По направлению к Свану

Чем ниже по общественной лестнице, тем больше снобизм цепляется за мелочи, может быть, такие же пустячные, как то, чем кичится аристократия, но они озадачивают нас сильнее: уж больно они невразумительные, причем у каждого свои.

Постоянное одиночество привило ему любовь к одиночеству – так всегда бывает с каким-нибудь крупным явлением в нашей жизни: сначала мы его опасаемся, понимая, что оно не совместимо с более мелкими, которые нам дороги, и заставляют нас не столько их разлюбить, сколько утратить. Прежде чем его испытать, мы очень озабочены мыслью, до какой степени мы сможем его примирить с некоторыми нашими радостями, которые для нас исчезают, как только оно войдет в нашу жизнь.

Но разнообразие пороков поражает не меньше, чем общность добродетелей. У каждого человека недостатки настолько свои, особенные, что, если мы хотим продолжать его любить, нам приходится просто отмахнутся от них в пользу всего остального. Любой, самый совершенный человек обладает каким-нибудь недостатком способном возмутить или вызвать негодование.

Жизнь  и вправду переменилась, и теперь мы сохраним воспоминания об угасшем чувстве; так как невротики иной раз привыкают притворяться больными и в самом деле всю жизнь болеют.

В этом случае оболдание счастьем отнимается у нас в последнюю секунду – или, точнее, дьявольская хитрость природы состоит в том, что счастье разрушается именно из-за обладания. Потерпев крах во всем, что относится к фактам или к жизни вообще, природа создает последнюю невозможность счастья – психологическую. Счастье или не наступает вообще, или готовит почву для самых горесных переживаний.

Начал он с априорного утверждения совершенства Одетты, с аксиомы о ее серафической надмирности, с обнаружения ее недоказуемых добродетелей, понятие о которых не может быть выведено из опыта.