Человек из ресторана. Солнце мертвых. Рассказы

"Какая осенняя книга!" - подумала я, дочитав последние строки. Живописная, пронзительно грустная, с запахом дождя и мокрой листвы. Книга - воспоминание об ушедшей молодости, тоска по покинутой Родине. В нескольких местах хотелось плакать, так хорошо автор передает свои чувства.

Автобиографический очерк "Старый Валаам" Шмелев написал в 1935 году в Париже, где он жил после эмиграции из Советского Союза. Книга основана на воспоминаниях Ивана Сергеевича о его поездке с женой на остров Валаам, которая случилась после их свадьбы. Он тогда был студентом, много читал учебников, научных брошюр и философских трудов, думал, что все в жизни понял и постиг. Поездка далеко не сразу переменила его взгляды, кое-что он понял лишь спустя много лет.

В очерке подробно рассказывается об укладе жизни в дореволюционном монастыре. Приведены жизнеописания святых, связанных с Валаамом.

Валаам - это место, которое удивляет и остаётся надолго в памяти. Побывав здесь, захотелось  узнать немного больше об этом уникальном месте. Книга "Старый Валаам" - это воспоминания,  очерки писателя, побывавшего здесь в юные годы, во время своего свадебного путешествия. Автор в ярких красках описывает природу Валаама. Это практически всегда неспокойное, непредсказуемое Ладожское озеро-море, великолепные заливы, сосновый лес, прорастающий из камня.  Хорошо описан спартанский быт монахов. Особняком стоит настоятель Дамаскин-строитель, во времена которого были построены все основные сооружения монастырской обители. В целом очень интересно было читать воспоминания Шмелёва , особенно после посещения в этом году Валаама, который никого не оставит равнодушным и побывав здесь однажды, хочется снова вернуться сюда и увидеть первобытную природу и святые места.

Странноватый выбор для первой книги нового года, но этот случайно купленный «томик» уже который год так настойчиво смотрел с полки: возьми меня. И я, наконец, взял, дабы пере(про)читать.

Эпопея. Книга-оксюморон — от названия до финала. Живые мертвецы (люди, животные, даже деревья) и одушевленные, ожившие скалы-камни (дышащий Чатырдаг и т.д.), выступающие в роли местных богов, жизнь и смерть, слившиеся неразрывно.

Безумно красивый, близкий мне на генетическом уровне — я и сам почти такой же себе придумал в 16 лет, сидя у себя в комнате, не знающий ещё ни Шмелёва, ни кого-то другого похожего — язык, с одной стороны, и страшное, уродливое описываемое этим языком. Цветущий Рай, ставший выжженной пустыней: сгорело все — деревья, дома, живность, смыслы, люди сгорели, почти все — изнутри, а некоторые — так и буквально.

И знаете, что мне показалось самым страшным? Нет, не пришлые варвары-матросы, изображенные как-то даже немного лубочно: все как на подбор — убийцы с бычьими шеями и пудовыми кулаками, крепкозубые, отбирающие «излишки» и пирующие среди всеобщего голода, запивающие кровь вином и наоборот. Им-то что? Они сюда за этим и пришли — наказывать и добивать, убивать в ночи и посредь бела дня. У них сила, наганы, декреты, сало и вино. Дожгут здесь — покатят дальше. «Мировой пожар в крови — Господи, благослови!».

Нет, страшнее всего варвары местные, обманутые «своей» властью «простаки» (не все, конечно, из этих простаков варвары). Ведь именно они превратили свой некогда прекрасный уголок в пустыню, обрадовавшиеся, что пришла «их» власть, что теперь «усе общее», — разломавшие опустевшие дачи и растащившие последнее, сгубившие сады и виноградники, в которых сами работали: теперь все общее, то есть ничье, тащи, братва, жги то, что строилось годами и трудом тех, кто в подвалах сгинул или за море уплыл, если повезло. Неспособные к созиданью (или, может быть, не наученные оному?) они ждут, что теперь им все дадут, как обещали, ведь они «трудящиеся», не буржуи-интеллигенты какие-то, а пока не дали, мы порастащим, что от буржуинов осталося. Интересно, что первыми «опомнившимися» оказываются все-таки люди с какой-никакой профессией — слесарь Кулеш (мастер, чей талант оказался невостребованным), почтальон Дрозд («культурный» представитель народа, известный тип человека), рыбаки, добытчики, оказавшиеся в плену у новой власти, ибо даже сапоги им выдают только на время работы.

