Замок. Процесс. Америка

Сейчас вот мне можно попробовать напустить на себя умный вид и пыжиться тут в попытках сказать что-то умное о "Процессе". Но у меня вряд ли получится, так что просто немного впечатлений, чтобы хоть просто было что-то.
Вот все говорят, что с Кафкой возможны два варианта отношений: либо восторг, либо уснул на втором листе. А я как всегда. Не восторг и не уснула, но талант и каменную тяжесть произведения оценила.

Сюжет как таковой, мне был не интересен, а вот ощущения от романа, какие-то мысли, это да. И если в целом говорить, абсурд мне все-таки симпатичен. С первой страницы у меня в мозгу закрутились шестеренки, пошел процесс, мозг начал переваривать информацию. Интересно, сколько всего теорий существует относительно того, что автор имел в виду под описываемым процессом? Я еще не так много прочла (эту книгу и два рассказа), чтобы наверняка понять такую вещь: возможно ли, что каждый человек, несмотря на все анализы все равно увидит в этих книгах, что-то свое? Ведь важен, скорее всего, не сюжет, а ощущения. Хотя, мне уже думается, что да...

Вот сейчас как раз захотелось перечитать, те два рассказа, а то они мимо меня как-то совсем прошли. Но говорят, по Кафке еще могут сны привидеться. Такого счастья мне сейчас не надо, так что я лучше дозировку буду соблюдать. А то ведь мрачнее текстов может быть только, воссоздание этих текстов, пусть и только в реальности снов.

Однажды Набоков прогуливался по вечернему Парижу и встретил надоедливого знакомого, от которого захотел отвязаться.
Он сказал, что идёт по делам, и направился в сторону, противоположную той, куда шёл знакомый.
Знакомый увязался за ним, угодливо улыбнувшись.
Набоков почти не обращал на него внимания, запрыгнул в проезжавший мимо заблудившийся трамвай: знакомый, безбилетной тенью, прошмыгнул вслед за ним.
Набоков вышел на ходу на повороте, подобно герою его рассказа "Подробности заката", и чуть не угодил под машину.
"Тень" тоже... чуть не угодила.
Набоков стал выходить из себя...
Забавное это слово: выходить из себя - есть в нём что-то спиритуалистическое, жуткое.
Так вот, Набоков вышел из себя и свернул в переулок, сказав почти грубо, что у него важная встреча.
Тень, идущую рядом, это ничуть не обеспокоило.
Набоков зашёл в первый попавшийся подъезд. Тень за ним...
Поднимаются на лифте... Набоков тихо улыбается от абсурдности ситуации: куда он едет? никуда...в небо.
Вот так вышел человек в весну и вечер, и... пропал без вести. Едет в незнакомом подъезде на лифте куда-то с почти незнакомым человеком.
Может, так и умирают? Умер, и идёшь туда, куда не хочешь... идёшь с тем, кого не хочешь видеть, в кого может и не верил толком: ангел это, или чёрт? Неизвестно...
Продолжаешь жить... а жить некуда.
А что, если лифт остановится, заблудившийся лифт, как из ненаписанного стиха Гумилёва, и в лицо светло наклонится странный пейзаж: прохладные облака, заходящее солнце... над небоскрёбами Америки.
Или вообще лифт откроется где-то в 16 веке, в каком-нибудь жутком переулочке с дракой на шпагах... или в адовой и затихшей комнатке в Москве в 1937 г., где на диване лежит умирающий Пушкин, обводящий печальными глазами полочки с книгами: прощайте, милый друзья!

Не планировал читать данный роман Кафки. Просто жил в осени, навстречу осени... перебирал на полочке книги: Пушкин, Платонов, Лорка, Набоков...
Уже было взял книгу Есенина, как вдруг, что-то грустное прильнуло к душе, увязалось за ней.
Душа - поспешила уйти, скрыться: тёмными, тонкими пальцами ресниц, как во сне, касался закрытых дверей незнакомых мне книг в тёмном переулочке полки: никто не открывал...
Одна жёлтая дверь была приоткрыта: вошёл.
Закрыл за собой дверь и замер, прижавшись к ней спиной: спасся!
За дверью послышались чьи-то ослепшие и торопливые шаги.
Остановились, покружились на месте, прошептали что-то невнятное, грубое, и скрылись.

