Мы. Котлован

Те юноши, что клятву дали
Разрушить языки, —
Их имена вы угадали —
Идут увенчаны в венки.
И в дерзко брошенной овчине
Проходишь ты, буен и смел,
Чтобы зажечь костер почина
Земного быта перемен.
Дорогу путника любя,
Он взял ряд чисел, точно палку,
И, корень взяв из нет себя,
Заметил зорко в нем русалку.
( Велимир Хлебников. "Ладомир")

  Внимание! Частичный спойлер!
   Из всех чисел, упомянутых в этой книге, больше всего поразило последнее -- 1920, год написания. Что в очередной раз доказывает, что качественная литература никогда не устареет.
   Мир, в который вводит своих читателей Замятин, в наше время кажется ретрофутуристическим. Аэромобили и мирный атом, сверхпрочное стекло и загадочные Х-лучи, космические полёты и пища из нефти -- родом из мечты начала ХХ века, когда человек, вооруженный знаниями, казался себе всесильным. Но назвать роман "научной фантастикой" -- не сказать ничего. Атрибуты далёкого будущего -- только инструмент, которым автор пользуется создавая образы своих героев.
  Техническая революция изменила мир. Как там у Булгакова? "... меня, конечно, не столько интересуют автобусы, телефоны и прочая аппаратура <...>сколько гораздо более важный вопрос: изменились ли эти горожане внутренне?". Нет, не изменились. Можно сделать стены домов прозрачными, можно доминутно расписать день человека, можно стереть его индивидуальность, заменив имя нумером, а одежду -- униформой, но пока человек остается человеком -- чувства, эмоции, желания не покинут его. Тем удивительнее читать книгу, речь в которой идёт от лица D-503, поэта от математики. Он мыслит и чувствует привычными ему символами и функциями, видит пустой Ø в жаждущих раскрытых губах девушки, оси координат в пересечении улиц, и его настойчиво мучит непонятное, неуловимое, как корень из минус единицы, иррациональное чувство.
  Совмещение философских размышлений с математическими формулами придаёт им необычную стройность и категоричность:

Блаженство и зависть -- это числитель и знаменатель дроби, именуемой счастьем. И какой был бы смысл во всех бесчисленных жертвах Двухсотлетней Войны, если бы в нашей жизни все-таки еще оставался повод для зависти...

...Свобода и преступление так же неразрывно связаны между собой, как... ну, как движение аэро и его скорость: скорость аэро=0, и он не движется; свобода человека=0, и он не совершает преступлений. Это ясно. Единственное средство избавить человека от преступлений -- это избавить его от свободы...

...Таблица умножения мудрее, абсолютнее древнего Бога: она никогда -- понимаете: никогда -- не ошибается. И нет счастливее цифр, живущих по стройным вечным зако нам таблицы умножения. Ни колебаний, ни заблуждений. Истина -- одна, и истинный путь -- один; и эта истина -- дважды два, и этот истинный путь -- четыре. И разве не абсурдом было бы, если бы эти счастливо, идеально перемноженные двойки -- стали думать о какой-то свободе, т. е. ясно -- об ошибке?

  Увлёкся. По сути. Вышеприведённые цитаты сами говорят за себя. В мире, где существует не "Я", а "Мы" царит деспотичная статистика, математическая логика безупречна: смерть единиц < спокойной жизни миллионов.И Д-503 в это свято верит.
  Вообще, в этой книге самые "говорящие" имена, чем все виденные мною. Иррациональная, до конца не объяснённая, I, её антагонист, лояльный R, всеслышащее ухо "тени" героя -- S, округлая и, в общем пустая О... И при всей кажущейся схематичности, насколько живыми кажутся герои! Какой спектр эмоций выплёскивает на страницы рукописи D! Внезапная любовь + пошатнувшаяся вера в незыблемость постулатов Единого Государства рождают в нем самые противоречивые чувства: сомнения, мрачную депрессию, любовный экстаз и раскаяние, страх, жажду мести, покорность судьбе, жалость, самообман и самообличение, разочарование и опять сомнение, и поиски, поиски, поиски себя...
  Малодинамичный мир вокруг с лихвой компенсируется вечно изменяющимся, D - намичным внутренним миром героя. Бунтарь или верный сын отечества, безумный любовник или холодный статист... Кто он, случайно попавший в вихрь революции?
  Концовка очень напомнила "О, дивный новый мир!". Цитата из речи Благодетеля ставит точку в описании социальной системы:

Вспомните: синий холм, крест, толпа. Одни -- вверху, обрызганные кровью, прибивают тело к кресту; другие -- внизу, обрызганные слезами, смотрят. Не кажется ли вам, что роль тех, верхних, -- самая трудная, самая важная. Да не будь их, разве была бы поставлена вся эта величественная трагедия? Они были освистаны темной толпой: но ведь за это автор трагедии -- Бог -- должен еще щедрее вознаградить их. А сам христианский, милосерднейший Бог, медленно сжигающий на адском огне всех непокорных -- разве Он не палач? И разве сожженных христианами на кострах меньше, чем сожженных христиан? А все-таки -- поймите это, все-таки этого Бога веками славили как Бога любви. Абсурд! Нет, наоборот: написанный кровью патент на неискоренимое благоразумие человека.

