По направлению к Свану

Даже разговор - а ведь дружба выражается в разговорах - это несерьезное и поверхностное занятие, которое ничего нам не дает. Мы можем всю жизнь проболтать, не говоря ничего существенного, а просто коротая пустоту одной минуты за другой, а ведь работа мысли в процессе художественного творчества направлена вглубь, и это единственное направление, которое нам доступно, в котором мы способны продвигаться, пускай с огромным трудом, чтобы добыть истину. А дружба не просто бесполезна, как бесполезны разговоры, - она еще и пагубна. Рядом с друзьями те из нас, чье развитие происходит глубоко внутри - потому что так уж они устроены, - не могут не испытывать скуку, потому что скользят по поверхности самих себя, не могут продолжить свою работу над исследованием глубин; но когда мы наконец остаемся одни, дружба заставляет нас переосмыслить это ощущение скуки и с волнением вспоминать сказанные другом слова, любоваться ими как драгоценным даром, хотя на самом деле мы подобны не домам, к которым можно снаружи пристроить какие-то камни, а деревьям, которые, извлекая матерьял из собственных соков, наращивают новые кольца своих стволов, новые ярусы листвы.

в занятном возрасте, которого я достиг, возрасте не столько переходном, сколько плодотворном, мы редко считаемся с голосом разума, и самые маловажные свойства лю­дей представляются нам неотъемлемыми чертами их личности. Вокруг нас сплошь чудовища или божества, и нет нам покою. Какой бы поступок мы ни совершили, позже нам захочется, чтобы ничего этого не было. А лучше бы нам жалеть, наоборот, об утрате той непосредственности, которая толкала нас на эти поступки. Позже мы начинаем видеть мир с более практической­ точки зрения, в полном согласии с остальными членами об­щества, и все-таки единственное время, когда мы чему-то учились, — это отрочество.

И если в юности родство душ — цель, к которой непременно стремится любовь, то позже в наших мыслях оно уже так крепко связано с любовью, что, возникнув между нами и другим человеком, может оказаться ее причиной. Прежде мы, влюбившись, мечтали обладать сердцем любимой; с годами, чтобы влюбиться, достаточно бывает почувствовать, что владеешь женским сердцем. Потому-то в возрасте, когда в любви начинаешь искать главным образом эгоистических удовольствий, то есть, казалось бы, важнее всего, чтобы красота женщины соответствовала вашему вкусу, любовь — самая что ни на есть плотская — возникает подчас прежде плотского влечения. В эту пору жизни любовь уже настигала нас не раз; она уже не развивается сама по себе, по своим собственным непостижимым и роковым законам, независимо от нашего притихшего в изум лении сердца. Мы приходим ей на помощь, подтасовываем ее с помощью памяти, с помощью внушения. Распознав один из ее симптомов, мы вспоминаем и воскрешаем остальные. В совер шенстве зная ее песенку, врезавшуюся нам в память от начала и до конца, мы не нуждаемся в том, чтобы женщина напела нам первый куплет, полный восхищения ее красотой, — мы помним продолжение. И пускай песенка зазвучала с середины, со слов о том, как родилось родство душ и как влюбленные живут теперь только друг для друга: мы уже настолько привыкли к этой музыке, что готовы тут же настичь возлюбленную в том месте, где она нас ждет.

Мудрости нельзя научить, к ней можно прийти только самостоятельно, и никто не может проделать за нас этот путь, не может нас от него избавить, потому что мудрость - это точка зрения на всё вокруг. Те жизни, которыми вы восхищаетесь, то поведение, что представляется вам благородным, не были предначертаны отцом семейства или наставником, им предшествовали совершенно другие начальные шаги, совершенные под влиянием зла и пошлости, царящих вокруг. Каждая такая жизнь - борьба и победа. Я понимаю: трудно признать нас в тех, какими мы были в начале жизни, и зрелище это не из приятных. Но отворачиваться от него нельзя: оно подтверждает, что мы в самом деле жили, что по законам жизни и разума мы извлекли из обыденности мастерских и художественных кружков, если речь идет о живописце, какой-то опыт, который всё это превосходит».