М. Е. Салтыков-Щедрин. Избранное. В двух томах. Том 1

Лицемеры — это люди, которые устами приближаются к Богу, но сердцем далеко отстоят от Него; носят они личину благочестия, но душа у них — в силу тайного пристрастия ко греху — диаволо-подобная.
Прп. Иустин (Попович) "Толкование на Евангелие от Матфея"

Зигмунд Фрейд называл лучшим психологом, я бы сказал, прото-психотерапевтом, Фёдора нашего Михалыча , анатомировавшего души своих героев. Основатель психоанализа, судя по всему, просто не читал Салтыкова-Щедрина. Если бы отцу теории бессознательного удалось познакомиться с творчеством Михаила Евграфовича тогда мнение его, я думаю, могло бы сильно измениться. В «Господах Головлёвых» Салтыков-Щедрин проникает в зловещие тайны человеческого бессознательного — в то, что впоследствии стало мейнстримом, предметом широкой популярности психодинамической теории бессознательного. В конечном счёте, психоанализ совершил революцию в психологии и медицине. Фрейд открыл человеку мир иррационального в психике. Но до того вершился «золотой век» русской литературы, и творили её великие деятели — наблюдатели за тайнами человеческой души. Салтыков-Щедрин, пожалуй, был одним из наиболее противоречивых художников. В персоне этого литературного гения уживались доброта и цинизм, сарказм и искренность, эгоцентричность и любовь к ближним.

М. Е. Салтыков-Щедрин в основу «Господ Головлёвых» закладывает историю одного барского имения в трёх поколениях, от его расцвета до полного упадка. Сюжет романа проходит через 1861 год, когда было «отменено» крепостное право. Следуя за развитием событий в имении помещиков, мы как будто проходим по фамильной картинной галерее, вглядываясь в портреты когда-то живших людей. Салтыков-Щедрин — именно что портретист, образы его картин живописуются тщательно — настолько, чтобы можно было разглядеть глубину характера персонажей, осмыслить их, проникнуть в их бытие. Потому я хочу, прежде всего, сосредоточиться на главных действующих лицах произведения.

ВЛАСТНАЯ ПОМЕЩИЦА И ЕЁ УГНЕТЕЁННЫЕ ДЕТИ

Арина Петровна Головлёва — мать семейства и бесспорный лидер четы, главный диктатор имения и т. п. По описанию она очень сильно напоминает мать Михаила Евграфовича, которая, вероятно, и послужила прототипом для образа. Хозяйственная и строгая, очень требовательная к себе.

Разлюбезный друг-маменька, как её ласково называет сын Порфирий, прозванный Иудушкой, — женщина властная. Не знаю, стоит ли говорить об адлеровском  комплексе власти или нет, ясно одно — накопление капитала и блестяще поставленное управление имением, в конце концов, служит для барыни доказательством её господства. Ощущение собственного превосходства, таким образом, — цель, ради которой складывается характер матери семейства. Отец и полноправный владелец имения, Владимир Михайлович Головлёв, находится в оппозиции действующей власти, называет Арину Петровну не иначе как «чёртом» или «ведьмой». Такое ощущение складывается, что подобные оскорбления помещице даже приятны — мол, собака лает, а караван идёт.

Какие уж тут детско-родительские отношения? Так детки и росли бобылями, а, повзрослев, сделали всё, чтобы вырваться из-под власти своей родительницы. Старший, Стёпка, находясь в коалиции с отцом, в конце концов, приобрёл славу гуляки и игрока. Не зря его мамаша окрестила «балбесом». Так и сегодня бегут из-под власти в бунтарский загул, лихую жизнь сегодняшним днём. Блудный сын, бунтующий против отчего дома и, в конце концов, возвращающийся в лоно родового гнезда, получает вовсе не христианский приём. Мать не может его простить, а он, не получив отпущения, не в силах измениться. А раз бунтовать не выходит и приходится с покаянной головой сдаваться на милость победителю, так всегда есть выход в безумие или в смерть.

Дочь Арины Петровны, Анна, при первой возможности бежит с корнетом, но, как это обычно бывает, вскоре оказывается брошенной. Так ещё и с двумя дочерьми-близняшками. Анна Владимировна Головлёва, единственная дочь, видимо, несла на себе бремя материнского ожидания, для того и училась она в институте. Скандал, а потом позор, уничтожили ожидания матери. Всё же дочь получила свой «кусок» — захудалое поместье Погорелку. В нём она прожила всего четверть года и умерла. Так ещё один бунт завершился выходом в смерть. Бабушка хоть и взяла сироток себе на воспитание, держала лишние рты в чёрном теле. И даже из этого акта «благотворительности» суровая помещица изыскала возможность себя возвеличить.

Ещё один сын, нашедший выход в смерти, — младший Павел Владимирович. Сначала он старался отстраняться от матери эмоционально, держась в общении с ней холодно и молчаливо. Утешение Павлуша находил в мире фантазий. Оно и понятно — Арина Петровна в воспитании младшего ведёт себя как типичная шизофреногенная мать, действующая по принципу «закрой рот и ешь».