  Нечто подобное выслушал в "О дивном..." Дикарь. И отторгнул такую систему... А как поступил D-503 -- если не знаете, прочитайте. Очень настоятельно рекомендую.

Из других антиутопий "Мы" Замятина больше всего схожа с "1984" Оруэлла, но это сходство всё равно далёкое. В "1984" Большой Брат стремился контролировать и подавлять, а в "Мы" общество хочет не столько дрессировки собственных составляющих, сколько их полного омашиновления, синхронизации, резонанса. Забывая при этом, что чрезмерный резонанс оказывает разрушительное воздействие даже на такой крепкий материал, как камень. Поэтому у Оруэлла народу запрещают думать, в то время как у Замятина всем запрещают чувствовать. Вот и болеют у Замятина страшной болезнью - внезапным появлением души. Да не только души, но и чувств. Впрочем, сам Замятин всё это эфемерное ловко упрятывает в одно общее понятие "фантазия". Появилась у человека из тоталитарного общества фантазия, так пиши пропало. Чего доброго начнёт говорить "я" вместо "мы" и недолюбливать стеклянные стены собственного жилища.

Не хочу уходить в сравнение с "1984", так что последнее замечание по этому поводу. У Оруэлла за каждым следил Большой Брат. А у Замятина - хуже, следят братья маленькие, соседи по квартире, по работе, по дороге, по вдыхаемому воздуху. Один мой знакомый, отсидевший в тюрьме, утверждал, что самое тяжёлое в ней - постоянно быть на виду у всех, никакой возможности уединения. На фоне этого размытия границ собственного пусть маленькой, но всё-таки личной комфортной жизни, остальные сопутствующие тюремные невзгоды смотрятся чем-то случайным.

Когда личного пространства и комфорта не остаётся по определению, то приходится искать удовлетворение на другом уровне, кутаться в мягкое, гладкое, спокойное О, размеренные графики и мысли, которые придумали за тебя в специальном бюро. Удобно, когда за тебя всё решили, даже не то, что ты должен думать (думать-то и не требуется, достаточно выполнять свою работу и в нужный момент громко вопить зазубренные до условного рефлекса лозунги), а то, что ты должен чувствовать. Увидел "Интеграл", зажглась лампочка, должна выделиться слю... Эээ, простите, умиление. Должно выделиться умиление, гордость за свою работу и немножечко кипятка патриотического пафоса, чтобы коленки не ошпарить, но тёплой волной окатить.

Беда приходит тогда, когда в это уродливое образование под кодовым названием "душа" закрадывается неуставное чувство, непрописанное в правилах. Правила говорят, что любовь не существует, все должны быть общими, вот тебе розовый билетик на кого хочешь, только записывайся и получай шторки. Странно даже, что шторки выдают, чего стесняться-то, лучше бы все видели, как настоящие интеграловцы это делают, а потом выставляли оценки по пятибалльной шкале, достаточно ли было нужных порывов, хорошо ли выложился боец розового билета, отработал ли полностью всё, что нужно. Из-за таких недоработок, а также всякой либеральщины вроде нескольких часов свободного времени и получаются бунтовщики. Сначала у них душа появляется, как раковая опухоль, потом любовь, затем последняя за собой ещё целую кучу эмоций и чувств притащит: ревность, печаль, агрессию, а там и до сомнений недалеко. Непродумано-с!

Было: чистое-чистое, без оттенков, голубое, прозрачное, ветер в голове.
Стало: мутное, в вихрях сомнений, миллиард нюансов чувств, острое, противоречивое, заставляющее скрипеть заржавленными шестерёнками в голове.

Дважды два, кстати, у Замятина всегда четыре. Мир-труд-май-партия не может сказать, что дважды два будет пять, уж слишком это будоражит фантазию. Только прозрачное, блестящее, чистенькое четыре.

Главный герой делает неожиданный выбор к концу книги, но это вполне закономерно. Я больше верю в такой финал, чем если бы человек, ни разу в жизни не имевший дела с чувствами, вдруг научился бы их укрощать в таких масштабах. И это всё при том, что у него, в общем-то, в этом новом для него мире был проводник, да не один. А вот как же, например, О? Чувства у неё оформились вовсе безо всяких там посторонних лиц, сама всё сделала, но почему же на неё забивают все, включая автора?