Настоящими трудящимися же оказываются как раз недобитые «баре»: учительница со старенькой мамой, из последних сил спасающие свой огородик, профессор, не бросивший свою работу, доктор, фиксирующий свой опыт, повествователь, день за днем ищущий прокорма для себя и своих птиц, и даже дьякон…

И вот с одной стороны у нас — повествователь, разговаривающий со своими «курочками» и даже хоронящий их (!) — вот тут уж совсем странно даже мне, но тут, видимо, было важно подчеркнуть, что в этих «курочках» больше живого и человеческого, чем в оставшихся людях (помните, кстати, рассказ Замятина «Дракон»?), и доходягу доктора, отдающего последнюю горсть гороха чужим детям, чтобы потом питаться «горьким миндаликом» (да-да, все, что осталось от его прекрасного сада), и «трудяшшихся», здоровых мужиков, ворующих у семей с детьми последнюю надежду — козлика, коровушку, уточек и т.д. Но и этим воздалось в итоге, сдохли после побоев. Именно сдохли, в то время как доктор сгорел, подобно некоторым староверам, вознесшимся вместе с дымом к Господу.

И — замечу — все это до Сталина, все эти сотни и тысячи расстрелянных и ограбленных, согласно декретам или пьяному угару. Без Дзержинского, Ягоды, Ежова, да даже Ленина (конечно, без их непосредственного участия), а токмо потому что власть есть, наган руку жарит или «усе общее». В общем, если верно то, что на Диком Западе полковник Кольт всех уравнял, то в постреволюционной России братья Наганы, утрируя, покончили со всякой надеждой на равенство.

И хотя прошло уже сто лет, был ликбез, внедрено обязательное среднее образование, количество получивших высшее образование в России выросло настолько, что это самое высшее образование и вовсе потеряло какой-то статус, это варварство никуда из человеческой ДНК не пропало. Я регулярно наблюдаю эту «удаль молодецкую», разбивающую новые скамейки, детские площадки, подсветку в фонтанах — вон, 31 декабря двое д… (из всех слов на д выберу самое цензурное) детишек переходного возраста разожгли под пластмассовой детской горкой костер, зажигали петарды и бросали в горку (про любителей сломать качели я вообще молчу). Ну и помним вечное «там, где не катит самый навороченный документ — рулит черный пистолет». Улыбайтесь, господа.

У Шмелева невероятный язык: богатый, тягучий, поэтичный, образный, но читать Солнце мертвых – практически невозможно. Чувствовать, как время потеряло свой размер и превратилось в один большой бесконечный день, бесконечный кошмар. Наблюдать, как человек тут и там своими ли собственными руками, чужими ли, но превращается в животное.

Эта книга - поток сознания, в том числе сознания простого необразованного народа с множеством «переиначенных» на просторечный манер слов, с практически физически ощущаемым чувством голода, слабостью тела, духа и интеллекта, витающей над крымскими просторами безысходностью. Еще страшнее становится от того, что все написанное – чистая правда. Люди со страниц книги прожили свою жизнь вот так и уничтожены были именно так, и говорили о своей участи этим самым языком именно те слова, которые нам поведал Шмелев.

Перечитать когда-нибудь еще раз эти строки – особый вид мазохизма. Я вряд ли решусь. Но и забыть их – не получится даже при всем желании. Да и нельзя такое забывать.

Очень страшная книга. Она была написана писателем, будучи в эмиграции. Недовольство и неприятие новой власти. Он ещё не знает, что его сына расстреляли, но видимо ощущает тёмные тучи, нависшие над ним, и нашей необъятной страны. 20-е годы. Родная земля залита кровью. Белые, Красные, Зелёные. Все хотят урвать лакомый кусок (особенно красные), другие просто борются за кромку хлеба. А страдает простой крестьянский народ. Ходя достаётся и буржуазии, и интеллигенции... Страшно…Люди еле сводят концы с концами, дети болеют и умирают от голода. Страшно…Соседи воруют друг у друга, стараясь как-то скрасить своё страшное существование. Или приходят злые дяди, чтобы забрать последнее, что осталось, во благо и светлое будущее страны. Страшно… Рухнули старые порядки, уничтожаются традиции, даже обычное время заменили декретом. Страшно…Заболел? Дойди до больницы, набери с собой запасов еды и накорми ещё врача, ведь питания там нет. Страшно…

Тяжёлая книга вмещает в себя столько боли и горя, что на сердце плохо. Но есть и добрые моменты. Не все люди плохи, многие готовы помочь друг другу, поделиться последним провиантом, чтобы не помереть с голоду. Но в основном кровь. Много крови. Избивают до смерти стариков, расстреливают людей и счёт идёт не на сотни, а на тысячи. Для кого-то отрада — это козлик, которого можно съесть зимой, но и того крадут. Коровы, курочки и индюшка... Минимальная иллюзия возможного выживания в это страшное время разбивается в пух и в прах. Воспоминания о счастливых временах, которых не будет и не предвидится. Но куда страшнее призыв – хочешь жить, иди к красным и закладывай своих, и будет тебе вино, хлеб и мясо… Но как показала история и такие иуды тоже быстро помирают... от голода…

Простые люди живут ради детей, ждут, помощи – но вынуждены только выживать и заниматься похоронами. В это же время где процветают татары, крымские татары... Но и они не столь злы и ужасны – и есть те, которые помогают, а есть те, кто сам нуждается в помощи.

В этой книге все равны перед войной, голодом, смертью, болезнями. И только единство может спасти от неминуемого, но повода и причин для светлого будущего нет. Кто-то кончает жизнь самоубийством, кто-то от других бед. И снова смерть и кровь.