Я вздохнул, улыбнулся... открыл глаза - до боли знакомый пейзаж подполья Кафки.
Но выходить не хотелось: вдруг "он", ещё там, за дверью?
Мысленно приготовился переночевать у Кафки... готовился к мрачной и душной беседе.
Но к моему удивлению, Кафка встал из-за столика, включил свет, и со стены мне улыбнулся портрет подростка Достоевского.
Вообще, удивительно уютной оказалась комната: обои зеленоватые, с сиренью.
Цветы у окна. За окном - спелой синевой волнуется море, корабль стоит у причала, чайки летают...

Это точно - Кафка? Кто здесь жил до него? Мопассан? Ренуар?
Похоже на свечеревшие, закатно-осенние краски Мунка, в которых... кто-то включил свет.
Правда, какой-то ангел-шалопай потом всё же подбил камушком лунный фонарь, но свет почему-то остался, и ангел недоумевающе почесал крылом затылок.
Какие набоковские страсти уже в самом начале у достоевского подростка... точнее, подростка Кафки!

Итак, совсем ещё мальчика соблазнила, совратила и, фактически изнасиловала 35-летняя "Гумбертша", служанка, забеременев от него, к ужасу родителей и потерпевшего.
Не ожидал встретить такое у Кафки... ожидал клаустрофобических, ослепших касаний несущегося по лабиринтам ночи, сердца... и вдруг - секс, трагедия поруганного детства, до боли знакомая, детства, замурованного заживо под живой и жаркой плотью, покрывшей сердце: нечем дышать... сердце, плоть, облитые чужой плотью, как оплывшая свеча, утопает в складках сиреневых материи, душного и пёстрого вещества постели.

Кажется, что тонут два существа, душа и тело; тонут в материи, жаркой тьме.
Вот, сердце, словно жаркие губы души, показалось на поверхности... алый глоточек тишины и ночи... и всё, тьма сомкнулась на устах, плоть сомкнула губы, затрепетавшие бессильно пленным мотыльком в тёплом янтаре чужой, оплывающей плоти по коре вечера ( почти рембрандтовое чувство и свечение оплывающей свечой плоти у Кафки! экзистенциальное обилие плоти!!)

Одна плоть, вбирает в себя другую, поглощает её... двое становятся одним целым на жаркий миг: это превращение, превращение мальчика... в кого? В мужчину? Нет. Кажется, что Кафка описывает вовсе не секс, а какой-то апокриф рождения существования, ангела, с размётанными за спиной заострёнными и смятыми крыльями белой простыни.
Жил себе ангел, порхал непосредственностью детских впечатлений по лугам, и добрым книгам... и вдруг, это размётанное, белое, чистое счастье, эту вьюгу крыльев за спиной - ловят в раскрытую и жадную, жаркую ловушку человеческого тела, женскую ладошку... и ангел рождается, утрачивает звёзды, луга цветущие...

Не совсем понятно, что Кафка описал: мытарства смерти, рождения, или секс?
В каком аду осеннем он взял эти универсальные краски, описывая это, равно подходящее ко всему, что он описал?
Тут какой-то абсурд, ошибка... ты тонешь, захлёбываешься чужой бледной плотью, как пеной закипающей в бурю на море. Твою плоть вбирают в себя, похищают тебя у себя... лёгкая боль и блаженство, и слёзы на глазах, на ладонях... словно и ладони почему-то плачут.
Ты вроде бы спасён... но тень тебя, что-то сокровенное и глубинное в тебе, почему-то продолжает падать в чужую и так мучительно похожую на тебя - плоть, словно в бездну, над которой ты наклонился: это жизнь.

Твоя плоть-ребёнок, продолжает падать в плоть и теплоту существования другого человека, без твоего согласия, и ты чувствуешь ослепший, тёмный шум этого густого падения, похищающего у тебя, твою плоть, существование: ребёнок в чреве женщины, как капля тёплого янтаря с заключённым в нём ангелом мотылька.
Эта капля прозрачно дрожит на кончике веточки, отражая матово мир, тебя и облачное небо, смятое, как лист простыни: капля вот-вот сорвётся, сорвёшься и ты...