Кстати, сейчас я перечитывала Замятина уже раз в третий, но впервые обратила внимание на то, что у мужчин в "именах" согласные буквы, а у женщин - только гласные. Значит ли это, что женщин меньше? Может быть, их и правда меньше, ведь государство стремится расправляться с существами, обладающими фантазией и чувствами, а у дам этот триггер более ярко выражен.

При складывании печатных знаков, которыми автор изобразил жизненное существование и смысл всех, кто родился в мир, начинаешь чувствовать увеличение ума….

Вот таким а-ля-платоновсим стилем я задумывал написать свою рецензию. Но передумал, потому что хочется сказать много и быть правильно понятым, а платоновский язык только для аллегорий и всяких собраний активистов и членов разного рода «комов» (парт, проф, мест).

Повесть Платонова – блестящая антисоветчина! Далее никому в советской и российской литературе не удастся написать такой мощный антисоветский текст. Солженицын со своими потугами на тысячестраничность, выглядит на фоне Платонова карликом, а все эти Рыбаковы, Аксёновы, Войновичи и прочия-прочия– просто пигмеи.

Предупреждаю сразу – я не поклонник антисоветской литературы, в том смысле, что, если это антисоветчина, то тогда мне любо. Ни в коем случае! Любое произведение, перенасыщенное идеологией, будь то как «за», так и «против», вызывает у меня интерес только как исторический памятник своей эпохи и конкретного идеологического направления.

Повесть Платонова - уникальный памятник. Не часто автору удается настолько объединить форму и содержание, что они начинают взаимно определять друг друга, Платонов с задачей справился. Речь о языке, которым написан «Котлован». Многим он кажется заумным, некоторым смешным, правда, есть и то, и другое.
А вам этот язык не кажется знакомым? Ведь, именно так разговаривают, например, почти все герои рассказов Зощенко, и булгаковские Шариков со Швондером говорят так же, и у Ильфа с Петровым можно найти образчики такой речи. Это не выдумка авторов – это глобальное явление в русской культуре двадцатых-тридцатых годов ХХ века.

Как говорил товарищ Сталин: «Всё решают кадры!». К концу тридцатых накуют новых кадров, дадут им хорошее образование. А пока «берите то, что есть». Революция сделала свое дело – носители культуры высокого уровня были истреблены, изгнаны, изолированы.

На авансцену вышел тот, о ком предупреждал Мережковский – «грядущий хам»! Это они – мещане – стали главной движущей силой обновления общества. Пролетариату было некогда – он «работу работал», крестьянство тоже было делом занято, а вот мещанство пошло во власть и в интеллигенцию.
Известно, что необразованный человек лучше, чем полуобразованный. Вот и мещане, имея кто пару классов гимназии или реального училища, кто – ЦПШ, а кто, просто начитавшись «умственных книг», торопились излагать свои мысли не по-старорежимному, а по-новому! Но главным источником новой лексики были газеты и митинги, а там такие же носители «новояза». Зачастую, не зная и даже не догадываясь о настоящем смысле употребляемых «умных» слов, рождая вычурные и такие же бессмысленные словообороты, эти люди представляли мощнейший культурный слой.

Вот его и зафиксировал Платонов в своей повести. Зощенко и другие заставляли говорить этим языков своих героев, Платонов использует смелый прием, и делает митинговый новояз авторским языком, достигая тем самым сногсшибательного эффекта. Именно язык- главное достоинство «Котлована», достоверный исторический документ.

Про идеологическую составляющую повести сказано немало. Но и тут хочу обратить внимание на историчность и документальность книги. Смотрите даты: конец 1929 – начало 1930. Все ответы ищите там.
Да, котлован – это социализм, в который Платонов не верит, поэтому он и изображен котлованом, а не башней, например. Помню-помню, котлован они копают как раз, чтобы потом построить башню. Но когда это будет и будет ли вообще? А пока они роют котлован – строительство нового мира есть закапывание все глубже в землю, образ не самый оптимистичный.

Не верит автор и в коллективизацию, и в индустриализацию. Крестьянство изображено безвольным, в роли сельского пролетария – медведь. С одной стороны – тупое животное, что с него взять, с другой – «русский медведь», который, если разозлиться, то мало никому не покажется.

Личное безволие, предопределенность, подчиненность некому центру, - даже колхоз имени Генеральной Линии, - главное качество героев повести. Да и героев-то, как таковых в ней нет. Автор так и не дает читателю главного героя, перескакивая с одного на другого, особенно ни на ком не задерживаясь. К концу повести все они сливаются в единую безличную массу.

