Избранное

Этот рассказ - своего рода монолог, возможно даже исповедь отца перед сыном. Красиво, нежно, искренне. И как-то очень грустно. Ведь понимаешь, что такое можно написать после чего-то пережитого, печального, что произошло между родными людьми.
В процессе чтения, я постоянно ждала чего-то плохого, какое-то такое нагнетение было, предчувствие беды, что ли. Слава богу, обошлось.

Этот рассказ - трогательная ода маленькой родине, детству, родным местам. Тропинкам, знакомым до боли, дому, который, как и родители, всегда тебя ждёт.
В этой малой прозе так много охвачено: ностальгия, любовь, надежда, воспоминания, которые умиляют и горчат одновременно.

Немного тоска. Но в этой тоске есть лучики света.

Ещё один небольшой рассказ Юрия Казакова - обращение к сыну. Трогательное, нежное, чувственное. В нём столько любви, столько света, и немного грустной ностальгии. Детство сына прошло, остались только воспоминания. От них на сердце легко, но и слегка больно.
Улыбка, жесты, смешной детский лепет. Первые восторги, первые разочарования. Ссадины на коленках, зелёная трава, примятая маленькими ножками. Счастливый смех, непосредственный, искренний, какой присущ только детям. И слёзы… без слёз в детстве никак.
И мысли отца, который знает другое детство, цепляют за душу: «Нет, благословен, прекрасен был наш мир! Не рвались бомбы, не горели города и деревни, трупные мухи не вились над валяющимися на дорогах детьми, не окостеневали они от холода, не ходили в лохмотьях, кишащих паразитами, не жили в развалинах и во всяческих норках, подобно диким зверям. Лились и теперь детские слезы, лились, но совсем, совсем по другому поводу... Это ли не блаженство, это ли не счастье!»

Трепетно, душевно, волнующе. От отца такая нежность не то что не ожидаема, но всё же, согласитесь, не каждый мужчина на такое способен.
Счастье! Какое счастье помнить детство своих детей. И уметь об этом рассказать.

Божественная искра присутствует в рассказах этого удивительно лаконичного, глубокого и, несомненно, талантливого писателя, основной темой творчества которого является присутствие в каждом из нас вечного зова, необъяснимого томления, первобытной тоски, толкающих человека на поиск себя, своего места и своего счастья на этой земле, которые невозможно заглушить ни пьянством, ни распущенностью, ни стяжательством; «пробуждение к подлинному бытию»; «внушение нежности».

Зрелая, выверенная, пронзительно точная и тонкая проза Юрия Казакова – отнюдь не развлекающее чтиво, скорее наоборот, она является предтечей для тяжелых размышлений (о смысле бытия, о непостижимой и таинственной власти снов, об утекании времени и любви, о невидимой духовной связи и преемственности поколений, об отчем доме, о том, что предчувствие и ожидание счастья гораздо больше его самого, о некоем тайном предчувствии и предопределении тяжкой судьбы и многом другом) и самокопания, поэтому противопоказана идейным, отчаянно правильным, а также незрелым умам, подверженным юношескому максимализму.
Поскольку не обладаю одаренностью словом, то для полноты картины приведу несколько прекрасных цитат автора:

Если вы всё ещё сомневаетесь, читать ли Юрия Казакова, то привожу воспоминания его выдающихся современников.

5 февраля 1958 года К.Г. Паустовский потрясенно пишет Ю. Казакову: «Я не могу без слёз читать ваши рассказы. И не по стариковской слезливости (её у меня нет совершенно), а потому, что счастлив за наш народ, за нашу литературу, за то, что есть люди, способные сохранить и умножить всё то, что досталось нам от предков наших – от Пушкина до Бунина. Велик Бог земли Русской!»