Нет, не просто так ангел подбил фонарь луны.
Не просто так родители разгневались на мальчика, жертву насилия... не столько даже женщины, сколько, жизни, этой кроткой и вечной служанки, томящейся по чистой и юной любви, отправив его в наказание в Америку на корабле - в новый свет.
Почему-то, Кафка умолчал о самом главном: на самом деле, несчастный мальчик, не выдержав насилия и стыда, укоров родителей... просто покончил с собой, повесившись у стены с зелёными обоями с тополями и кроткой сиренью, прильнув к ней щекою в слезах, как в детстве.

В его свечеревшем сознании, текли обрывки странных мыслей из прочитанных им книг, переживаний, надежд.
Мысли о крылатом корабле, воздушном, синем океане неба, Америке, Дэвиде Копперфильде Диккенса...
А где-то наверху, над комнатой мальчика, лежала в постели, в позе эмбриона, грустно поджав колени к груди, служанка, и плакала, плакала, кротко касаясь своего живота, в котором, в невесомости, как бы на весу, замер ребёночек, играя пальчиками с пуповиной, похожей на верёвку, на которой повесился мальчик.
Разумеется, всего этого в романе нет... об этом по секрету мне рассказал Кафка, когда я у него ночевал.

Всё дальнейшее в романе - мытарство предсуществования в утробе жизни.
Словно космонавт, держась за спасительный трос, ребёночек держится за пуповину: алая луна сердца взошла на горизонте голубом... месяц сердца... ребёнку снится сон.
У Набокова где-то написано о самоубийстве в жизнь: что видят души на небесах, что бросаются с небес, рождаясь в наш мир?
Тайну бога? Человека? Точнее, тайну их отсутствия и вечного блуждания души даже Там?

Только представьте: человек умирает, и просыпается в прекрасном, цветущем мире: белые здания, лунными куполами восходят из-за деревьев прекрасных...
Кажется, что это рай. Душа заслужила рай! Вот, душа идёт по цветам.. входит в город, и замечает что-то неладное: в городе - ни души.
Даже пения птиц не слышно.
Ни один листочек не шевелится от ветра...
От этого ведь можно сойти с ума! закричишь, а воздух - умер, и крика не слышно.
Захочется умереть - и не сможешь: некуда умирать.
Только если... попятиться существованием, родиться вновь, хоть где-то, но родиться среди людей, птиц и ветра! Может, в Америке?
Она так похожа на... грустные небеса, принимающие у себя нелегальные, исстрадавшиеся души: души эмигранты со всех стран.

Как вы уже знаете, я целую ночь провёл в комнате Кафки с грустным портретом подростка на стене.
Казалось, что я был в одном чреве с ребёнком, душой бесприютной, говоря с ней о Достоевском, Набокове, звёздах..
Я так сжился со всем этим, что следовал за приключениями подростка в Америке, как тень безбилетная... ну, или как там у Ивана Карамазова, с его билетом, возвращённого богу?
Ребёнок родился, а я - нет. Такое бывает... и в жизни мы порой ощущаем этот смазанный, смутный шрифт добавочного существования, с которым мы были слиты в утробе, являясь в нём каким-то важным словом, словами... но слова стёрлись, и в мир родилось что-то обрывочное, сиротливо-безумное, как печальные слова разорванного письма: люблю... зачем?... больно... тебя... осенний лист... помнишь?

И вот как с этим жить? Чем заполнить эти пробелы, ставшие холодными, белыми стенами, по которым мечется обнажённая душа; а за стенами - полыхают звёзды, счастье и мир... любовь, наверное.
И почему эти слова трагически разлучены? Осень и любовь, боль и ты... та, кого любишь. Без неё, мир - болен?
А ведь порою рождаются и с совсем другим набором слов, ещё более печальным, скудным.
С каким набором слов существования родился подросток Кафки? Не знаю... зато вспомнил свои печальные "слова", каждый вспомнит свои слова, читая Кафку...

Я стоял на палубе корабля и дожидался кого-то.
Зонтик в моих руках рвался тёмной птицей в затянутое тучами небо.
К своему удивлению, на палубе я встретил - Кафку.
Он грустно сидел на жёлтом чемоданчике, скучающе подперев ладонью лицо: так старушки в деревнях порою смотрят в вечернее окошко.
Разговорился с Кафкой... оказалось, что когда корабль прибыл в Америку, подросток спешил к выходу со своим чемоданом, но, вспомнив о том, что забыл в трюме свой зонтик, попросил его присмотреть за чемоданом.
Я заметил Кафке с улыбкой, что дождь всё же ещё может начаться, и, сказал что-то о забытом мальчишкой зонтике, упомянув зачем-то Фрейда, видимо, желая заполнить паузу в нашем робком разговоре.