Автор убедительно показывает, что будущего у этой страны с этими людьми нет. Потому-то и погибает Настя, оторванная от своей среды, тоскующая в последние минуты жизни по «маминым костям».

Он честно описал все то, что видел и знал. Он так видел и так чувствовал. Но во многом он оказался не прав – страна поднялась, дети Чиклиных и Вощевых получили хорошее образование, стали настоящими специалистами, построили электростанции и космические корабли, а их внуки и правнуки пошли еще дальше – сегодня они пишут рецензии на книги о своих прадедах на сетевых ресурсах :)

Котлован все-таки вырыли, башню построили другую, не ту, которую планировали, но фундамент покоится в котловане, вырытом тогда.

Так что Платонов был убедителен, но не прав, его пессимизм не позволил ему увидеть тот человеческий потенциал, который выдернет страну из котлована безвременья. Но он создал самую лучшую антисоветскую вещь в нашей литературе, потому что она честная и искренняя. А это главное достоинство настоящего художника, даже если он заблуждается.

Опубликованный в 1921-м году роман Замятина "Мы" стал как бы основоположником жанра антиутопии, откуда последователи черпали уже своё, индивидуальное вдохновение, подарив миру много прекрасных произведений, посвящённых этой теме.

Речь в повести идёт об инженере, который работает над созданием Интеграла – космического корабля нового поколения. Инженера зовут Д-503, и это не шутка, так как все жители великого Единого государства имеют не имя, а порядковый номер. Единое государство добилось заветной цели, приблизив стандартизацию к максимуму: подъём в одно и то же время для всех, выход на работу также, приём пищи происходит по часам и есть даже специальный метроном, который отмеряет пятьдесят узаконенных жевательных движений на каждый кусок. А ещё удобная система розовой талонной книжечки позволяет каждому полноценному гражданину получать свои законные часы сексуальных радостей. К этой приятной, полезно-физиологической функции, как и ко всему остальному, Единое государство подходит со всей научно- математической ответственностью. После обследования в Сексуальном Бюро для каждого вырабатывается специальный Табель сексуальных дней. Затем останется лишь оформить заявление, указав какими номерами вы желаете воспользоваться в ваши дни, и получить талонную книжечку. Просто и незатейливо. И во время одной такой безликой встречи инженер вдруг влюбился. Окончательно и бесповоротно. И это не может не внести сумятицу в его математически запрограммированное сознание, так как он вдруг перестал соответствовать модели идеального гражданина, начав испытывать чувства и анализировать их и окружающую обстановку уже через призму новых ощущений.

Интересна идея подачи произведения, представленная в виде дневника инженера Д-503. К слогу автора, пожалуй, не сразу легко приноровиться – мешает недосказанность обрывочных предложений и некоторый первоначальный сумбур. Но уже приспособившись, не обращаешь на это внимание. Финал логичен и показывает нам последствия извечной дилеммы выбора.

Начну сразу с главного – хваленая замятинская антиутопия мне решительно не понравилась.

До сих пор я читал его «Островитян», «Уездное», «Бич Божий» и, хотя и не был в восторге, но и разочарованности не было, добротные такие вещи, вполне читабельные и хорошо сделанные. А тут с первых же страниц нарастающее раздражение. Неприятно поразил язык произведения – рваный, сумбурный, местами бредовый. Понимаю, автор пытался через язык показать сложные терзания пробуждающейся души главного героя, возможно, ему это даже удалось, но к сожалению, за мой счет как читателя. Продираться через эту болезненную кривизну было очень тяжело, я бы и бросил к чертям эту книжку, если бы не её наработанная харизма, как же, столько читателей ею восторгаются.

Да и провидцем Замятин оказался неважным. Все заламывания рук критиков, дескать, он предсказал тоталитарную сущность сталинского режима, яйца выеденного не стоят. Сталинский режим будет через 10 лет после написания романа, и он будет совершенно не таким, как у Замятина, он будет в чем-то жестче, но в гораздо большей степени человечнее. Но Замятин-то замахивается на «через 1000 лет», однако его тысяча лет так и остается в индустриальной эпохе.

Пошедший по его стопам Оруэлл был намного эффективнее, он не забирался так далеко, ограничившись пятьюдесятью годами, но зато сумел предсказать информационную сущность общества будущего, а Замятин этого не усмотрел.