Вот и вырос Павел Головлёв тихим и замкнутым и, в общем-то, человек он вроде неплохой был, а таковым никто его не называл. Потому что не был он яркой личностью, не имел своих собственных взглядов, а жил тихо и угрюмо. Против матери он тоже пытался бунтовать, огрызался, но при этом боялся её как огня. Понятно, что на столь тусклую фигуру не приходилось рассчитывать как на основного наследника, способного приумножить богатства рода Головлёвых, накопленные за годы трудов.

Потому, когда мать стала стара, она разделила имущество между Порфирием и Павлом, отдав старшему сыну сердце имения — Головлёво. Павел получил небольшое поместье, за что затаил обиду на родительницу. Помещица, конечно, надеялась, как и прежде, управлять имением единовластно, но только ласковый Порфиша оказался старой барыне не по зубам. Забыла помещица пророчество старца, сделанное накануне родов:

Быстро смекнув, что дело пахнет керосином, Арина Петровна перебиралась жить к младшему своему сыну, чему тот явно был не рад. И Павел Владимирович достаточно быстро сводит себя в могилу водкой.

Таким образом, налицо семейный сценарий. Три ребёнка, каждый по-своему, затевают бунт против властного авторитарного родителя. Все они, так или иначе, становятся предметом разочарования матери, но всё же наследуют свой «кусок» — своеобразный откуп от родительского долга. Все трое, получив свою часть «наследства», понимают, что мать таким образом как бы отказывается от них, и чувствуют себя осиротевшими. Властная родительница одновременно притягивает их к себе и в то же время отталкивает как недостойных. В этом акте также распознаётся желание собственного превосходства. Но в то же время расплата оказывается велика — лишенные всякой опоры, дети Арины Петровны вступают на прямую дорогу к погибели и, в конце концов, разрешают семейный сценарий собственной смертью.

ПРОЕКЦИЯ ВЛАСТНОГО РОДИТЕЛЯ

Порфирий Владимирович, таким образом, оказался единственным «достойным» наследником своей матушки. Причём кое-где он превзошёл свою учительницу — а именно в алчном желании власти и богатства, в гордыне и самолюбовании. Но в остальном, поскольку барыня, во-первых, не учила его, и, во-вторых, не доверяла ядовитому лицемерию «любящего» сына, Иудушка не преуспел. Все его дела становились лишь пародией на хозяйское мастерство матери, формой без содержания. Не знал Кровопивушка и не умел вести никаких дел, зато знал свои права и зорко следил за тем, чтобы никто лишнюю копейку у него не утянул. Словом, Порфирий был скрягой и сутяжником, но в отличие от диккенсовского  Скруджа, всё же потворствовал своим эгоистичным желаниям.

Арина Петровна, наблюдая за деяниями своего повзрослевшего сына, немало ужасалась, потому что в нём, как в зеркале, она видела свою собственную жизнь. Зеркало-иудушка было непростым — все поступки помещицы отражались в нём гротескно-большими, утрированными. Но всё же это были её поступки, её деяния. Арина Петровна недолюбливала Иудушку, и в нём она ненавидела отвергнутую часть самой себя.

Порфирий Головлёв не любил своих сыновей так же, как помещица не любила своих. Оба его отпрыска закончили жизнь свою трагично — первый застрелился, второй погиб по дороге на сибирскую каторгу. В обоих смертях Иудушка сыграл далеко не последнюю роль, что, косвенно, позволяет окрестить его ещё и «детоубийцей». Конечно, он ни в коем случае своей вины не признаёт, потому что формально он вроде как поступал правильно — по закону да по совести.

Второму сыну богобоязненный отец не дал денег, даже в долг. Петру Порфирьевичу нужна была сумма, чтобы вернуть в казну потраченные им казённые деньги и тем самым остаться на свободе.

Насколько «нравственными» на самом деле были поступки Иудушки, понимаем по плодам. Своего внебрачного третьего сына, перед тем как сдать его по-тихому в приют, Порфирий нарекает так же, как и старшего — Володей. И вот тут-то просматривается ещё одна отсылка к маминому воспитанию. Горделивый в своём «смирении», Иудушка, так же как и Арина Петровна, произносит:

Иудушка свершал свой жизненный путь, мягко ступая след в след Арине Петровны. Но всё же, в отличие от своей родительницы, Порфирий был лишь пустой формой. Наполнять себя оставалось разве что лицемерием, да пустословием. Иудушка был высокого мнения о своей персоне, он считал, что этого вполне достаточно для того, чтобы быть правильным и даже праведным. Здесь мы и подходим к психологичности Салтыкова-Щедрина. Автор говорит нам, что человек не является простым биологическим организмом, всё куда сложнее.