В январе 1983 «Юрий Нагибин. Дневник» : «Сегодня мне сказали, что в каком‑то захолустном (?) военном госпитале, в полной заброшенности, умер Юра Казаков. Он давно болел, лежал в больнице, откуда был выписан досрочно «за нарушение лечебного режима», так это называется. Вернулся он на больничную койку, чтобы умереть. Вот и кончилось то, что начиналось рассказом «Некрасивая», который он прислал мне почтой. Я прочел, обалдел и дал ему срочную телеграмму с предложением встречи. В тот же вечер он появился в моей крохотной квартире на улице Фурманова, в доме, где некогда жила чуть не вся советская литература. Сейчас этот дом (исторический в своем роде) снесен, а на месте его пустота. Помню, он никак не мог успокоиться, что в нашем подъезде жил недолгое время Осип Мандельштам, а в соседнем — жил и умер Михаил Булгаков. С напечатанием «Некрасивой» ничего не вышло (рассказ появился, когда Юра уже стал известным писателем), а с другими рассказами Казакова мне повезло больше. Я был не только разносчиком его рассказов, но и первым «внутренним» рецензентом в «Советском писателе», и первым «наружным» (раз есть внутренний, должен быть и наружный) рецензентом на страницах «Дружбы народов». И не только первым, но и на долгое время единственным, кто его книгу похвалил. Критика с присущей ей «проницательностью» встретила Ю. Казакова в штыки.

Мы подружились, вместе ездили на охоту, где Юра всегда занимал лучшие места. Он даже пустил про меня шутку, что я люблю сидеть спиной к току. Впрочем, так однажды и было. В Оршанских Мхах разгильдяй егерь оборудовал только один шалаш. «С-старичок, — мило заикаясь, сказал Юра. — Ты ведь не охотился на тетеревов, а я мастак. Дай-кась, я сяду поудобней». Через день на утиной охоте нам опять пришлось довольствоваться одним скраднем. Юра сказал: «С-старичок, ты утей наколошматил будь здоров. А я — впервые. Дай-кась мне шанс», — и сел «поудобнее», так что я опять оказался спиной к охоте.

Литературная судьба Юры, несмотря на критические разносы, а может, благодаря им, сложилась счастливо: его сразу признали читатели — и у нас, и за рубежом. В ту пору критическая брань гарантировала признание. Мой друг не ведал периода ученичества, созревания, он пришел в литературу сложившимся писателем, с прекрасным языком, отточенным стилем и внятным привкусом Бунина. Влияние Бунина он изжил в своем блистательном «Северном дневнике» и поздних рассказах.

Он никогда не приспосабливался к «требованиям», моде, господствующим вкусам и даже не знал, что это такое. Правда, одно время вдруг принялся сочинять для «Мурзилки» правоверные детские рассказики, но чаще всего делал это так наивно неумело, что в редакции радостно смеялись, и он — следом за другими. Слово было дано ему от Бога. И я не встречал в литературе более чистого человека. Как и Андрей Платонов, он знал лишь творчество, но понятия не имел, что такое «литературная жизнь». И она мстила за себя — издавали Ю. Казакова очень мало. Чтобы просуществовать, пришлось сесть за переводы, которые он делал легко и артистично. Появились деньги — он сам называл их «шальными» ибо они не были нажиты черным потом настоящего литературного труда. Он купил дачу в Абрамцево, женился, родил сына. Но Казаков не был создан для тихих семейных радостей. Всё, что составляет счастье бытового человека: семья, дом, машина, материальный достаток, — для Казакова было сублимацией какой‑то иной, настоящей жизни. Он почти перестал «сочинять» и насмешливо называл свои рассказы «обветшавшими». Эти рассказы будут жить, пока жива литература.

Мы почти не виделись, но порой меня настигала душевность его нежданных грустных писем. Однажды мы случайно встретились в ЦДЛ. Ему попались мои рассказы о прошлом и, что случалось не часто, понравились. Он сказал мне удивленно и нежно: «Ты здорово придумал, старичок!.. Это выход. Ты молодец!» — и улыбался беззубым старушечьим ртом. Значит, он искал тему, искал точку приложения своей вовсе не иссякающей художнической силе.

Я стал шпынять его за молчание. Кротко улыбаясь, Юра сослался на статью в «Нашем современнике», где его отечески хвалили за то, что он не пишет уже семь лет. Убежден, что за Казакова можно было бороться, но его будто нарочно выдерживали в абрамцевской запойной тьме. Даже делегатом писательских съездов не избирали, делали вид, что его вовсе не существует.