Какфка грустно улыбнулся, посмотрев на мой зонтик.
Хотелось оправдаться зачем-то... стал сбивчиво объяснять, что Фрейд вообще тот ещё венский шарлатан, что зонтик - простой символ защиты от неба... и бога... рождения...
Кафка усмехнулся и посмотрел на часы.
Я сказал, что сейчас сбегаю и разыщу мальчишку.
Сошёл в трюм... после дневного света, сразу к глазам и сердцу, участливо прильнула темнота, как дворовая собачонка; лизнула ладонь...
Нащупав поручень, стал спускаться дальше, глубже...
До странности знакомым всё это казалось. Ну да... похоже на чрево.
Пробежал какой-то забавный матросик в женском переднике... как и положено в чреве, ещё толком не ясно, какого он пола.
Пол вообще - страшен своей определённостью, размежеванием с чем-то, что дОлжно любить..
Это как если бы цветок ночью осознал, что вещество, из которого он сделан - было когда-то частью звезды, текло по небу в вечной ночи среди планет... и вот теперь, он разлучён навеки со звёздами, мирами.
Может, в любви к женщине - фантомные, звёздные боли какого-то подлинного, сокровенного гомосексуализма?
Был человек, звезда, цветок... и потерялись без вести; в себе ли самих потерялись, в других ли...

Наконец я увидел подростка: заблудившись в коридорах и лестницах, перевивших запутанной пуповиной тело корабля, он стучался в закрытые двери.
Я знал, что за этими дверями были раньше испанцы, немцы, русские... но теперь мне почему-то представилось, что за дверями - разные времена: Испания 16 века, Россия 21 века...
Подросток всё же вошёл в одну из дверей.
Тихо подойдя к нему, я увидел из-за его плечей пустой стол, отодвинутый стул и смятый в ведёрке исчерченный лист.
Жуткой, почти прохладной тишиной веяло от этой комнаты... казалось, что мы вошли в комнату бога, творца... и не застали его: он тоже пропал без вести.
Вспомнив о Кафке, ждущего нас на верху, я хотел было сказать подростку об этом, но он, услышав шум за соседней дверью, переметнулся туда.

Это был отсек кочегара, с различной нежно-раненой рухлядью ( прелестная аллитерация пыли..).
Подросток сразу вошёл. Я зачем-то встал возле двери, слушая их разговор.
Лицо у кочегара было темно от копоти и угля.
Вытирая сверкнувший мрачно пот на лбу, он стал рассказывать мальчику свои несчастья, как все здесь издеваются над ним... говорят на незнакомом языке: он попросту не понимает что они хотят... чёртова жизнь ( выругался он. казалось - выругалась темнота).
Мальчик что-то ему отвечал. Слёзы мелькнули на его глазах... а мне почему-то стало безумно грустно и плохо.
Глаза заволокло туманом... пол подо мной стал прозрачным. Голубая глубина качнулась на меня листвой тополиной маленьких рыб.
Я глянул в зеркало на том конце комнаты, и увидел прислонившегося к двери - чёрного человека, негра: это был я. Я потерял сознание...
Зонтик выпал из рук.

Послесловие.

Всё дальнейшее в романе, помню как сон.
Простите за сумбур ощущений: я как-то... пропал без вести в романе Кафки.
Знаете, есть расстройство личности, с нагромождением чувств, как бы хлынувших со всех сторон, как синева воздуха из-за обнажённых ветвей.
А тут.. тут какое-то расстройство личности текста: самые разные, нечаянные пространства, события и приключения, нахлынули синевой прохладной неба на ГГ и... на меня.
Кафка воссоздал художественный лимб существования, в котором сознание размётано робкими красками на свечеревших холстах отцветших холстах душных пространств.

