Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

1. А тебе – целых двадцать семь. Ну вот, а ты казался мне таким взрослым, несмотря на твой мальчишеский облик.

• Ничего я так и не спросила, по-свински редактируя твою жизнь, которая в мою схему не укладывалась.
• Прежде чем научить, надо влюбить в себя. Иначе не получается.
• В начале нашего романа мы все время были пьяные, иначе нам не удалось бы разрушить столько барьеров сразу и так отчаянно кинуться друг к другу.
• Мне всегда казалось, что самое сексуальное в мужчине – ум. А тут… Нет, не то, что можно было бы подумать. Я влюбилась во что-то другое, хотя его системные мозги устроены занятно, совсем не так, как у меня (у нас с тобой). Мне трудно произносить слово «душа» без кавычек, но тут что-то явно без кавычек.
• Да. Но именно так я чувствую приближение новой любви. Исчезает ирония, пафос больше не страшит и самые глупые слова кажутся глубокими и осмысленными. Меняется оптика. Все проходит через преображающие волшебные фильтры.
• Теперь я хожу по Парижу с «Богемой» Азнавура в наушниках, не понимая, в кого влюблена – в Париж, в Сережу или по-прежнему в тебя.
• Но ты был без меня, я – без тебя. Нашего Парижа не случилось.
• Мне стало с ним скучно, а скука – верный признак смерти любви.
• Ты спрягал «с причала» как глагол и хохотал: - Девчонка спричала, мальчишка спричал, мы с тобой спричали.
• Ты сейчас спросил бы про Сережу:
• А тебе есть о чем с ним пить?

• Почему мы почти не говорили о твоей жене? Я не знала, как и где вы познакомились. Не знала, как долго вы прожили вместе. Не знала, как вы влюбились,… Почему не знала? Ты ведь ответил бы, если б я спросила? Но срабатывала самозащита: я оберегала себя от боли. Или была слишком самолюбива? Глупая, сколько бы всего я сейчас спросила.
• Он не умеет вовлечь меня в разговор, может ни с того ни с сего рассказать дурацкий анекдот, говорит штампами, не считывает культурных ассоциаций, не узнает цитат. Когда он что-то рассказывает, я часто думаю, как бы рассказывал ты, - и страшно тоскую по нашим с тобой разговорам.
• Когда я думаю о рецепте удачного брака, мне кажется, что вот это он и есть – должно быть всегда интересно.
• А что, если люди такие и есть, какими их видят любящие глаза в момент наивысшей влюбленности? Что, если этот любовный свет высвечивает их сущность?
• Никому не нужна моя правда, всем нужна моя вера, да?
• Ты запутывал слушателей в свою интеллектуальную паутину, вел за собой по умственным лабиринтам, заставлял чувствовать, что мысль - это сексуально, что мозги – это сексуально, что правильно составленные факты – это сексуально.
• Сережа наивно полагает, что проблемы – снаружи, а значит, их можно разрешить. Ничего подобного – они у него внутри. И никуда от себя он не убежит, сколько бы ни метался из комнаты в комнату, из города в город, из страны в страну, преследуемый собственными демонами.
• Но, как это часто бывает, идея оказалась интереснее результата, книжку я дочитать не смогла.
• Я люблю тебя, - шептал он. А я, дура, упивалась этими словами, потому что ты мне так редко их говорил. Конечно, я знала, что ты меня любишь, а все же мне хотелось это слышать.
• Просто запреты хочется нарушать. Всегда. Я этого не понимала. У меня не хватило жизненного опыта, душевной чуткости, способности прощать, а главное, просто любви, чтобы все это смягчить, ослабить накал, обнять тебя и сказать: «Ладно, Иванчик, с кем не бывает, прорвемся!»
• Жизнь потекла спокойно и предсказуемо.
• А ты в глубине души не выносил ничего нормального.
• … и собак, и людей совершенными делает только любовь.
• А в конце ужасно, чудовищно расстроен, потому что получилось, как в дневнике Толстого после первой брачной ночи: «Не то».
• Есть фильмы, отвечающие времени, и фильмы, отвечающие за время. Фильмы-педагоги и фильмы – придаточные предложения. Фильмы, выразившие дух эпохи, и фильмы, самовыражающиеся в этом духе.
• Но Сережа испытывает ужас перед ядовитым вторжением, как будто таблетка разрушит что-то в его внутреннем устройстве. Мне это даже нравится – как будто он совсем девствен изнутри, неиспорчен, не тронут никакой отравой. Я чувствую эту чистоту, когда целую его.
• С ним я осознала, что душевная тонкость и чуткость не связаны ни с уровнем образования, ни с количеством прочитанных книг.
• От них несет смрадным дыханием нашего детства.
• В мужчинах мне нравилась едва заметная уязвимость, внутренняя хрупкость.
• Мир вокруг такой быстрый, такой изменчивый, в нем столько возможностей. А мы стоим на месте. Я тосковала по новым чувствам. Я не могла поверить, что больше не будет дрожащих рук, стучащего сердца, сумасшедших поцелуев. Семейный покой я про себя называла рутиной. Мыль о том, что рутина и счастье могут стоять в родстве, была для меня кощунственной.
• Заметил ли ты, что происходило между мной и Лешей в тот вечер? Думаю, да – не заметить это было невозможно. Но ты никак не отреагировал и ничего мне потом не сказал. То ли потому, что устал. То ли потому, что все еще мне доверял. То ли потому, что предпочел не заметить. Скорее всего – и то, и другое, и третье.
• Влюбилась ли я в него? Да, безусловно, что бы кто ни думал. Меня сбила с ног его одержимость мною, никак не сочетающаяся с его хорошо темперированным образом расчетливого удава в сиропе.
• Не понимаю, как можно провести целый день, не сделав ничего, просто попутаться в сетях и поинтересоваться интересным. У Сережи при этом нет ощущения, что день прошел зря.
• Элла Липпа когда-то, смеясь, рассказывала, как искала работу, просматривая тучу объявлений. Но ничто не казалось ей достойным себя.
• А потом я поняла, что ищу объявление, в котором будет написано: «Требуется Элла Липпа».
• Моя любовь может угаснуть из-за отсутствия в нем созидательной энергии, которая так необходима мужчине.
• Влюбленность позволяла чувствовать себя живой – как и нынешняя влюбленность в Сережу. Может быть, это не настоящая жизнь, а что-то вроде электрических разрядов, которые заставляют тело (и душу) содрогаться, - не знаю. Но эти разряды – тогда и теперь – были мне необходимы.
• В Москве всегда выбирают самую короткую дорогу, в Питере – самую красивую.
• Я – жертва твоего облучения. Как я могу жить и любить – после тебя?
• Я чувствую себя уязвимой, а значит – живой.
• Теперь-то можно признаться в том, что главное и лучшее в моей жизни случалось, когда я была пьяной.
• В конце концов, не все ли равно, куда исчезает любовь, коль скоро ее главная задача – исчезнуть».
• Фильм куда интереснее жизни. Хотя бы потому, что фильм, в отличии от жизни, можно взять напрокат. И прокрутить с любого места в любом направлении.
• Может быть, констатируя конец, мы переходим в новую ситуацию, которой я просто не знаю.
• Я сделала блестящую карьеру – просто потому, что, спасаясь от боли, оглушила себя работой, отдала ей себя с потрохами.