Мне врезалось в сердце рассуждение одного хорошего писателя, искренне любившего Казакова: «Какое право мы имеем вмешиваться в его жизнь? Разве мало знать, что где-то в Абрамцеве, в полусгнившей даче сидит лысый очкарик, смотрит телевизор, потягивает бормотуху из компотной банки и вдруг возьмет, да и затеплит «Свечечку»».

Какая деликатность! Какая уютная картина! Да только свечечка вскоре погасла…
Казалось, он сознательно шел к скорому концу. Он выгнал жену, без сожаления отдал ей сына, о котором так дивно писал, похоронил отца, ездившего по его поручениям на самодельном мопеде. С ним оставалась лишь слепая, полуневменяемая мать. Он еще успел напечатать пронзительный рассказ «Во сне ты горько плакал», его художественная сила не только не иссякла, но драгоценно налилась…

Ходил прощаться с Юрой. Он лежал в малом, непарадном зале. Желтые, не виданные мной на его лице усы хорошо гармонировали с песочным новым сертификатным костюмом, надетым, наверное, впервые. Он никогда так нарядно не выглядел. Народу было мало. Очень сердечно говорил о Юре как‑то случившийся в Москве Федор Абрамов. Назвал его классиком русской литературы, которому равнодушно дали погибнуть. Знал ли Абрамов, что ему самому жить осталось чуть более полугода?

Не уходит из памяти Юрино спокойное, довольное лицо. Как же ему всё надоело. Как устал он от самого себя.

ПОЗДНЯЯ ЗАПИСЬ (в виде исключения сделал перенос)

Мы упустили Юру дважды: раз — при жизни, другой раз — при смерти. Через несколько месяцев после его кончины я получил письмо от неизвестной женщины. Она не захотела назваться. Сказала лишь, что была другом Ю. Казакова в последние годы его жизни. Она написала, что заброшенная дача Казакова подвергается разграблению. Являются неизвестные люди и уносят рукописи. Я немедленно сообщил об этом в «большой» Союз писателей. Ответ — теплейший — за подписью орг. секретаря Ю. Верченко не заставил себя ждать. Меня сердечно поблагодарили за дружескую заботу о наследстве ушедшего писателя и заверили, что с дачей и рукописями всё в порядке. Бдительная абрамцевская милиция их бережет — совсем по Маяковскому. И я, дурак, поверил.

Недавно «Смена» опубликовала ряд интересных материалов, посвященных Юрию Казакову, и среди них удивительный, с элементами гофманианы или, вернее, кафканианы незаконченный рассказ «Пропасть». А в конце имеется такая приписка: «В этом месте рассказ, к сожалению, обрывается. Злоумышленники, забравшиеся в заколоченную на зиму дачу писателя, уничтожили бумаги в кабинете. Так были безвозвратно утрачены и последние страницы этого рассказа».

Что это за странные злоумышленники, которые уничтожают рукописи? И как забрались они в «заколоченную на зиму дачу», которую так бдительно охраняла местная милиция, а сверху доглядывал Союз писателей? Что за темная — из дурного детектива — история? И почему, наконец, никто не понес ответственности за этот акт вандализма и гнусную безответственность? Много вопросов и ни одного ответа.

Летом 1986 года мы с женой поехали в Абрамцево, где с трудом разыскали все так же заколоченную, теперь уже не на зиму, а на все сезоны, дачу посреди зеленого заросшего участка. В конторе поселка пусто, немногочисленные встречные старушки, истаивающие над детскими колясками, не знали, где находится милиция, а в соседнем абрамцевском музее Казакова едва могли вспомнить. Какое равнодушие к писателю по меньшей мере аксаковского толка!

Мрачная, заброшенная дача произвела гнетущее впечатление каких‑то нераскрытых тайн».

Р.S: Это бывает редко даже у гениев – эта внезапная божественность слова.
Юрий Казаков

Произведения Казакова атмосферные, сдобренные великолепными природными зарисовками, прекрасным слогом, удивительной наблюдательностью, душевной чуткостью и тонкостью автора, в которых по большей части преобладают минорные ноты.