Читателя не отпускает мысль, что он испытывает кислородное голодание, блуждая по иррациональным вершинам гостиниц мрачных, вместе с подростком, работающего лифтёром, словно ангел на полставки, перенося грустные души на небо... блуждая по бесконечным лестницам, ведущих в комнату почти Раблезианской и эротической госпожи... со странным именем, смутно напоминающей ту самую женщину, что изнасиловала подростка в самом начале.
Кто это? Та самая София, вечно-женственное мира? Но почему оно такое... поруганное, искажённое?
Стоп. Что-то я опять потерялся в тексте...

В памяти вспыхивает уж совсем что-то фантастическое: Фёдор Достоевский служит у бога швейцаром, почти Апостолом Петром, треплет за ухо Кафку... заплаканный Кафка бежит от него по лестнице...
Вот, баснословная "БабУшка" из "Игрока"... её несут на руках... или нет... это женщина. госпожа, и возле неё - её несчастные, безвольные слуги.
Но что это!? Не верю памяти своей!!
С этой женщиной происходят кафкианские превращения! Она превращается, превращается... в груду яблок, картофеля, Мефистофеля ( жуткий нос картошкой, как у начальника, принимающего на работу... а что это за работа? Жизнь? Чёрт принимает на эту работу?), и, как итог - бабУшка Достоевского, госпожа эротическая, превращается... в ту самую семипудовую купчиху из Братьев Карамазовых, в которую мечтал превратиться чёрт.

Память качнулась, оступилась в потёмках... вот, я уже с подростком на мрачном балкончике; за шторкой, за окном... кто-то занимается сексом.
Странным образом, выпуклый балкончик на теле дома, принимает очертания живота беременной женщины... постойте... я, в утробе балкона, вместе с подростком, наблюдаю своё зачатие?
Трудно дышать... кафкианская клаустрофобичность пространств ещё никогда не была столь безусловной... как в утробе. Алый сумрак качнулся, оступился... подростка, или меня ( не знаю уже), насилует женщина, нечем дышать... она вбирает меня в себя: сначала, часть меня... потом, целиком.
Я в ней целиком. Я в её чреве... меня нет больше в мире.

Из упругой, жаркой темноты - алые звуки... плеск воды... воды отходят.
Моя госпожа моется в ванной, я помогаю ей, губкой проходя по её белому телу... и я же, в ней, внутри... теряю сознание, себя...
Неужели и после смерти - жизнь, и тайна ада заключается в том, что из неё нельзя выбраться, убежать?
Повсюду насилие и жизнь, неволя перевоплощений, превращений... всё я, все проявления... довольно проявлений!( кажется, это в бреду шептал умирающий Толстой ).
Роды идут... я принимаю роды, и я же, рождаюсь... но не могу родиться.
Госпожа просит властно - духов. Я ищу их покорно. Пробежал руками по всем ступенькам открывающихся ящичков на полках - нигде нет духов... или - души?
Я искал душу свою, чтобы родиться?

И вновь темнота... в ней - мой дядя - Якоб.
Он улыбается, поднимает голову наверх и... превращается в библейскую лестницу Якова!
Ангелы сходят по ней... а поднимаются - черти.
Вот, я везу по своему протянувшемуся в небо, лестничному дяде, коляску со своей госпожой.
Оборачиваюсь на крик... вспыхнул пейзаж Достоевского, Неточки Незвановой ( её нет, её не звали в этот мир... она тоже пропала без вести..).
Рядом с девочкой - её несчастная и бедная мама в лохмотьях ( похожа на измождённую лошадь... Достоевский). Её тоже за что-то наказала жизнь... она поднимается сквозь тихо падающий снег на строящееся здание, подходит к краю, которого не видит... пронзительный крик девочки снизу...

Перевожу взгляд на коляску с госпожой моей... в ней сидит младенец. Это - я? Я - прощён? Я вроде сделал что-то доброе... я любил. а это ведь не мало на этой безумной земле, правда?
Стоп, а где Карл.. Клара... странное зеркало имени ( может, мне предстоит родиться девочкой? или будет двойня?
Всё вновь смешалось, поплыло куда-то... театр, жизнь... Шекспир и слова безумного в пустоте... из пустоты - самое важное: ребёнок с мамой пробирается сквозь тёмный и душный поток людей на ипподроме. Накрапывает дождь сквозь закат.
Поезд мчится куда-то; я мчусь куда-то... тоннель, как на картине Иеронима Босха... мост и тёмная река, увлекающая в своём течении безвольные и грустные отражения и тени мира.
Въезжаю в тоннель... мир пропал - без вести.