ПРАВЕДНЫЙ ИУДУШКА

Понимаете, каков был Порфирий Владимирыч? Его пустой характер по мере взросления укреплялся на ещё и службой в одном из департаментов царской России. Насколько понятно из романа, чиновник Головлёв был вполне успешен на государственном посту. Ага! Вот она знаменитая сатира Салтыкова-Щедрина! Оказывается, аппарату нужны такие ничего из себя не представляющие пустохарактерные служащие, как кровопивушка. Иудушка на царской службе — это ли не смешно! Что хорошо умел делать чиновник Головлёв? да то же самое! Переливать из пустого в порожнее, крючкотворствовать и лицемерить — идеальный портрет имперского чиновника.

Тема лицемерного пустословия — едва ли не центральная в романе. О специфике сего явления Салтыков-Щедрин говорит, примерно, следующее. В традиции европейской лицемерие — это часть социального церемониала, кроме того, оно является привилегией господствующей элиты, а значит, что феномен этот культурный, вплетенный в ткань социальных отношений. Соответственно в современной автору России лицемерие имело свои особенности, ярко выраженные в характере Иудушки Головлёва.

Говорить Кровопивушка мог долго, избегая проблемных тем, и перебивать его было ни в коем случае нельзя. Любитель тянуть время, мучить тем самым своего собеседника, Иудушка в то же время точно знал, чего хотел. В любой ситуации он готов был сослаться на общепринятые ценности или норму права. То по закону так положено, а кто я такой, чтобы спорить с законом, и не значит ли это восставать против самого государя? То традиции у нас такие, и жить надо правильно, по-христиански. Очень удобная позиция — в любой ситуации оставаться чистеньким и не брать на себя ни грамма ответственности.

Цена не такая уж и высокая — надо всего лишь соблюдать правила. Но, будучи человеком пустым, Иудушка в эти самые правила не верит, как не верит он ни во что. Нет никаких убеждений, никаких принципов. Снова всё — лишь сплошная плоская форма без всякого содержания.

В действительности же форма эта — непроницаемый купол, с помощью которого легко защититься от опасной реальности внешнего мира, где нет родительской любви, нет поддержки и опоры в других людях. Иудушка — человек глубоко несчастный, потому что вынужден прятать себя настоящего под личиной «праведника». Праведник-формалист и есть Иудушка.

Первая часть формы Иудушки — маска, которую Порфирий Головлёв предъявляет обществу («Персона» по К. Юнгу ). В ней окружающие Иудушку люди должны были видеть примерного христианина, законопослушного подданного, почтительного сына и эффективного барина. Вторая часть формы — деятельность, такая же формальная, как и сам Иудушка. То, в чём автор видит прилипчивую дотошность, скряжничество и склоку, на самом деле — попытка изобразить управление поместьем. Однако Иудушка только утопает в ничего не значащих деталях, пропуская действительно важные вещи. Деятельность его нельзя не назвать «кипучей» — со стороны он и правда выглядит как эффективный и полновластный феодал, выстраивающий как часы работающее помещичье производство.

Когда Иудушка переживает закат своего бытия, он, наконец, срывает маску, которую так долго и бережно носил. Эту маску «общественной праведности» срывает глубокий личностный кризис. Под личиной добропорядочного и законопослушного человека он скрывал свою злобу, ненависть и обиду. Казавшийся до этого момента пустым, кровопивушка предстал наполненным под завязку желанием мстить, тиранить, властвовать. Думая, что человек по природе своей рационален, увидеть такие неприемлемые черты личности — задача сложная даже для самой личности. Вот оно — открытие Салтыковым-Щедриным мира иррационального бессознательного, о котором позже расскажет миру Фрейд.

РАЗРЕШЕНИЕ

Кризис случился, когда появилась племянница Анненька, перетряхнувшая внутренний мир уже пожилого Порфирия Владимировича. Именно она заставила его по-настоящему посмотреть вглубь своей души, столкнула со своими вытесненными желаниями. Анненька, к которой вдруг так прикипел дядюшка — не просто желанная племянница. В ней Иудушка, видимо, нашёл отражение своих собственных стремлений — хотел бы он так же сопротивляться авторитарному родителю, быть собой, жить естественно. Племянница повела престарелого сутягу в чертоги его бессознательного, так же как архетип Анимы приводит Эго к архетипу Тени.

Прежде чем [мужчина] сможет интериоризировать и признать свои истинные чувства, — [ему необходим] целый год лишь для достижения того уровня самоощущения, которое, как правило, у женщины существует изначально.
Джеймс Холлис "Перевал в середине пути"

Анненька и задаёт дяде такие вопросы, после которых тот уже не в силах не видеть свою душу.

Иудушка, наконец, преображается и с новой высоты смотрит на свою личную историю. Открывшаяся ему истина о себе буквально выталкивает его в отправную точку, коей была Арина Петровна. Во что бы то ни стало, он должен попасть на могилу матери. Зачем, история умалчивает, однако решение это созревает в голове Порфирия, когда он всматривается в образ Христа Искупителя в терновом венце.