Ну, да ладно, будем считать не это главное в его книге, а поднятая проблема обезличивания. Вот здесь, возможно, он более состоятелен, но, как показывает практика постиндустриального общества, для тотального контроля этого общества не требуются вожди и благодетели, достаточно высококвалифицированных манипуляторов общественным мнением, которые успешно действуют в направлении обезличивания общества под знаменами демократии и толерантности. Почитайте «Психологию влияния» Чалдини или «Манипуляцию сознанием» нашего Кара-Мурзы, так что тоталитаризм будущего – это скрытый тоталитаризм, это не тогда, когда что-то запрещает или навязывает Большой Брат или Благодетель, это когда члены общества сами идут как крысы на звуки дудочки и даже не сомневаются в отсутствии у себя свободы выбора. Так что философские рассуждения Д-503 о несовершенстве свободы и гармонии несвободы – есть всего лишь недостаток психологических знаний автора произведения, все должно быть наоборот, манипуляторы должны постараться подменить смысл терминов, чтобы Д-503 принимая несвободу, называл её именно свободой, вот тогда будет ближе к тому, что мы наблюдаем уже сейчас, не говоря о 1000 лет.

Корявой выглядит и идея внедрения суррогатной личной жизни и государственного контроля над ней. Любому студенту, поверхностно знакомому с психологией межличностных отношений, понятно, что это тот клапан, который ни в коем случае нельзя перекрывать, иначе рванет - никакой Благодетель не справится. Так что вся эта муть про розовые билетики только нагоняет тоску и скуку при чтении.

Я вот недавно прочитал «Вино из одуванчиков» Брэдбери, где есть рассказ «Машина счастья», в котором наивный изобретатель попытался построить машину, дающую физическое удовольствие и положительные эмоции, нечто подобное строят и граждане Единого Государства, пытающиеся создать некую эйфорию, заменяющую религиозные переживания. Но зачем это нужно, если есть более проверенный путь к счастью – операция, после которой вся последующая жизнь – сплошная эйфория.

Удивительно выглядят «местные революционеры», заросшие шерстью дети природы. Здесь Замятин выступает истинным последователем Жана-Жака Руссо с его призывом «Назад к природе!», так что роман должен быть близок группам натуралов, выступающих за все естественное.

А вот путь к возрождению души, то есть выхода из-под контроля государства, происходит с помощью приобщения к слабым наркотикам – никотину и алкоголю. Временная победа повстанцев выражается в массовом психозе торжества беспорядочных половых сношений. Интересно, из какого пальца высосал автор сущность конфликтов общества будущего.

Ну, и без косяков не обошлось. Заявляется, что у граждан Единого государства нет имен – только нумера. Однако, во время беседы с Благодетелем, тот заявляет, что имена (именно имена, а не нумера) строителей «Интеграла» войдут в историю. Но, ведь, кроме нестыковки с именами-нумерами, этим заявлением разрушается и основополагающий принцип «Мы». О каком вхождению в историю может идти речь там, где нет «Я», а есть только «МЫ».

Поговаривают, что «Котлован» дают читать некоторым школьникам. Мне кажется, это спланированная акция НАТО, чтобы отучить наших детей от классической русской культуры. Я лично впервые попыталась прочитать сие творение Платонова в 20 лет – безуспешно, бросила после первых 30 стр. Потом пробовала читать в 24 года, тогда выдержала уже 80 стр., но все равно в итоге забросила. И вот – о чудо! – в 26 лет я смогла дойти до финала!

Если бы Платонов написал самоучитель для писателей, то назывался бы он «Как замучить любого (ну, почти) – 5 действенных способов, освоив которые вы потеряете 95% читателей». Ибо это поистине невыносимая книга – этот «Котлован». Конечно, она в своей невыносимости гениальная (как Джойс или Пруст), но за чтением ее вы не получите удовольствия, разве что вы литературный мазохист и разобрались уже в книжных издевательствах. Стиль Платонова уникален, но тут почти физически неприятен – тяжелый, мрачный, какое-то насилие над языком, но странным образом гармоничное. Сюжета же... нет, если не считать истории с девочкой Настей, которая вызывает вместо симпатии омерзение.

Поговаривают так же, что нет ни одной полноценной и ясной трактовки данного романа. Разбирать Платонова в принципе сложно, а «Котлован» и вовсе выглядит неподьемной тяжестью, океаном, в котором легче утопнуть, через переплыть его. Что это – антиутопия? утопия? экзистенциальный роман? Любой ответ окажется верным – отчасти Платонова можно причислить к предшественникам постмодернизма, в котором смысла либо нет, либо читатель сам его накручивает, как ему нравится. Мне не близка трактовка антиутопии, как и утопии. Как экзистенциальный роман «Котлован» воспринимать легче.

Собственно, вот что я поняла ;)

«Котлован» – это трагедия подавления внутреннего внешним. Персонажи – люди (сложно с этим спорить). Любой человек изначально имеет внешние и внутренние потребности. Внешние – самые примитивные, механические, грубо говоря, это то самое ненавистное многим «работать, чтобы есть, спать, чтобы быть бодрым, заниматься сексом, потому что просто есть желание и т.п.» Это база, на которой стоит человек, без нее невозможно само существование нас как организма. Но человек не может существовать без внутреннего – потребности в душевном тепле, поиска смысла, осмысления своего места в большом мире. В здоровом человеке (в нормальной ситуации) внешнее и внутреннее существуют в гармонии, не мешают друг другу. «Котлован» же – о том, как нарушается эта гармония, и внешнее пытается уничтожить внутреннее.