Все эти выводы напрашиваются после прочтения данного произведения. Страшная ужасная тематика, но к сожалению эта жизнь. Но вот как преподносится этот материал, это ещё страшнее… Очень сложно было читать эту небольшую книгу. Русская, даже старорусская речь идёт в вперемешку с украинской мовi, что приходилось додумывать значение сказанного. Диалоги – больше похожи на причитания, ворчание и какой-то непонятный бубнёшь. Это оправдывает в связи с ситуациями, которые там происходят, но как уж излагается всё слишком ненормально. Множество описаний, на самом деле ненужных... Это портит, но не впечатление, а понимание самой книги. Есть (хотя слово интересные не совсем корректно прозвучит) сильные истории. Доктора, про павлина, козлика, контрабандистов, которые читаешь и ощущаешь всю боль , надежды и отчаяние. Но в общем, вся эта трагическая атмосфера перебивается сложным текстом, от чего оценку кардинально снизил оценку.

Существует множество книг, как исторических, так и художественных, где описываются страшные беды от войны, голода и эпидемий. И их читать куда проще, понятнее и приятнее. И эмоциональной силой, обладают настолько сильной, что ещё долгое время будешь приходить в себя. С «Солнцем мёртвых» увы не так. Мысли страшные, но изложение текста катастрофическое.

Книги Шмелева отличают прекрасный язык и какая-то совершенно восхительная благостность. Если он пишет о христианстве, то это гимн церквям, святым, иконам. Если о хороших людях, то это будут светлые, чистые образы. Если о умениях, то это непременно настоящий талант, служащий людям, без гордыни и самовосхваления. Его книги открываешь как драгоценную шкатулку, насыщаясь оттуда добром, теплом, светом.

Неупиваемой чашей называют чудотворную икону Богоматери, где Христос сидит не на руках у матери, а в воздевает руки из золотой чаши. Считается, что помолившиеся этой иконе способны излечиться от алкоголизма. К сожалению, первначальный образ был утерян в темной яме истории, но сохранились два списка с нее. Один из них я видела, и к нему практически всегда стоит очередь из желающих приложиться к святыне. Шмелев написал свою версию происхождения этой иконы, и нельзя сказать, чтоб он хоть где-то преступил черту почтительности и сдержанности.

Мальчишка Илья, сын маляра, крепостной, потерявший мать, живет на скотном дворе со свиньями. С детства его отличает набожность и благочестие, а когда в соседний монастырь приходит артель расписывать храм, тут-то и выясняется настоящее призвание Ильи - он художник. Новый барин в порыве щедрости отправляет Илью учиться в Италию, где он мог бы остаться прославленным мастером, но Илья, человек совестливый и благодарный, решает, что не отдал еще долг своему народу, и возвращается, чтоб расписать сцены новой церкви. Илью не зря ведут чудесные глаза, являющиеся ему в прекрасных видениях, ибо вскоре эти глаза предстают ему наяву и принадлежат прекраснейшей и светлейшей из женщин..

Красивая история любви, написанная без единой капли пошлости, полная целомудренности, теплоты. Земная любовь у Шмелева не может очернить святой облик любимой, сделать его приземленным, нечистым. Удивительно светлая книга, наполняющая душу чистотой. Заросла травой могила Ильи, но многие лета после продолжает творить чудеса Неупиваемая чаша.

Книга о событии, изменившим человека.
Молодой студент, приехавший на Валаам, открывает для себя новый, светлый мир. Знакомясь с монашеской жизнью, он понимает ошибки своей "учености" и светских предрассудков.
Это другой мир, освященный божественной любовью

И меняется сам герой, чудесно видеть это преображение. Я давно хотела побывать на Валааме, а после прочтения этой книги потянуло еще больше. Мир весь в суете, все куда-то спешат, а в таких местах чувствуешь, что такое вечность...

В 1920-1921 годах на территории Крыма после установления советской власти проводился красный террор - уничтожались все "классовые враги" советского государства, оставшиеся на полуострове после эвакуации армии Врангеля. Как водится, уничтожали без суда и следствия, и к числу классовых врагов могли отнести не только членов армии Врангеля, но и вообще любого человека, гражданского тоже, стоило только неуважительно о новой власти отозваться. Всего было расстреляно по разным оценкам от 56 до 150 тыс. человек.
И в это же время вследствие недальновидной, человеконенавистнической политики местных и центральных властей, а также климатических катаклизмов, Крым оказался охвачен голодом.
Вот об этом страшном времени и пишет Иван Шмелев, оказавшийся свидетелем и участником этих событий, сам переживший арест, смерть единственного сына, голод. Пишет страшно, безысходно, без надежды: лучшая жизнь ушла безвозвратно

А теперь:

Страшно читать, жалко детей, стариков, женщин, бессловесных животных, которым только и остается, что умирать.

• Значит, еще хотите жить, доктор?
• Только разве как экспериментатор. Веду, например, записи голодания.