В моем случае всё сложилось как нельзя лучше и декорации для чтения оказались идеальными: немного меланхолии, первобытной тоски, навеянной холодным и дождливым июлем-августом (г*внолетом), плюс ко всему, наслоилась некая личная разочарованность в себе, обусловленная отчётливым ощущением утекания жизни. Мимо радости, мимо чего-то большого, значительного и важного…

У... У... Как песок сквозь пальцы
У... У... Что же будет дальше
У... У... Слов немая стая
У... У... Просто исчезая

И вуаля! Полное погружение в быт и настроение 60-х годов с их неустроенностью, бытовыми лишениями, пьянством, нехваткой продовольствия, расхлябанностью, безалаберностью и бесхозяйственностью одних и героическим трудовым подвигом других.

Описания севера божественно реалистичны и до сих пор стоят перед глазами. Не исключено, что я потихоньку сходила с ума, но временами, действительно слышала рокот моря «по цвету такого же, как все моря в мире, только ещё нежней, ещё слабей, и оно всегда прохладно», злые вопли дикого, холодного ветра-побережника, видела «черные базальтовые скалы и ледяные купола, уходящие в фиолетовое арктическое небо, и изумрудные изломы ледников», разноцветные всполохи в небе, правда от молний, а не от мистического северного сияния:)

Ранее, меня всё более тянуло ближе к экватору, но в «Северном дневнике» Казаков так подлинно и пронзительно, роскошным слогом, живописал аутентичную прелесть сурового северного края, что захотелось совершить своеобразный подвиг - пересечь полярный круг, глобально изменив привычные туристические маршруты.

Проза Юрия Казакова совершенно не соответствует понятию развлекательная литература. Это целенаправленное и осознанное путешествие в глубь и вовне, требующее осмысления, зависания с карандашом, «былого и дум», поэтому её невозможно уверенно рекомендовать широкому кругу читателей, так как, в большинстве своём, может показаться унылой, скучной, нудной, монотонной и однообразной.

Всё-таки для первоначального знакомства с автором рекомендую выбирать сборник потоньше (с рассказами: Голубое и зеленое, Некрасивая, Манька, Трали-вали, Осень в дубовых лесах, Двое в декабре, Проклятый Север, Свечечка, Во сне ты горько плакал, И родился я на Новой Земле (Тыко Вылка), О мужестве писателя и др.) А там, как пойдет…

Ждать перемен
Удобный случай
На выбор "вок мэн"
Иди и слушай

Как тонет сердце на дне
Чужих историй
Падает с неба звезда
И гаснет в море

Би-2

Лично я, будучи среднестатическим обывателем, безоговорочно влюблена в прозу Юрия Казакова (о чем свидетельствует ещё одна моя рецензия на «Двое в декабре» Юрий Казаков ), чего и вам всем сердцем желаю!

P.S:

Юрий Казаков написал рассказ "Вон бежит собака!" в 1961 году. По-моему, это один из лучших рассказов в русской прозе. Из тех, что прочитав, помнишь всю жизнь.

Летней ночью междугородний автобус, полный пассажиров, мчится из Москвы во Псков. В соседних креслах незнакомые друг с другом молодые мужчина и женщина. Они разговаривают, курят, потом дремлют. Дорога, как дорога.
Крымов вырвался на три выходных дня на долгожданную рыбалку. Он ждет четырех утра, когда автобус остановится на середине пути. Крымов выйдет, наконец, из автобуса, дойдет до речки, до своего заветного места.
Там, не торопясь, разобьет палатку на берегу реки, разожжет костер, сделает кофе. Затем бросит блесну и, попивая кофе, будет ждать поклевки. Потом днем блаженно купаться в речке и загорать. Мечтает о тихом рыбацком счастье!