Герои книги живут в каком-то странном коммунизме, который античеловечен в своей сути. Внутреннее (поиски себя, своего места, смысла), личное, тут считается не только лишним, а вредным. Отдельный человек не должен быть сложен (а именно сложность – то, что неразрывно связано с развитым внутренним миром). Он должен быть механизмом. Рабочей скотиной. У него априори не должно быть мыслей о себе. Потребность в личном, только своем смысле, местная... власть (?) пытается заглушить смыслом общим, еще более абстрактным. Человек в гармонии с собой может внятно ответить, зачем он делает то или это, какое место и какой смысл это имеет в его жизни – работа, учеба, семья, дружба и т.п. Но тут личное уничтожается. Человек должен быть примитивен. Он должен быть рабом системы, которой именно что враждебны герои типа Вощева, герои французских экзистенциалистов или Достоевского. Здешняя система как бы говорит: ты хочешь мотаться, как условный Мышкин или Митя Карамазов? нет, уважаемый, я дам тебе готовый ответ на любой вопрос, не нужно смотреть в себя, лучше смотри на других и работай, больше работай, а мы тебе, так и быть, скажем, зачем тебе работать!

Так, герои работают, не понимая, зачем им это нужно. Нет, конечно, им объясняют, что вот тут коммунизм, работа во имя общества и т.п. Но в этом нет личного участия. Они многократно повторяют лозунги системы, но, если у них прорывается самостоятельная мысль (вне заученных лозунгов), то она вовсе не о торжестве коммунизма. Она – о женщине, в которую был кратко влюблен и потерял. Она – о ребенке, который может принести тепло и желание заботиться. В холодном мире, где есть только работа и обязанности перед пролетариатом, герои мучительно тянутся к все той же противной системе личности – к собственными симпатиями, воспоминаниями, поисками смысла жизни.

И вот так герои постоянно мечутся между внешним (лозунги, простая работа, которая не требует ни малейшего интеллектуального усилия) и внутренним. Временами они пускаются в оправдания: нет, я возьму эту девочку на воспитание не потому, что заботиться о ком-то хочется, я это во имя великого коммунизма! Стыдно же просто любить и хотеть любви вне идеологии. Вот и получается, что за душевное приходится оправдываться – а то растекся он тут, пока железные коммуняки без чувств строят новый мир!

Отчасти сохранившие внутреннее герои завидуют т.н. Медведю. Медведь (который как бы медведь, но и человек тоже) – это, кажется, эталон новой власти. У него нет личности, нет своих чувств, но зато работает он замечательно. Чем не идеал системы, в которой нужно работать много и не думать о себе? Платонов не случайно сравнивает этого раба системы со зверем. Это действительно звериное состояние.

Платонов показывает и главную жертву системы – девочку Настю. Герои верят, что все будущее заключено в этой девочке (она – как единый образ всех детей).

Но Настя – это страшный образ, тоже почти животный (поэтому у нее особые отношения с Медведем). Лишь в краткие моменты она вспоминает, что она человек, а не зверь. В остальное время она говорит о том, как хорошо убивать людей других классов (и тех, кто смеет оставаться личностью, нужно полагать). Она не понимает, что это за насилие, она не осознает саму суть насилия (с точки зрения и личной, и гуманной общественной, и экзистенциальной). Она примитивна. И это жестокая примитивность. Настя говорит: «Убейте его, он плохой». Но что такое «плохой»? Сможет ли она сказать, почему человек «плохой», и не чужими словами, а своими? Так ли видел будущее Платонов – новое жестокое поколение, которое желает крови не по собственным чувствам, а потому что... кто-то раньше сказал? Если так, то это уже насилие во имя насилия, оно теряет даже тот (пусть аморальный) смысл, который изначально был заложен в новой системе. Новое поколение, из-за своей примитивности, не способно осмыслить и понять причины/логику насилия, оно лишь повторяет его без всякого на то основания и уж тем более личного участия.

Можно сказать, что «Котлован» – одно из самых тяжелых и жестоких откровений из 20 века. Платонов хоронит не коммунизм, он хоронит любую систему, которая исключает личное участие, делает из человека винтик чего-то там. Эта система – не только государственная, это можно построить в любом социуме, где есть власть и подчиненные. Как ни странно, но смерть Насти – это скорее положительное явление. Платонов как бы говорит своему читателю: жить так долго невозможно, это просто невозможно! И смерть Насти приносит не печаль, а некое... освобождение. Платонов не убивает совсем личное в своих героях. Наоборот – кажется, в финале книги в них больше человеческого, а не звериного. И, возможно, именно смерть Насти напомнила им, что они все же не звери.

