After the Banquet

До осени прошлого года она получила вроде бы все, чего желала, ей даже показалось, что эта уверенность больше не нужна. Но после встречи с Ногути, потрясенная тем, как внезапно воспылало ее сердце, она поняла, насколько ей необходима все еще тлевшая убежденность.

У меня после теперешних рассказов нашего приятеля родился такой же по форме стих: «И в политике, и в финансах сборище одних дураков».

– Она редкая, потрясающая женщина, – всегда говорил он. – Она способна на великие свершения. Скажите ей: «Встряхни Японию!» – она и это сможет сделать. Черты, которые у мужчин считаются безрассудными, у женщин чаще называют проявлением кипучей деятельности. Если появится мужчина, который вызовет у нее подлинную страсть, – вот тогда эта женщина взорвется.

С юности она предпочитала любить сама, нежели быть любимой. Прелестная сельская наивность скрывала некие попытки навязать свое мнение, а всякие злостные намерения окружавших ее людей воспитали беспредельно открытую душу.

Любовь Кадзу к этому месту была безмерна, горечь расставания с ним невозможно было выразить словами, но в итоге она отдала предпочтение не чудесному тамошнему саду, а замшелой могиле на кладбищенском участке семьи Ногути.

Ногути осторожно погладил похожий на барабан бант ее пояса. Кадзу была уверена, что теперь его привлечет видная за воротом кимоно гладкая спина с благоухающей упругой белой кожей. В поглаживании руки Ногути, в тишине, витавшей в воздухе, было что-то от музыки, которую Кадзу хорошо знала. И вот тогда они впервые поцеловались.

– Сильные люди. Эти мальчики молодцы. У моего друга начальник – бойскаут; я-то думал, зачем тратить время на глупости, но теперь понимаю, почему его это привлекло.
– Дети такие чистые, простодушные, – согласилась Кадзу.

Сейчас она воспринимала людей и общество как этот сад. И не просто воспринимала. Кадзу ими владела.

– Что делают сейчас молодые люди? – часто говорила Кадзу. – Они всего лишь носят другую одежду, но внутренне совсем не изменились по сравнению с прежними поколениями. И по ошибке считают опыт, новый для себя, новым для всех. Каким бы безрассудным такой опыт ни был, он такой же, как прежде. Изменился просто оценивающий взгляд общества, да и безрассудство стало шире и заметнее.