А в беспокойной голове звучит тревожная мысль: «Надо на могилку к покойнице маменьке проститься сходить…». Сейчас. Безотлагательно, и невозможно терпеть. Проститься, видимо — от слова «простить». Порфирий Владимирыч в открывшейся ему истине смог обрести самость, уподобившись Спасителю. Искупить и простить — две части формулы, что обозначили путь к самому себе. Дорога эта лежала на кладбище сквозь слякоть и метель.

Случайно ли, что на смерти Порфирия Владимировича обрывается и род Головлёвых? Я думаю, что нет. Вспомним, что Арина Петровна не могла найти в себе силы для прощения своих постылых отпрысков. Не в силах и они были искупить свои проступки. Иудушка, несмотря на своё пустое прошлое, преобразившись, видимо, понял это, и семейный сценарий, символически представленный историей рода Головлёвых, на сим завершился, как завершился и сам род.

Не зря "Господа Головлевы" стоят в ряду лучших социально-психологических произведений русской литературы.

История повествует о жизни захолустного семейства, главная звёзда которого, помещица Арина Петровна, единовластно управляет большим имением. Кроме счетов и приумножения своего хозяйства её ничего не интересует, даже собственные дети. Их она, проявляя тотальную бесчувственность, держит в ежовых рукавицах. Кому такое отношение понравится и будет на пользу? Как результат: дочь сбегает, два сына спиваются. А вот у третьего, Порфирия (он же Иудушка и кровопивушка), получается захватить в доме власть.

Можно сказать, автор показывает механизм разрушения семьи и душа этого процесса - Порфишка-кровопивец - персонаж лицемерный, скопидом, пустослов, с елейной набожностью и замаскированным злорадством.
Писатель ни одному из своих героев не дал шансов - всех наделил беспросветностью, бездушностью, но Порфирий среди них самый мерзкий.
Иудушка вошёл в галерею мировых зло сатирических образов и стал нарицательным.

Салтыков-Щедрин говорил, что одним из прототипов Порфирия является его старший брат Дмитрий. Своей матери Михаил Евграфович писал: "Ужели, наконец, не противно это лицемерие, эта вечная маска, надевши которую этот человек одною рукою богу молится, а другою делает всякие кляузы?". По словам писателя, Дмитрий тоже не любил брата, называя того изменником дворянскому делу.


Роман на неоднократное перечитывание! Тонкий, глубокий, затягивающий.

Как хорошо, что школьные годы оказались на почтительном расстоянии, за плечами имеется кое-какой опыт, и, наконец, можно поговорить с русскими классиками как с живыми людьми. В отношении Салтыкова-Щедрина эти обстоятельства оказались особенно актуальными, поскольку во время прослушивания аудиокниги ( реплика в сторону: Клюквин - конгениален!) я думала только об авторе.

Головлёвы не тревожили, не пугали, не вызывали омерзения – уж слишком беспросветно гадкими изображены, настолько, что и не живые вовсе. А тревожило меня душевное состояние автора. Думалось: «Что с Вами случилось, Михаил Евграфович? Что Вас так выбило из колеи: мутность страны и народа, государство–чёрная дыра, абсурдность чиновничьей службы?» Оказалось - личное. Первые три главы. А потом всё порушило общественное.

Первые три главы были очень хороши и естественны. Как впоследствии выяснилось, потому что создавались с интервалами и без замысла большой цельной вещи. Но литературная общественность внушила автору мысль о романе, и понеслось. С главы «Племяннушка», на мой вкус, появляется фальшь. «Недозволенные семейные ценности» с сомнительным хронологическим откатом к живой Арине Петровне торчат из книги, как прошлогодний сухостой на зелёном лугу. А в заключительных двух главах, сводя всё к общему социально-политическому знаменателю, Салтыков-Щедрин морализаторствует не хуже Иудушки.

Теперь мне припоминается и мерещится, что "История одного города" на порядок выше неоднородных "Головлёвых". Непременно проверю.

А «Господа Головлёвы» останутся для меня романом про самого Салтыкова-Щедрина. Вещью на тему того, как рациональность, позитивизм, вера в просвещение и прочие аполлонические начала пытаются загнать дионисийскую иррациональность в тёмный угол души, чтобы не попадалась на глаза и под ноги, но она, непобедимая, всё равно лезет наружу, только уже в самом уродливом виде.