Густав Климт - Мать и дитя

идеальная книга. законченная, несмотря на то, что не закончена. классическая, хотя Кафка и не думал следовать существующим в то время литературным правилам. очень страшная, очень жестокая, и в то же время притягательная. у Кафки получилось создать мир, в котором есть внутренняя логика, есть некие законы, по которым и герой, и вместе с ним читатель, начинают существовать, находя в этом особый вид наслаждения. Кафка балансирует на грани ужаса и смеха (у него кстати отличное чувство юмора), и от этого возникает такое странное, расшатывающее ощущение. вроде и страшно, а вроде и весело - что будет дальше? он описывает обыденным языком (одна из особенностей Кафки - сухой, подчеркнуто непоэтичный язык, мало что теряющий в переводе) свои кошмары, которые - вдруг - оказываются близки определенным людям. демонические помощники, наверное, являются одной из величайших загадок литературы XX века. о них ничего не сказать определенного, помимо того, что они жуткие до судорог. если Кафка - ваш писатель, вы поймете его с первой главы. это ощущение мучительного восторга ни с чем не перепутаешь.

У данного автора свой подход к изображению реальности, посредством полного абсурда. Его манера изложения для меня была какая-то странная, непонятная, лишенная всякого смысла. Мне это совсем не импонирует, поэтому книга мне не понравилась.

Герой этого романа - К., попал в почти отдельный мир, где все подвержено непонятно каким законам и принципам жизни, основанным на почитании и обоготворении служителей замка (чиновников, приближенным к ним людям). Вроде смотришь на этого главного героя, землемера, и, с большой натяжкой, все же адекватный персонаж, однако, какой-то заторможенный и непонятно на кой черт в эту деревню припершийся. Но все, что крутится вокруг него и того хуже. Чисто просто какой-то кошмар. Будто все нормы морали перевернули с ног на голову. Ну объясните мне, как можно презирать семью за то, что девушка ценит свою честь. Или как можно настолько почитать свою систему правления, что смотреть на выдачу документов считается зазорным. А история с "кровавым наказанием" учительницы меня вообще повергла в шок. Это отвратительно. Это дико.

В этой книге не рассказываются чувства переживаемые героем, нет внутренних монологов, т.е. все склоняется к ситуациям, действиям и противодействиям. Для меня, образ главного героя - это заблудившийся человек, но заблудился ли он в своем сознании или все таки в физическом мире - остается для меня загадкой.

Что-то не особенно поразил меня роман, что на самом деле странно. Столько уважаемых и обожаемых мной авторов тепло отзывались об этом романе Кафки и ещё о "Замке", что я решил прочитать книгу хотя бы для того, чтобы лучше понимать замысел любимых книг и улавливать отсылки без помощи комментария от переводчиков. Увы, как и в случае с "Титусом Гроаном" Пика, я остался слегка разочарован.

Возможно, я ещё не дорос до Кафки, это я вполне допускаю. Мне кажется, этот роман намного глубже, чем я сейчас могу понять. Во-первых, сразу выделяется тема бюрократии, бессмысленного тупого механизма, даже не злобного, а просто безразличного. То, как герой не может выяснить даже суть предъявленных ему обвинений, очень напоминает нашу современную судебную систему в России. Когда за убийство получают год условно, а за недоказанную взятку в размере ста с чем-то тысяч рублей семь лет колонии - это совсем финиш, абсурд не хуже кафкианского (или кафковского?). Далее, эта тема переростает в идею о бессмысленности жизни вообще. В городе, где живёт Йозеф, постоянно скверная погода, запуганные неулыбчивые люди жмутся по углам дорожек, не происходит вообще ничего весёлого и занимательного. Я совсем не понял финал романа, когда героя казнят, по видимому, после утверждения обвинительного приговора. Последняя глава выглядит какой-то слишком скомканной, неожиданной после достаточно неторопливого развития сюжета всего романа. Что хотел сказать Кафка, так внезапно расправившись с героем, для меня осталось загадкой. С другой стороны, первоначальную свою задачу я выполнил, теперь стало гораздо проще читать того же Бэнкса, например. А Кафку я пока трогать не буду и с "Замком" тоже подожду, мне это пока не по росту.