Никто не «один», но «один из». Мы так одинаковы…©

Не знаю почему, но это произведение в школе мы не проходили. Зуб даю. Оруэлла помню. Платонова с его "Котлованом" - тоже. А вот всех остальных антиутопистов МОНУ, видимо, сочло недостойными влиять на недозрелые детские мозги. Имхо, как-то несправедливо получилось... Так что это восполнение пробелам пришлось очень кстати)

Плохо ваше дело! По-видимому, у вас образовалась душа ©

Вообще, антиутопия - один из моих любимых жанров, но в последнее время все чаще кажется, что самым страшным для фантастов-антиутопистов всех времен и народов было лишение человека индивидуальности - тут вам и Оруэлл, и Хаксли, и, конечно, первооткрыватель так-с сказать этой впоследствии широко проторенной дороги Евгений Замятин.

Ни хулить, ни превозносить мэтра я не собираюсь. В том, что идея бунта против "Благодетеля, связавшего нас по рукам и ногам тенетами счастья" (с) и общества, сознательно выбравшего покорность в противовес индивидуальности, набила оскомину, виновата только я: читать с небольшим интервалом несколько однотипных произведений - это все таки зло:( Именно поэтому "Мы" запомнилось мне большего всего отнюдь не тем, чем должно запомниться произведение-основоположник целого жанра, а мелочами, которые в большей степени касаются как раз не глобального замысла, а "техники исполнения".

Поэтому о сюжете, во избежание увеличения количества спойлеров в рецензиях, я, пожалуй, промолчу. Ограничусь только тем, что идея близка и к "1984", и к "Дивному новому миру", но все чуть-чуть иначе... А теперь - о приятных мелочах.

Очень понравились люди-буквы, похожие на свои имена. Почему-то сразу представляла их себе именно такими: D - невысокий дядечка с пузиком, О - пышка на коротеньких круглых ножках, S - извивающийся как змея, а I - худая как жерди... :) Видно, на меня плохо влияет ежевечернее чтение азбуки с малой:))))

Но окончательно и абсолютно бесповоротно меня покорил философский взгляд на мир сквозь призму цифр. В школе я терпеть не могла математику. Цифры-интегралы-тангенсы-котангенсы как были для меня дремучим лесом, так и остались. До сих пор самые банальные подсчеты в рамках школьной программы 3-го класса я перепроверяю на калькуляторе (береженого Бог бережет), а сдачу хватаю не пересчитывая, а оценив на глаз стопку купюр. И поэтому я никогда даже в страшном сне не могла представить, что меня смогут тронуть стихи про любовь цифр... А тронули ведь...

Вечно влюбленные дважды два,
Вечно слитые в страстном четыре,
Самые жаркие любовники в мире –
Неотрывающиеся дважды два…

Книжный вызов 2011

Я на протяжении длинных минут читал томительный «Котлован», и всё активно силился отыскать понятие не только этого текста, но и хотя бы смысла для использования такого языка и стиля. Понятие не определялось, но я устойчиво старался трудиться над чтением. В один незафиксированный момент я вдруг понял, что над этим лучше не задумываться – вон Вощев, персонаж книги, тоже много задумывался, и дозадумывался себе на беду. Может, безнаждёжно подумал я, и мне беда явится во всей своей лихости? И я перестал думать и искать понятия. Однако получилось ещё хуже – куда-то потерялась сама осмысленность прочтения. Я тревожно впадал в меланхолию. Кнопки ридера нажимались под моими пальцами, строчки лошадьми проносились мимо глаз, слово Платоново всё норовило мимо души и никак не попадало в цель.

Может мой ум совсем стал бесхозяйственный? – спрашивал я себя, но мне никто не отвечал. Я попытался ответить себе сам, и тут же заметил, что начал разговаривать сам со своей личностью. К счастью, за этим разговором никто не присутствовал. Замолчав, я вновь занялся читательским трудом, хотя значения этого труда я всё равно не видел. И вот я трудился, трудился, а завершение почти недлинной повести все не подходило, не подходило. И очевидность явилась, что труд этот мой читательский ну совсем как вощевский – копает он котлован, копает, а выкопать не может. Вот и я так. В общем, осела тяжесть этой мысли на меня, и метался я, забыв про удовольствия личной жизни.

Но тут немного неожиданно заглянул Серёгин. От него резко разило приятностями жизни, а весь вид источал приземлённое счастье.