Не зря "Господа Головлевы" сильно напоминают Гончарова, Тургенева и других моих любимых русских писателей, ведь это произведение сильно повлияло на их творчество. Я люблю читать такие семейные истории в несколько поколений, особенно когда в книге есть юмор и очень меткие замечания в адрес главных героев. На самом деле, такая реалистичность в произведениях ходит на грани с фантастикой, поэтому сцены разговоров между героями напоминает мне всегда театральные постановки. Именно за такие постановки, психологический анализ всех героев произведения и сатиру я люблю Тургенева, Достоевского, Гончарова и других. Как это не печально, я любила в юношестве книги, но отдельные, зато ужасно не любила школьную принудительную программу по литературе за вольно-дозволенное понимание литературы, поэтому с Салтыковым-Щедриным я не знакомилась. Наверное, ненависть к "школьной литературе" у меня разожгли отчасти большое количество учителей, отсутствие учителей половину школьной программы и мое "особое" понимание литературных произведений, которое бесило учителей. Учителя вечно говорили, что ставить оценку будут за доказанное мнение, а на деле это было бичевание "неугодных" мнений отдельных учеников. За что еще я люблю такие насыщенные психологией произведения, так это за многогранность, большое количество идей, смыслов, над которыми можно поразмышлять и даже иногда выделить им особое место. Читая роман, я думала над тем, какой хороший собирательный образ в лицах семейства Головлевых, стремящихся к материальных благам. И в погоне за материальным благосостоянием Головлевы забывают о настоящем семейном счастье. А ведь счастье было так близко! Жаль, что никто не приметил его. Конечно, голодным тоже счастлив не будешь, но все же у них было столько шансов построить свою жизнь, укрепив семейное положение и семейные узы, а не становится в итоге одинокими социопатами. Глядишь, и имения свои расширить бы могли и богатство все вместе приумножить.

В годы моей учебы это произведение классика, признанного мастера сатиры и драмы не входило в школьную программу по литературе. Мы изучали творчество Михаила Евграфовича по его сказкам, а также по «Истории одного города», через дебри которой я в ту пору так и не пролезла, бросив на первой трети. Но даже по тому немногому, что мы тогда прочитали, я отнесла автора к рядам мудрых классиков, которых читать лучше в зрелом возрасте, чтобы полнее понять. И уже тогда я оценила его проницательность, его знание своей эпохи и ее нравов, и жизни, и психологии любого соотечественника, его способность на меткое словцо, порой едкое, ироничное, порой мягкое, упрекающее, но всегда беспощадно правдивое.

В этом романе автор показывает читателям историю одной помещичьей семьи, типичной для своего времени и места, - история вырождения рода на фоне общего угасания помещичьего образа жизни. Перед нами пройдет жизнь трех поколений представителей семейства Головлевых, и мне показалось, что этом в описании - сарказм, а не сатира, горечь, а не яд обличения. Салтыков-Щедрин не обвиняет только влияние родителей и их неудачи в воспитании детей. Он говорит о судьбе в целом: об исторических реалиях, способствовавших упадку помещичества; о губительном образе жизни, отупляющей праздности бытия, становящейся рассадником пороков; об ущербности характеров и заплесневелости душ.

Автор представил читателям различные архетипы персонажей, изображенных с той или иной мерой гиперболизации и гротескности, всю сущность их обнажил. К ним не относишься равнодушно, они вызывают то презрение, то отвращение, то жалость, то грусть понимания, то ужас узнавания. Они – продукты своей эпохи и ее образа жизни, дети своих родителей и плоды их влияния, жертвы обстоятельств и результат собственной бездеятельности. Нет надобности говорить о них здесь, они разобраны подробно в критической литературе, множестве отзывов и школьных сочинений.

На примере истории своих персонажей автор учит тому, как НЕ нужно жить, как НЕ нужно воспитывать детей, каким НЕ нужно быть. А уж читатель пусть противопоставит увиденному обратное и получит совет, как правильно.

И этим все сказано. Читаешь произведение 19го века - а кажется, что о своих современниках. Эта книга не похожа на типичные классические романы, где все правильные и положительные, только памятника не хватает. Здесь у каждого есть какой-то порок, но он выглядит не так, будто собрали всю мерзость да похуже. Характеры, судьбы, события - все прописано так сочно, так к месту и по делу, что книга не привязывается к эпохе и уходит в века. Она о человеческих отношениях, семейных ценностях, падениях и взлетах. Иудушка Головлев стал именем нарицательным, и стоит познакомиться с этой книгой, чтобы узнать, почему.