Эта рецензия будет короткой. Дружбы с этим автором у меня не получается. Читать было скучно. Не нравится мне стиль Кафки - без юмора, без метафор, нарочито разговорный или официальный, многословный и запутанный. Вообще без всего, что делает книгу интересной. Но, как прилежная ученица, я упорно продолжала читать дальше и дочитала до конца.
А мысли мои, как бабочки, порхали, отвлекая от полного погружения в текст. Вот такие, например, мысли:

• И кто сказал, что Кафка гений? Прочитала полкниги, а гениального пока ничего не заметила…
• Вроде как Кафка был поклонником Достоевского и Гоголя и что-то там перенял у них. И где тут следы Достоевского?
• Боже, что за словесный поток!

Я всегда (или кажется, что всегда) чувствовала к Францу Кафке какую-то непонятную близость. Конечно, чем-то мы похожи, у всех есть частичка Кафки внутри, но я чувствую некое сверхъестественное родство душ. И чувство это совершенно, надо сказать, необоснованное. Как и всё, что понимаешь вовсе не разумом, а каким-то другим местом. Может, мы были знакомы в прошлой жизни когда я была кошкой.
Не могу сказать, что прямо хорошо его понимаю. Вряд ли вообще кто-то хорошо понимает Кафку, даже если ему кажется, что это так. А уж после прочтения "Исследования одной собаки" вообще можно впасть в глубокое уныние от невозможности осознать, что это всё значит. Но имеем что имеем - Кафка для меня особенный ещё со времён уроков литературы, когда мы читали "Превращение". Я даже мотивирую себя учить немецкий тем, что смогу читать Кафку в оригинале. А ещё слушать Rammstein и понимать о чём песни, но не суть.

Когда читаешь мистера К, говорить о сюжете особого смысла не имеет, хотя вся идея романа заключена именно в нём. Но что можно понять, рассказав, что в Деревню прибыл некий землемер К, который может и вовсе не землемер? Его сюда вызвали из Замка, но никакой землемер им на самом деле не нужен, и весь роман К. будет безуспешно пытаться попасть туда. Ситуация абсурдная, как и весь роман. Абсурдна как сама жизнь. Происходящее иногда настолько нелепо, что это даже смешно. Как вот разговор со старостой, который получился очень забавным и до невозможности глупым.
Я после романа ознакомилась со множеством теорий по поводу того, что же отождествляет Замок, Деревня и борьба К. со всем этим. Мы никогда уже не узнаем, что именно видел Кафка в своём Замке, но это и не настолько существенно. Как у каждого героя этого романа были свои объяснения происходящего, так для каждого читателя Замок может означать что-то своё. На самом деле, мы все, как и тот землемер К, который может и вовсе не землемер, пытаемся попасть в свой личный Замок и пытаемся влиться в сообщество Деревни. Кто-то более успешно, кто-то не совсем. Как и сам Франц Кафка, который умер где-то по дороге. И хотя роман не закончен, сомневаться не приходится, что ни в какой Замок К. так и не попадёт. Как рассказывал друг Кафки, которому он поведал, как собирается закончить роман, что уже при смерти, прожив жизнь в Деревне, К. получает разрешение там поселиться. Оптимистичненько, конечно, но К. определённо был бы доволен, хотя на его жизнь это решение уже никак не повлияет.

Читая роман, мне вспомнилась шутка Люцифера о том, как скучно в аду у Кафки. Надо сказать, мне скучно не было, хотя читалось не всегда легко. Удобнее было слушать аудиокнигу, хотя я сначала переживала, что так точно во всём запутаюсь, это же Кафка. Написано вообще-то довольно легко и бодренько, хоть и сбивают с толку постоянные противоречивые рассказы героев и их длинные монологи. Вот и я сама себе противоречу, но ничего не могу с этим поделать. Потому что написано вроде просто, но это ведь только на первый взгляд, потому что разобраться в этой мнимой простоте не так уж легко.

Общество не очень принимает К, да и кого оно вообще принимает? Особо интересна в этом плане история Амалии, которую после отказа Сортини, наказывает вся Деревня. Девушка нанесла оскорбление посыльному Замка, может и самому Сортини, которого такое, конечно, оскорбить не могло, но люди должны заботиться, чтобы даже намёка на подобное не было, поэтому сами оскорбились за всех участников. Замку, конечно, и дела никакого не было до этой ситуации, но люди решили, что такое святотатство не допустимо по отношению к Замку и виновников надо наказать, причём ещё до того, как сам Замок решит это сделать.