— Это всё равно как если бы ты влюбился, а на свидание вместо себя послал другого. И слова

"я люблю тебя" поручил сказать другому. Разве так можно? Имей мужество сказать это сам.

Ты не мог. Прошло много лет. Я, кажется, поняла природу твоего страха. Я поняла, что бесстрашными бывают только люди без фантазии, которые не могут вообразить последствия своих действий. Твоя фантазия была безграничной. Помноженная на твой безупречный вкус, она парализовала твою творческую волю. Я знаю, ты никогда не произнес бы слово "творческий", не прикрывшись иронией, но мне уже наплевать, прости.

Ты не любил дилетантов и был к ним безжалостен.

Однажды едко написал: "Еще вчера по коридорам студий бродили люди, с горящими глазами излагавшие проекты гомосексуальной версии «Броненосца "Потемкина"» или продолжения «Белого солнца пустыни». Сегодня они ушли в мелкотоварный бизнес или вернулись к своим прямым обязанностям осветителей и ассистентов по монтажу".

Недавно мы говорили о природе подобных страхов с Лунгиным. Он уверял, что у лидера не должно быть страхов, что он не должен заниматься анализом и поддаваться рефлексии. Анализировать и бояться должны те, кто работает на лидера. Лидер берет на себя ответственность за решения и за ошибки. Значит ли это, что ты не был лидером?

Тебе нужна была защита, охранная грамота. В виде бесстрашного Макса Пежемского, в виде безликого Жени Иванова, в виде обожаемого Кости Мурзенко, в котором жил страх и жила уязвимость, но он умело прятал их под эксцентрической маской. Или защита в виде римейка — ты пересказывал чужие сюжеты, жонглировал киношными цитатами и культурными ассоциациями. Ты ведь не мог вот так просто сказать в камеру: "Я люблю тебя". Тебе надо было произнести:

"Как говорил Годар, я люблю тебя". Да к тому же произнести чужим голосом.

Ты знал, что я готова была тебя слушать часами? Я, у которой явный дефицит внимания, которая готова перебивать других, забыв про вежливость, которая готова перебивать других, забыв про вежливость, которая умеет заинтересованно кивать, думая при этом о чем-то своем. Мой новый Серёжа часто обижался, что я его не слушаю или ему не отвечаю. Но иногда мне действительно нечего сказать. Он не умеет вовлечь меня в разговор, может ни с того ни с сего рассказать дурацкий анекдот, говорит штампами, не считывает культурных ассоциация, не узнает цитат.

-Осторожно - пошлость!

Да. Но именно так я чувствую приближение новой любви. Исчезает ирония, пафос больше не страшит и самые глупые слова кажутся глубокими и осмысленными. Меняется оптика. Все проходит через преображающие волшебные фильтры. В твоем мире мне было легко-все, что ты говорил и делал, было талантливо и заряжено интеллектуальной энергией. Твой талант не требовал ни доказательств, ни понимания, он ощущался кожей. Но его мир! Его мир надо принять на веру. Принять безусловно, закрыв глааза на все несообразности, странности, вульгарности.