Этот роман - история духовного и физического вырождения одной семьи. Роман в форме отдельных глав, эпизодов.
Главный герой этого романа, его стержень – Порфирий Петрович Головлев - «Иудушка». Он - елей, притворство, лицемерие, не даром даже маменька называла его «Порфишка - кровопийца», страшный, черный, пакостник, лгун и пустослов. Он практически грабит родную мать. Из-за него, по сути, гибнут его дети – Володя и Петя. Вокруг него целое кладбище семейства Головлевых. Почему эта семья гибнет ? Потому, что в ней нет любви, доверия, радости, только ненависть, равнодушие , пустота и страх. Основа всей семьи - нажива, скопидомство.
Его мать , глава семейства Арина Петровна – сильный, властный , страшный и тиранский характер. Это Плюшкин в юбке, стяжательница. Она прозорлива, не глупа. Насколько я не любила Арину Петровну в первой части, алчную, бесчувственную, настолько мне стало жаль её в старости. Такая страшная у неё, одинокая старость. Её проклятие сыну скорее проклятия самой себе.
Степан – старший брат, « шут, служивый, балбес». Два раза он делает попытки убежать, уйти из этого душного мира Головлевых. Несчастная сломленная жизнь. Своим отношением его убивает собственная мать. Второй брат Павел – вроде и добрый, но «без поступков». Спился , ничего хорошего в жизни не совершив. Его «племяннушки» - сиротки , Аннинька и Любинька – опустившиеся на самое дно жизни и сгоревшие бессмысленно и беспощадно.
Отличная экранизация книги с Сухановым в главной роли. Мощно и очень по-русски, не нарушая атмосферу и дух романа. Долго была под впечатлением фильма и книги. Очень сильная проза, сразу понимаешь это сплав Достоевского с Толстым , но без психологического надрыва первого и эпохальности второго. В романе настолько все точно прописано, настолько все объяснено автором, каждый поворот сюжета .
Очень мощный и непонятный финал. Если честно, я так и не поняла до конца излома в характере Иудушки. Не поняла. Он покаялся? Он испугался? Он ушел в метель, в снег? Что это было, люди? Он способен понять, и его можно простить?!
Не все поняла, но этот мрачный, безжалостный роман пробрал до аорты, до дрожи, до слез. Попробуйте сами.
В восторге от прозы Салтыкова – Щедрина! В восторге от начитки Клюквина ! В восторге от фильма!
Однозначно всем читать или слушать, или смотреть и …прощать себя и окружающих.

...родной наш город Глупов, производя обширную торговлю квасом, печенкой и вареными яйцами, имеет три реки и, в согласность древнему Риму, на семи горах построен, на коих в гололедицу великое множество экипажей ломается и столь же бесчисленно лошадей побивается. Разница в том только состоит, что в Риме сияло нечестие, а у нас -- благочестие, Рим заражало буйство, а нас -- кротость, в Риме бушевала подлая чернь, а у нас -- начальники.

Что сказать об этом романе? Может быть это гротеск, когда добрые головотяпы Волгу толокном месят? Что это абсурд, когда городом управлеят человек с органичиком вместо головы? Что это сатира на давно изжитые пороки общечеловеческие? Вот если бы….
Просто я живу в Кирове (Вятке ) - городе, который, весьма вероятно, когда-то послужил Михаилу Евграфовичу прообразом Глупова. Щедрин тут у нас ссылку отбывал, светским львом был, любовь обрёл, до советника губернского совета (третий человек в губернии) выслужился – словом, немало начальников повидал, да и сам начальником заделался, поэтому всю эту кухню он знает изнутри. Страшно от того, что кухня эта за последние 150 лет едва ли сильно изменилась и впору садиться и новую летопись о бушующих начальниках писать.

Вот было бы очень смешно читать эту Историю на правах сказки мрачненькой, постмодерна этакого – мол, вот те на!ишь! градоначальника летающего выдумал! Ой, указы издавал, что хозяйкам в пироги класть! Хи-хи! Но вот был у нас последний хоть не градоначальник (тот-то просто вором оказался), а губернатор. Полтора срока отсидел отслужил образцовый семьянин – женат на любви старшей школы, трое детей, борец с коррупцией – зарплаты губернаторской не надо, всё в детские дома отдать до копейки! Спортсмен, косая сажень в плече – утром 3 км в бассейне, а потом гирю пудовую до обеда над головой всяко-разно вертеть и чуть что, так если не лыжи, то велосипед, а не велосипед, так хоть в прорубь окунуться! Автор монографий, исследований, кандидатских… Бродского в твиттере постил! Театр оперы обещал построить! Орёл! А потом одним тёплым летним днём выясняется, что не смогли без кировского губернатора в Москве деньги посчитать – не умеют они, это, москвичи-то, не обучены. И понеслось… Как закрыли двери каземата, так и выяснилось, что и больной-то губернатор весь – считай, что инвалид – ноги поднять не может, газа не видят, руки не шевелятся; не помнит ничего не то, что из истории края Вятского, но и за каким лешим в Москву поехал. И суммы всё какие-то шальные засверкали в деле том, что стало понятно, почему губернатору не нужна губернаторская зарплата. Мне, допустим, 12 рублей 72 копейки какой-то непонятной надбавки тоже не надо – переводите срочно детям, пусть все знают какой я щедрый! Ещё и в узилище том пребывая, женился наш беркут лихой на какой-то весьма странной барышне, которую он едва ли мог знать, заканчивая среднюю школу…. Когда со своей первой супругой развестись успел – о том не сказывали. Да, ещё он за переименование города ратовал. Ладно хоть не в Непреклонск.
Вот такая вот метаморфоза – хоть стой, а хоть падай. Нарочно не придумаешь. Или это земля тут такая, глуповская, что только калигул да неронов рожать может?

А Салтыков-Щедрин молодец. Обязательно прочитаю всё то, что ещё не читал, а что читал, но подзабыл – то возьму и перечитаю!

1. Явились даже опасные мечтатели.