Еще любопытный момент был после допросов К, когда он остался в коридоре и помешал всем планам чиновников. Они его вроде стеснялись, они боялись К, самого жалкого из всех членов общества, который даже и не был его членом. Этот самый ничтожный человек нарушил их планы одним своим присутствием. Как говорят сами персонажи, он как маленький ребёнок, на которого и обижаться не стоит, потому что он просто не понимает правила игры.

Я долго думала, как же мне оценить роман, и никакая оценка не казалась подходящей. Мне вроде понравилось, но я, наверно, даже и половины не поняла. Хотя в жизни я точно так же не могу разобраться.

Всем спасибо, Frieden und Liebe!

Самое лучшее, что я могу сказать после прочтения этой книги - ничего.

Кафкианский мир он действительно существует, где-то совсем рядом, но с нашим не соприкасается. Только, если совсем немного. И вы либо его адепт - либо нет, третьего не дано.

Можно читать Кафку с точки зрения журналиста, разбирать "Процесс" в связи с биографией самого писателя, политической обстановкой в стране на тот момент, и многими другими аспектами. Это очень увлекательный процесс. Почти такой же как у самого Кафки, начинающийся всегда внезапно и с непременной казнью в конце.

Ответ на вопрос: "а что же вы вынесли, из прочтения данной книги, для себя" - для меня звучит очень просто. Я вынесла осознание того, что критический реализм Достоевского мне безмерно ближе: с цельным я, с рефлексиями, а главное с жесткой привязкой к географии, политическому устройству страны и вообще общей сущности нашего мира. Процесс в моей голове так и не "впихнулся" в рамки Праги, несчастный обезличенный Йозеф никак не хочет представляться тридцатилетним мужчиной, высокопоставленным служащим, он живет в моей голове в образе толстого, неопрятного старикашки, очень холодного как снаружи так и внутри. Он и неизвестный город, чужой мир, больше похожий на списанные театральные декорации, где бесконечно длится безумный, абсурдный и ужасающий своей логичностью процесс.

Я всегда избегала Кафку. Лет 15 назад читала его Америку, задохнулась в этом липком повествовании и по моему даже не дочитала до конца. Потом было Превращение, почему то я решила, что оно пойдёт лучше, да и годиков мне было побольше, надеялась что и ума тоже. Но превращение далось мне очень тяжко и я не смогла донести до своего разума все величие Кафки и его литературы. Годы идут, мысли меняются и вот я решилась, очередной раз. И вот тут даже не знаю что именно сработало, но эффект потрясающий. Сейчас есть желание, заново перечитать то что когда то не понравилось, ну и прочитать то что ещё не прочитано.
Кафка конечно мутноват, но тем не менее он гений в том что опередил всех аж на сто лет. Вот уж во истину Мы рождены чтоб Кафку сделать былью..... Литературные критики ищут философский и религиозный подтекст в этом произведении, говорят что в основе его лежит библейская Книга Иова, ну что ж все может быть. А я говорю, Кафка реалист, просто родился раньше своего времени. Вот читаешь сцену ареста Иозефа К. или же сцену суда, да даже разговор с адвокатам, так ведь как будто бы новости в телеграмм канале почитала. А про финал вообще промолчу, потому как ужасающе реалистично.
Вот пишет писатель в стиле абсурд или сюрреализм, писателя не понимают и не принимают, а проходит сто лет и ты читаешь и ищешь в его книгах тот самый абсурд и сюрреализм и понимаешь что твоя реальность куда более сюрреалистична Кафковской, как то даже не весело от этого.
Произведение, читается на удивление легко и быстро, хотя тяжелый осадок конечно же остаётся, от безвыходности окружающего.

Нет. В "Процессе" тоже нет. Черно-белый холодный затягивающий мир. Преступление и наказание по-кафкиански. Йозеф К. (Чичиков П., Лужин П.) попадает в кошмар. Его обвиняют непонятно в чем. Он становится жертвой судебного процесса. Но этот внешний наложился на внутренний процесс существования омертвелой души. И неясно жертвой какого процесса становится главный герой - внешнего или внутреннего.

В конце неожиданная фраза:

А если жизнь внутри процесса устраивает?