Симпатичная его соседка, наоборот, чем-то очень встревожена. Она ищет общения с Крымовым, но словно не решается что-то сказать...
У него поначалу появляется желание пофлиртовать, завязать знакомство, взять адресок, телефон, но…

Невероятно пронзительная концовка рассказа о встрече двух одиноких людей, о беседе двух разных душ, двух миров мужчины и женщины.
О встрече, которая так и не состоялась. Он был счастлив своим скоротечным счастьем и не способен понять чужое одиночество. Не хватило тепла и чуткости, чтобы почувствовать, понять…

Наверняка, так случалось у каждого из нас.
Удивительный, необыкновенный и грустный рассказ.

Наверное, отзыв мой даже не столь о книге, сколько о себе, и поэтому не надо было бы писать это в ЛЛ, а оставить где-нибудь в ЖЖ, да ещё с фильтром "не для всех", ну да ладно. Привычка есть привычка - прочитал, отписываюсь.

В общем так - "Северный дневник" это действительно большая заметка корреспондента о жизни и труде северян. Архангельск, порт, рыбаки, местные жители, некоторая героизация их труда и все в таком духе.

Написано это не в литературно-художественном стиле. Это - чистой воды публицистика. Я бы даже так сказал - это журналистская публицистика очень высокой пробы. Может быть даже и высшей. Поэтому "Северный дневник" невозможно назвать повестью. Это очень хороший очерк.

Характерно, что я иногда что-то подобное пишу. Не в таких объёмах конечно, чтобы один отдельно взятый очерк можно было бы издать книжкой. Но как журналисту, очерки писать приходится. И если бы я когда-нибудь написал что-то подобное "Северному дневнику", то пару месяцев бы точно ходил с гордым видом и всем давал бы почитать, чтобы послушать - "ай да с...н сын".

Но вот необъяснимо - я не смог дочитать "Северный дневник" до конца. Он так трудно пережёвывался, что я перестал себя насиловать и выплюнул его, дойдя до середины. Почему? Может быть мне как журналисту публицистика просто осточертела? Или я, в последние месяцы начитавшись реально хороших художественных книг, настолько зажрался, что публицистику не могу осилить?

Как-нибудь через годик-другой попробую дочитать. А пока - увы...

Юрий Казаков был музыкантом до того, как стал писателем. Не зря Алёша, герой рассказа «Голубое и зелёное», в самом начале слушает музыку, которая раздаётся из окна дома. Он любит джаз. Даже на девушку Лилю, с которой его познакомили, не сразу переключил внимание. Рассказ опубликован в 1956 году. Какая мелодия звучала тогда? Может быть, играл оркестр Луи Армстронга. Но мне кажется, что это был Дюк Эллингтон, и исполнялась пьеса «In a sentimental mood» – «В сентиментальном настроении». Героиня песни, созданной на основе этой композиции, испытывает наивысшее блаженство, отношения с любимым для неё – рай.
Алексей, общаясь с Лилей, влюбляется в неё. Ему кажется, что любовь будет бесконечной. Как и чувство Лилии. Дни наполнены счастьем. Но проходит зима, и возникают перемены в их общении. Наступает время, когда Алёша понимает, что ему нет доступа в мир подруги. Его мысли соответствуют словам песни: «ты грешник, и рай не для тебя».
Почему так произошло? Одна из причин заключается, наверное, в его стеснительности, из-за которой он совершает ряд ошибок. А главное – хотя Лиля младше на год, но старше намного по отношению к жизни. Уже в начале рассказа подчёркнуты её женственность и эротизм. А он – всего лишь влюблённый мальчик. Или мечтательный юноша. И, однако, Лиле приятны воспоминания, дорог опыт влюблённости.
Рассказ сам подобен названной джазовой композиции. Её дивная музыка будто околдовывает. Свинговое звучание пульсирует, обволакивает слушателя. Отношения героев произведения развиваются, и Алёшу охватывает очарование мелодией первой любви. Даже после расставания с Лилей целый год герой рассказа на что-то надеется, живёт под впечатлениями от встреч с девушкой. «В сентиментальном настроении» пребывает, как героиня песни. Песни утешающей, обещающей надежду…

Чудесный рассказ. Психологический портрет Егора – главного героя, создан очень тонко, многосторонне. Егор занимается необременительным делом – зажигает 4 бакена на реке. Но при этом человек денежный, потому что перевозит людей на другой берег. Ленивый. Но, возможно, его вялость временами происходит из-за того, что в тот момент нет его подружки Алёнки.