- Платонова читаешь? – его взгляд стал утомлённым.

- Ага? – ответил я неразвёрнуто.

- Хочешь дам совет?

- Хочу! – я старался быть краток, словно хотел, чтобы устная речь породнилась с талантом.

- Удали! – Серёгин словно бы принял мой стиль разговора и оставил меня наедине с мыслями.

Мысли одолевали, что Серёгин прав, потому что он никогда мне ещё не давал плохих советов. И я последовал мыслям.

И снова почувствовал себя человеком.

На мой взгляд, самая неудачная антиутопия из 3. Тот же попсовый Дивный мир выигрывает засчет нормального для восприятия слога. Я понимаю, автор нарочито (я надеюсь) изобразил поток сознания главного героя отрывистыми, псевдо математическими фразами, ввиду идеализации математически выстроенного государства, но пробираться через несчастные 200 страниц очень тяжело. Даже через текст слабоумного героя из "Цветов для Элджернона" пробираться в разы проще. К слову сказать, повествование ведется путем записей дневника главного героя и к концу сюжета складывается ощущение его полной деградации (а также аналогии с "1984").
Все герои скомкались, не запомнились, никому не сопереживаешь, а идея "дикари помнят как было! Так давайте все вернем на круги своя, даешь революцию!" , мягко говоря, странная. С такими лозунгами люди бы вернулись в первобытное общество с палками и мычанием вместо языка. Миром всегда правил прогресс, отрицательный ли, положительный.

И еще у автора фетиш насчет женских ног, потому как главный герой все время в них валяется или о них думает.

Пожалуй, только финал неплохой. Для главного героя более чем закономерен, исходя из того в каком мире он вырос и его представления о нем.

В общем, цель антиутопий вроде как пугать ужасным будущим и предотвратить его появление, а на деле, нас - жителей РФ трудно вообще чем-либо напугать, кроме как исчезновением с полок сахара и туалетной бумаги.

Первое, что хочется отметить - отличный стиль. Лаконичный, гибкий, эволюционирующий вместе с главным героем от оцифрованности к лиричности. Ох, уж это неувядающее обаяние советской прозы, перед которым сложно устоять! Сладкоголосые отзвуки поэзии Серебряного века.

Второе – стало ясно, на кого мог ориентироваться Оруэлл. Я, наконец, прочла "первоисточник" и Замятин мне даже больше понравился. Он гораздо увлекательнее читается. Мне показалось, в этом романе больше личного. Может быть, даже – писательского. Есть сатира, но без сарказма. Рассказ идет больше о личности, чем о системе, что даже немного странно для жанра антиутопии. На мой взгляд, писателю важнее поговорить о времени, в котором он жил, чем заглянуть в будущее. Есть дневниковые записи главного героя - как инструмент для всестороннего анализа и они же - питательная среда для развития творческих способностей. Есть точка зрения только одного человека и это тот редкий случай, когда этого достаточно.

Жил парень. Наивный, бодрый, счастливый. Как в раю. И всем-то он был доволен. И все-то ему нравилось. Особенно то, что всё делается по сигналу одновременно всеми. Что все одинаковы. Ну почти одинаковы. Еще чуть-чуть и будет полная идентичность. Нравится ему и то, что государство избавило свой народ от свободы. Что живут они на виду друг у друга. Не надо мучится ни с выбором партнера, ни с тем, чтобы добиться его взаимности. Не надо решать куда идти и что делать. Все уже решили за тебя. Живи и радуйся.

Он и радуется. Наслаждается стихами, воспевающими таблицу умножения. Маршами. Прозрачными стенами квартир. Уверенно идет он проложенным Благодетелем курсом. Отказавшись от собственного Я, признает себя частью Мы. Небо над ним безоблачно. Было. Пока на горизонте не появилась докучливое облако. С жалящей улыбкой. Искусительница.

Она заставляет его делать ужасные вещи – прогуливать работу, видеть сны, пробовать запрещенные "яды". От этого в райском саду вянут цветы и опадают листья. В плодах заводятся черви, а в душе главного героя заводится зараза похуже - душа. Прячется глубоко внутри, за зеркалами глаз, как комната за шторами. Медицина тут бессильна. Одна надежда – на Благодетеля. На то, что Мы окажется сильнее и сумеет подмять под себя Я, излечив героя.

Этот роман о любви и личностном росте в большей степени, чем о политике. Любовь – как противоядие от анестезии, вводимой государством. Д-503 начинает чувствовать то, что не замечал раньше – сомнения, сочувствие, жалость, вдохновение. У Замятина получилась почти поэма в духе Блока, фантастика едва заметна. Главный герой теософ больше, чем ученый. Распятый, истекающий кровью, умирающий и возрождающийся. Интересно было познакомиться с его историей.