинство его рассказов и пьес. Потому как жуть у этого автора несусветная. И совсем не хочется верить, что жизнь на самом деле - такая..
Андреев обладал удивительной способностью видеть настоящее, недетское и злое лицо этого мира. В некоторых рассказах он явно перегибает палку, но "Жизнь Василия Фивейского", по-моему, совершенная повесть. Самый ищущий Бога персонаж в русской литературе после Ивана Карамазова, наверное. И не находящий.
Тем не менее причислить это произведение к антирелигиозной или атеистической литературе у меня лично язык не поворачивается. Мой неразвитый мозг не способен осмыслить этот рассказ в полной мере, но что-то подсказывает мне, что он гораздо глубже поверхностного отрицания Бога. И это даже не "Бог умер". Что-то очень личное, андреевское и пока никем не сформулированное.
Чуть не забыл. В этом произведении, на первый взгляд таком реалистическом, очень много мистики и ещё больше чувства тяготеющей надо всем власти рока.
Что-то подобное есть, конечно, и у Фолкнера.

Меня пугает проза Леонида Андреева. Именно поэтому это всего лишь вторая его повесть, которую я прочла. Пугает, но притягивает – поглазеть, рассмотреть поближе, постоять в толпе зевак. Как корочка на ранке, которую обязательно надо содрать, хотя потом и останется шрам. Так и оставляешь себе шрамы его рассказами, зачем-то помнишь, вызываешь в памяти дурные подробности, но вспоминаешь потом не слова и мысли, а образы, целые картины всплывают перед глазами, стоит только промелькнуть где-то знакомому названию.

Нетрудно догадаться, о чем нам расскажет «Рассказ о семи повешенных». Именно о семи повешенных. О том, как они оказались на скамье подсудимых, как они вели себя, о чем думали, не потеряли ли лицо в ожидании казни, как приняли смерть. Семь человек – семь разных отрицаний и принятий, непохожие гнев и радость избавления. Что-то такое трусливое и мерзкое или чистое и возвышенное, у каждого свое, но глубоко личное, вытащено на свет, лежит обнаженное, распятое, все внутренности наружу. Не оторваться.

По силе воздействия, по способности изображения Леонид Андреев может дать фору многим и более современным писателям. Перипетии его героев ужасающи в своей реалистичности.

И все же в его произведениях часто встречается то, что можно назвать переигрыванием, избыточным драматизмом.

У Андреева нет надежды. Всегда какое-то лихорадочное ожидание страшного и последнего. Спорить об окружающем зле не приходится, но разве только оно присутствует в жизни? Разве нет ничего светлого вокруг? Скептицизм и пессимизм Андреева доходят до высшей точки обреченности. Как сказал о нем Александр Блок: всегда обращен лицом в провал черного окна.

В какой-то момент хочется крикнуть: Остановись! Его нарочитость вызывает сожаление, растет утрата доверия к тому, о чем читаешь.
Вот и здесь. Возьмем ребенка-идиота. Идиот и идиот, но почему зверь?! Эта гипербола показалась излишней. Произведение и без нее ничего бы не потеряло, а с ней ничего не приобрело.

И все же, несмотря на мое брюзжание, Андреев автор стоящий, способный коснуться извечных вопросов, удивительно ярко описать ощущения человека, - потому и возвращаюсь к нему раз за разом.