Триумфальная арка

Задаваясь вопросом, о чём же на деле эта книга, рискуешь угодить в череду связанных, перетекающих одно в другое размышлений. Судьба одинокого, чужого для многих, «лишнего» человека; истинный смысл жизни, пути его понимания и обретения; особенности восприятия нашего мира, обращение к глубинным его ценностям; тщетность поступков, непредсказуемость, несправедливость; настоящая, губительная и возрождающая любовь. Если шире, то о добре и зле, о любви между мужчиной и женщиной, о любви к жизни, и последнее, пожалуй, ключевое среди всего перечисленного. Но обо всём по порядку…

Для меня причиной взять в руки книгу и познакомиться с творчеством Ремарка стал один, глубоко поразивший меня отрывок. Маленькое откровение главного героя, переданное в воспоминании о том, как ещё ребёнком он вдруг ощутил движение земного шара, течение самой жизни, заключённое в смещении звёзд на небосводе.

«Земля подо мной вдруг перестала казаться надёжной опорой и с тех пор так до конца ею и не сделалась».

Момент осознания, возможно, момент прозрения, после которого Равич больше не сможет воспринимать мир иначе. Момент, после которого он расцветёт героем чувственным и глубоко в своём чувстве одиноким, тем человеком, что замечает всю абсурдность, неправильность окружающего мира, тот, кто обречён видеть поверхностность, глупость людей и терпеливо о ней молчать, потому как знает – бесполезно.

Эта история о Париже накануне войны, о судьбах многих людей, показанных эпизодически, отрывочно, но всё равно очень живо и ярко, но конечно же, по большей части о нём одном. О немецком беженце, о прекрасном хирурге, вынужденном работать нелегально, терпеть несправедливость и все неудобства своего положения, потому что всё это меркнет перед угрозой более серьёзной – перед небеспочвенным страхом за собственную жизнь. Подробности раскрываются постепенно, вплетаются в повествование частями, к концу произведения собираясь в целостный образ человека глубоко травмированного, искалеченного судьбой. В прошлом Равича жестокие пытки, там смерть любимой, несправедливость, ненависть, ужас, и пронесённая сквозь время ярость, которая вылилась в одержимость одним человеком. Одержимость, способную привести к убийству.

Говоря о фигуре Хааке, о его роли во всём произведении, на ум сначала приходит случайность. Случайное стечение обстоятельств, случайная встреча которая, если задуматься, совсем ни к чему не привела. В контексте самого Равича убийство своего мучителя кажется избавлением, и дело тут не только в безопасности личной. В разговоре с Морозовым Равич заявляет, что убийство это во благо, что это спасения для неизвестного множества людей, чьи жизни рискуют так же трагично искалечиться или и вовсе тихо завершиться в камерах гестапо. Как человек, который глубже чувствует настоящую несправедливость, как тот, кто осознаёт, где зло реальное, а где надуманное, Равич выступает борцом за жизни ущемлённых, скорее всего заранее осознавая, что глобально изменить совсем ничего не сможет. Его одного для этого мира слишком мало. Отсюда вытекает особенность характера главного героя, которая по ходу романа его голосом обнажает черноту всех окружающих людей.

Глубина его мысли, внушительное движение к настоящему познанию мира и отделению от иллюзий, которыми все так любят себя тешить. Примеры не сложно найти, пробежавшись по главам глазами – он этим абсурдом усеян.

«когда для человека нет ничего святого , у него появляются другие святыни , свои, более человеческие. Он начинает боготворить искру жизни, что теплится даже в дождевом черве, время от времени заставляя его выползать на свет»

Та уверенность, с которой люди считают, что набожность делает человека чистым в своих побуждениях, разбивается о действительность – молитва не перекрывает человеческих грехов, ведь искупление в осознанной доброте и милосердии, в глубокой любви и принятию к себе и ближним.

«Всё, что можно уладить деньгами, очень дёшево»

Эти слова ёмко отражают ту излишнюю важность, которую мы придаём материальному. Равич, как человек, видевший смерть, страдания и лишения, кто не раз спасал человеческие жизни, остро ощущает это явное заблуждение, осознавая главное – ценность нашей жизни как таковую.

«Клочок бумаги. Есть он у тебя, нет ли – это всего лишь клочок бумаги. Достань он его сейчас из кармана, и эта тварь будет кланяться и рассыпаться в извинениях. Пусть ты целую семью зарезал, пусть ты банк ограбил – покажешь паспорт, и этот долдон как миленький отдаст тебе честь. Но будь ты хоть сам Иисус Христос – без паспорта ты бы давно подох в тюряге».

Всё то же наше пресловутое желание создавать правила, загонять в рамки, забывая, что глубинная необходимость создания власти заключается в защите и обустройстве человеческих жизней.

«Умирающие – это для неё всё равно что дети, либо непослушные, либо просто беспомощные. Надо за ними присматривать, пока не помрут, тогда на их место поступят другие пациенты; одни выздоравливают и даже что-то дарят, другие не дарят ничего, ну а кому-то суждено умереть. Такова жизнь. И нечего тут особо переживать».

Короткое наблюдение Равича за медсестрой, в котором видно, что и сам он не понимает, нужно ли людям подобное ему мировоззрение, или это вовсе ни к чему. Может быть это лишь усложняет? На этот вопрос, думаю, всем романом красноречиво отвечает сам Ремарк. Такая поверхностность и способна являться причиной больших бед и многих человеческих невзгод. Это опасная слепота.