• … под наблюдением квартальных надзирателей, возникнут науки и искусства.
• … и обычная глуповская восторженность, и обычное глуповское легкомыслие.
• «Не потерплю!»
• … градоначальники истинно мудрые… которые не чужды были даже мысли о заведении в Глупове академии.
• ... едва узнали глуповцы, что они остались совсем без градоначальника, как… немедленно впали в анархию.
• Между тем измена не дремала.
• … паны Кшепшицюльский и Пшекшицюльский грустно возвращались по домам и громко сетовали на неспособность русского народа, который даже для подобного случая ни одной талантливой личности не сумел из себя выработать.
• … «беспутная оная Клемантинка» оказала немаловажную услугу партии порядка...
• Уцелели только благонамеренные.
• Все единодушно соглашались, что крамолу следует вырвать с корнем.
• … да в сердцах ваших гнездо крамольное не свиваемо будет…
• … соблазнительным поводом к отыскиванию конституционализма даже там, где, в сущности, существует лишь принцип свободного сечения.
• Но так как это было время либеральное и в публике ходили толки о пользе выборного начала, то распорядиться своею единоличною властью старик поопасился.
• … толпа уж совсем было двинулась вперед… как возник вопрос, куда идти: направо или налево? Этим моментом нерешительности воспользовались люди охранительной партии.
• Но проходил месяц, проходил другой — резолюции не было. А глуповцы всё жили и всё что-то жевали. Надежды росли и с каждым новым днем приобретали всё больше и больше вероятия. Даже «отпадшие» начали убеждаться в неуместности своих опасений и крепко приставали, чтоб их записывали в зачинщики.
• Угрюмые и отчасти саркастические нравы с трудом уступали усилиям начальственной цивилизации.
• … галдение и крамолы ни в каком случае не могут быть терпимы в качестве «постоянных занятий».
• Но бригадир был непоколебим. Он вообразил себе, что травы сделаются зеленее и цветы расцветут ярче, как только он выедет на выгон. «Утучнятся поля, прольются многоводные реки, поплывут суда, процветет скотоводство, объявятся пути сообщения», — бормотал он про себя и лелеял свой план пуще зеницы ока. «Прост он был, — поясняет летописец, — так прост, что даже после стольких бедствий простоты своей не оставил».
• ...поражал расторопностью и какою-то неслыханной административной въедчивостью, которая с особенной энергией проявлялась в вопросах, касавшихся выеденного яйца.
• Днем он, как муха, мелькал по городу, наблюдая, чтоб обыватели имели бодрый и веселый вид; ночью — тушил пожары, делал фальшивые тревоги и вообще заставал врасплох.
• Когда же совсем нечего было делать, то есть не предстояло надобности ни мелькать, ни заставать врасплох… то он или издавал законы, или маршировал по кабинету.
• А глуповцы стояли на коленах и ждали. Знали они, что бунтуют, но не стоять на коленах не могли.
• Как истинный администратор, он различал два сорта сечения: сечение без рассмотрения и сечение с рассмотрением, и гордился тем, что первый в ряду градоначальников ввел сечение с рассмотрением, тогда как все предшественники секли как попало, и часто даже совсем не тех, кого следовало.
• — Раззорю!
• … учредить ежегодное празднество с свистопляскою.
• … издал приказ: всю ночь не спать и дрожать.
• В первый раз он понял, что многоумие в некоторых случаях равносильно недоумию.
• А от иронии до крамолы — один шаг.
• впоследствии оказалось, что цивилизацию эту, приняв в нетрезвом виде за бунт, уничтожил бывший градоначальник Урус-Кугуш-Кильдибаев.
• — Избы... избы... ломать! — невнятно, но как-то мрачно произнесли оловянные солдатики.
• «Чаяли стрельцы, — говорит летописец, — что новое сие изобретение (то есть усмирение посредством ломки домов), подобно всем прочим, одно мечтание представляет, но не долго пришлось им в сей сладкой надежде себя утешать».
• Бунт кончился; невежество было подавлено, и на место его водворено просвещение.
• … что глуповцы и ради были не бунтовать, но никак не могли устроить это, ибо не знали, в чем заключается бунт.
• а какой наилучший способ выразить это доверие, как не беспрекословное исполнение того, чего не понимаешь?
• Строптивость была истреблена — это правда, но в то же время было истреблено и довольство. Жители понурили головы и как бы захирели; нехотя они работали на полях, нехотя возвращались домой, нехотя садились за скудную трапезу и слонялись из угла в угол, словно все опостылело им.
• И вот начался новый ряд походов, — походов уже против просвещения. В первый поход Бородавкин спалил слободу Навозную, во второй — разорил Негодницу, в третий — расточил Болото.
• … «эпоха всеобщего конфуза».
• Негодяев принадлежал к школе так называемых «птенцов», которым было решительно все равно, что ни насаждать. Поэтому действительная причина его увольнения заключалась едва ли не в том, что он был когда-то в Гатчине истопником и, следовательно, до некоторой степени представлял собой гатчинское демократическое начало.
• … постоянно испытывал, достаточно ли глуповцы тверды в бедствиях.