Красиво описан туман. От воды пахнет глубиной, потаённостью. Таков и сам Егор. На первый взгляд человек непутёвый, пьяница, актёрствующий в жизни, ломающийся перед людьми, которые просят дать временный приют в его сторожке. Это всё на поверхности. Однако у него регулярно возникают приступы тоски.
В Словаре русского языка С.И. Ожегов приводит два значения слова тоска, в первом значении: «Душевная тревога, соединённая с грустью, уныние». Во втором – «Скука». У бакенщика появляются мысли об изменении своего существования, перемене места жительства, устройстве на интересную работу, которая бы приносила ему счастье. Об этом же говорит его Алёнка. Однако Егор и не женится на подружке, и приступы скуки проходят. Опять вольная, ленивая жизнь.

Но тоска его не оставляет. Тоска в первом значении по Ожегову. Знаменитый писатель Набоков утверждал, что слово «тоска» вообще невозможно перевести на иностранные языки. «На самом глубоком и мучительном уровне это чувство сильнейшего душевного страдания, часто не имеющее объяснимой причины,» – отмечал он. Также он пишет о других оттенках слова – ноющая душевная боль, смутное беспокойство и др.

Эти неясные душевные страдания, болезненное томление заставляют Егора исполнять старинные песни. Талантливо петь, да так, что его случайные гости приходят в изумление. Но наибольшую славу приносит ему пение, когда он во время приступа тоски устраивается на берегу вдвоём с Алёной. Кто-то может выразить недоумение: какая же тут слава? Наверное, любовь Алёны и её восхищение. В такое время Егор не просто исполняет песни, он проживает их. Здесь и эмоциональная память о старине, и переживания о смерти жены, и о времени, утекающем как воды реки, и, может быть, желание бессмертия…

Юрий Казаков говорил, что во время создания рассказа он слышал «Вокализ» Рахманинова. Пение главного героя рассказа так же, как и произведение гениального композитора, льётся плавно, задушевно, широко, преисполнено глубиной, изяществом и благородством.
Вот такой необычный герой в отличном рассказе – психологическом портрете.

В рассказе тонко переданы переживания героини – Сони, получившей педагогическое образование и проживающей два года при школе, где она учительствует. Почти все подруги-однокурсницы повыходили замуж. А Соня тоже мечтает о любви, о счастье, однако ни с кем ещё она не встречалась. Ни разу никто из парней не обратил на неё внимания: ни во время учёбы, ни в этом селе. Нецелованная одинокая девушка страдает от комплекса неполноценности, у неё заниженная самооценка, себя она считает некрасивой, совсем непривлекательной.

Соню пригласили на свадьбу. Всем вокруг весело, а ей тоскливо, сердцу больно от обиды, что никто её не приглашает танцевать, никого она не интересует.

Её познакомили с ветеринаром Николаем. Однако он недолго ухаживал за нею, вскоре покинул. Автор показывает состояние героини. Она презирает окружающих, презирает и жалеет себя.
Покинув дом, где гости продолжали праздновать, Соня не сдержалась и разрыдалась в окружающей темноте.
В конце концов получилось так, что Николай появился, проводил её. Полез с поцелуями. Пригласил на следующий день на свидание. И хотя вёл он себя грубовато, Соню это приключение взволновало, и «она почему-то подумала, что влюблена». Момент иронии сменяется затем сочувствием автора к своей героине. На другой день ей пришлось пережить разнообразные чувства, горечь и душевную боль. Николай оказался нечутким человеком, проявил равнодушие. Здесь читатель может подумать: стоит ли страдать от этого, наоборот, хорошо, что несосотоявшийся кавалер не обесчестил её. А ведёт он себя так потому, что тоже имеет проблемы.

Соня преодолела горечь, обиду и чувство унижения. Всё-таки она девушка сильная духом, подумает читатель. Хочется верить, что такая девушка получит своё счастье, найдётся человек, который оценит красоту её души.
Психологическое произведение.