« - Далась вам эта война, Равич! До войны сейчас дальше, чем до луны. И вся болтовня на эту тему – не более чем политический шантаж, вы уж поверьте!»

Равич вряд ли поймёт такие слова Вебера. Для него, может быть, это всё далеко и чуждо, но для Равича война никогда и не заканчивалась. Так Ремарк говорит о судьбах угнетённых, горя которых большая масса даже не замечает, окружаясь своими мелкими, по сравнению с борьбой за жизнь, проблемами.

И таких примеров можно приводить бесконечно, они более чем внятно описывают всё то противостояние, что Равич мысленно ведёт с окружающим миром. Он словно один осознаёт, как угасает ещё такая короткая жизнь Кэт Хэгстрем, один понимает, как абсурдно звучат заботы о деньгах от мальчишки, который только-только лишился возможности ходить на своих двоих, один осознаёт, как легко потерять рассудок матери, у которой родной сын спрашивает, отчего они родились евреями. Это и страшно, и больно, и так тяжело читать, сопоставляя с миром уже нашим, ведь некоторые события свойственны лишь роману, а сами проблемы, в них заключённые, вечны. Как вечна и от того не менее непонятна тема любви. Любви не обыкновенной, любви к жизни, но об этом позже.

Жоан Маду появляется в самом начале романа и предстаёт нам сначала загадочной незнакомкой, которая чем-то захватывает душу Равича, тут же давая понять – они очень близки друг другу.

«Пусть она ему чужая, как и сам он чувствует себя чужаком везде и всюду, - но именно это и сближало их сейчас сильнее всяких слов и прочнее долгих лет постылой привычки».

И пусть с течением романа им встречаются непоправимые разногласия, пусть характеры их взрываются громкими сценами, и всё буквально кричит о том, как далеки они друг другу и как непонятны, всё же невозможно спорить – они друг другу родственные души.

«Когда приходишь с улицы, неохота доставать ключ и пустую комнату отпирать – всё равно как склеп отпираешь. Сюда и без ключа заходить тошно. Когда тебя никто не ждёт».

Дочитав роман до конца так и напрашивается параллель – Равич, не сумевший спасти жизнь Жоан, отказывается бежать и скрываться, просто мирится со своей судьбой. Жоан точно так же бродила по улицам, изнемогая от одиночества, точно так же выпала из жизни, хоть после и смогла найти для себя новый смысл – может быть, в этом и заключена принципиальная разница.

То же родство читается в их одиночестве и осознании – жизни их наполняются другими людьми, и без составляющих этих, возможно, совсем не существуют.

«и жизнь моя снова – как вот этот бокал в моей руке, прозрачный, наполненный чужим вином, которому недолго оставаться, ведь вино выдохнется, будет уксус, кислятина былой сладости».

Эти мысли Равича и о страсти, что неизбежно угасает, оставляя после себя разногласия, и, возможно, о смысле жизни в лице любимого человека, который он ненадолго обретает, а после теряет, вместе с тем теряя и всякую тягу двигаться, и смысл этой самой жизни, и целиком самого себя.

Как ни крути, любовь для Равича и Жоан – понятия очень разные. Для Жоан это чистое растворение в человеке, это буря, в которую она бросается с головой. Для Равича это ключ к чувству более сильному, первозданно прекрасному – любви к жизни. Жоан заставляет его осознать это вновь, в чувствах к ней он снова живёт и дышит, и, что это, если не доказательство всей глубины его чувства к ней?

«упиваясь полнотой жизни, рядом с которой счастье и несчастье – всего лишь пустые гильзы, отброшенные взрывной мощью этой необоримой полноты».

«я снова живу, да, пусть я при этом страдаю, но я снова открыт всем бурям жизни, заново рождённый и подпавший её исключительному могуществу!»

Строки, от которых захватывает дух, строки, которые передают всю яркость, всю силу его непомерной, всеобъемлющей жажды жизни, способности ощущать каждое, даже самое мелкое её проявление, и двигаться, подставив лицо всем ветрам удач и несчастий.

«ты за своей любовью к жизни и самой любви меня-то зачастую просто забывал. Я была только повод – ты уходил в города свои серебряные, а обо мне и не вспоминал».

Теперь так и хочется вернуться к началу, вновь перебрать всё то, о чём этот роман. О жизни, пожалуй, если взглянуть широко. Наверно, многие зададутся вопросом, почему же именно Триумфальная арка? Ответ на деле на поверхности, угадывается напротяжении всего романа, но может быть упущен по простому незнанию. Мы не видим тут Парижа яркого и праздного, прекрасного, сверкающего. На страницах романа беженцы и проститутки, бедность, нелегальные операции, алкоголь, гостиницы, где заселяют без документов. От того и не «Эйфелева башня». Роман этот о Париже, о людях, что он приютил и погубил, о вечном и ценном, что наполняет каждого человека, о том, насколько важно всё это сохранить. Ведь жизнь одна, а как пробежит она, это, возможно, не всегда зависит только от нас. Оттого она и ценнее становится, оттого не описать как сильно ею нужно дорожить.

«Судьба не всесильна, если противопоставить ей спокойное мужество. А если не хватит сил – можно покончить с собой. Утешительно помнить это, но ещё важнее не забывать другое: покуда ты жив, ничего ещё не потеряно».