• Беневоленский был не столько честолюбец, сколько добросердечный доктринер, которому казалось предосудительным даже утереть себе нос, если в законах не формулировано ясно, что «всякий имеющий надобность утереть свой нос — да утрет».
• Но по мере того, как развивалась свобода, нарождался и исконный враг ее — анализ. С увеличением материального благосостояния приобретался досуг, а с приобретением досуга явилась способность исследовать и испытывать природу вещей. Так бывает всегда, но глуповцы употребили эту «новоявленную у них способность» не для того, чтобы упрочить свое благополучие, а для того, чтоб оное подорвать.
• Величавая дикость прежнего времени исчезла без следа; вместо гигантов, сгибавших подковы и ломавших целковые, явились люди женоподобные, у которых были на уме только милые непристойности.
• Для того чтобы воровать с успехом, нужно обладать только проворством и жадностью.
• тунеядство, как животворное начало, только тогда может считать себя достигающим полезных целей, когда оно концентрируется в известных пределах.
• Развращение нравов дошло до того, что глуповцы посягнули проникнуть в тайну построения миров, и открыто рукоплескали учителю каллиграфии, который, выйдя из пределов своей специальности, проповедовал с кафедры, что мир не мог быть сотворен в шесть дней.
• Вечером того же дня он назначил Парамошу инспектором глуповских училищ, а другому юродивому, Яшеньке, предоставил кафедру философии, которую нарочно для него создал в уездном училище.
• … ибо глуповцы от бездействия весело-буйственного перешли к бездействию мрачному.
• … это был взор, светлый как сталь, взор, совершенно свободный от мысли, и потому недоступный ни для оттенков, ни для колебаний. Голая решимость — и ничего более.
• Как человек ограниченный, он ничего не преследовал, кроме правильности построений. Прямая линия, отсутствие пестроты, простота, доведенная до наготы, — вот идеалы, которые он знал и к осуществлению которых стремился. Его понятие о «долге» не шло далее всеобщего равенства перед шпицрутеном; его представление о «простоте» не переступало далее простоты зверя, обличавшей совершенную наготу потребностей.
• Портрет этот производит впечатление очень тяжелое. Перед глазами зрителя восстает чистейший тип идиота, принявшего какое-то мрачное решение и давшего себе клятву привести его в исполнение.
• Идиоты вообще очень опасны, и даже не потому, что они непременно злы (в идиоте злость или доброта — совершенно безразличные качества), а потому, что они чужды всяким соображениям и всегда идут напролом, как будто дорога, на которой они очутились, принадлежит исключительно им одним.
• когда же придатком к идиотству является властность, то дело ограждения общества значительно усложняется.
• Там, где простой идиот расшибает себе голову или наскакивает на рожон, идиот властный раздробляет пополам всевозможные рожны и совершает свои, так сказать, бессознательные злодеяния вполне беспрепятственно.
• Если бы, вследствие усиленной идиотской деятельности, даже весь мир обратился в пустыню, то и этот результат не устрашил бы идиота. Кто знает, быть может, пустыня и представляет в его глазах именно ту обстановку, которая изображает собой идеал человеческого общежития?
• … во всех чертах выступает какая-то солдатски-невозмутимая уверенность, что все вопросы давно уже решены
• Это был единственный случай во всей многоизбиенной его жизни, когда в лице его мелькнуло что-то человеческое.
• Были нивелляторы «хождения в струне», нивелляторы «бараньего рога», нивелляторы «ежовых рукавиц» и проч. и проч.
• Страшная масса исполнительности, действующая как один человек, поражала воображение.
• Два одинаково великих подвига предстояли ему: разрушить город и устранить реку.
• Он не был ни технолог, ни инженер; но он был твердой души прохвост, а это тоже своего рода сила, обладая которою можно покорить мир.
• Он еще не сделал никаких распоряжений, не высказал никаких мыслей, никому не сообщил своих планов, а все уже понимали, что пришел конец.
• Через полтора или два месяца не оставалось уже камня на камне. Но по мере того, как работа опустошения приближалась к набережной реки, чело Угрюм-Бурчеева омрачалось. Рухнул последний, ближайший к реке дом; в последний раз звякнул удар топора, а река не унималась. Бред продолжался.
• … «неблагонадежные элементы».
• Была ли у них история, были ли в этой истории моменты, когда они имели возможность проявить свою самостоятельность? — ничего они не помнили. Помнили только, что у них были Урус-Кугуш-Кильдибаевы, Негодяевы, Бородавкины и, в довершение позора, этот ужасный, этот бесславный прохвост! И все это глушило, грызло, рвало зубами — во имя чего? Груди захлестывало кровью, дыхание занимало, лица судорожно искривляло гневом при воспоминании о бесславном идиоте, который, с топором в руке, пришел неведомо отколь и с неисповедимою наглостью изрек смертный приговор прошедшему, настоящему и будущему...

  66.