Мой Пушкин

В первую очередь хочется сказать огромное СПАСИБО Алле Сергеевне Демидовой, которая совершенно бесподобно прочитала эту аудиокнигу. Сразу бросается в глаза, что она в эту работу вложила всю свою душу и сердце! Очень проникновенно, красиво, артистично и душевно. И это тоже сыграло определённую роль в выставлении мною такой высокой оценки.

Во-вторых, безусловно, само произведение. Я привыкла видеть творчество Марины Ивановны сугубо в стихотворной форме. И была приятно удивлена, когда обнаружила, что она в прозе не менее гениальна, чем в стихотворениях. Хотя, я в общем-то, в этом нисколько и не сомневалась.
Потрясающий у неё язык, стиль и манера написания. Очень, на самом деле, перекликается с поэзией. Но это совсем по-другому воспринимается.

В-третьих, насколько же тут чувствуется совершенно бесподобное, тонкое, трепетное отношение Марины Ивановны к Александру Сергеевичу. И очень хорошо чувствуется его влияние на творчество Цветаевой. Да что творчество - на всю её жизнь...

Ну и в-четвертых, тут замечательный юмор. Марина Ивановна вспоминает своё детство и то, как она воспринимала некоторые вещи, с одной стороны, с детской непосредственностью, а с другой - с поразительной "взрослостью", характерной для детей с неординарным мышлением и видением жизни...

Очень хочется и дальше продолжать знакомство с творчеством Марины Цветаевой, причём теперь еще и с других ракурсов. Хотя, и в стихотворной форме еще масса всего непрочитанного. Да и перечитывать её я всегда готова с истинным удовольствием.

В общем, бесконечно всем рекомендую! Я лично получила колоссальное удовольствие!

Ну и почитайте, пожалуйста, это напоследок. Сразу становится понятно влияние творчества Александра Сергеевича.

"Мой Пушкин" стал моей первой попыткой знакомства с прозой Цветаевой. И, должна сказать, это небольшой очерк размером в несерьёзные полсотни страничек дался мне очень непросто. Перед тобой сразу дилемма: то ли читать сердцем, надеясь, что оно как-нибудь само поймет, рассудит и разложит по полочкам. То ли включать мозг и читать вдумчиво и старательно, вникая и размышляя. И я совсем не уверена, какой путь будет более правильным. Творчество Цветаевой - это всегда о внутреннем сродстве, а тут уж вникай, не вникай - разницы нет.

Марина пишет не сколько о Пушкине, сколько о себе, четырёхлетней, оглушенной и уже безнадежно влюбленной в поэта. И сразу мое почтительное восхищение: ребенок-то не просто был в курсе, кто такой Пушкин, но и знал, как оборвалась его жизнь. Стоит ли удивляться, что в пять лет она пусть не вполне поняла, но угадала трагизм и красоту отношений Онегина и Татьяны. И поневоле задумаешься: сочувствовать ли Марине, которая получила от Пушкина первый урок любви и старательно следовала ему всю жизнь, или завидовать?

"Мой Пушкин" пронизан противопоставлениями. Поэт - чернь, черный - белые, мнимая неблагодарность - лучшая благодарность. Эти постоянные контрасты характерны и для поэзии Цветаевой, и, как мне кажется, для мировосприятия Марины. Поэтому такая категорическая непримиримость с жизненными обстоятельствами, поэтому - личные трагедии, которые одна за другой нанизывались на нитку.

И первая из них случилась там, в детстве. Но об этом в книге мимоходом, вскользь: "...когда отец, повеселев от чуть подавшейся ртути в градуснике матери...". Марии Цветаевой не помог ни целительный генуэзский воздух, ни побережье Крыма. Впрочем, я столько читала о прохладном отношении матери к своей дочери, что, вполне возможно, ошибаюсь в своей оценке и здесь. В творчестве Марины мать осталась грустью, оставленной в наследство, море - пейзажем, окаймленным траурной рамкой, и недостижимой стихией, а стихия - стихами.

...Может быть, знакомство с Пушкиным и стоит начинать с Цветаевой? И вдруг подумалось, что мне тоже хотелось бы так: чтобы мимо дома Гончаровой к Памятник-Пушкину, а там к "Цыганам", "Евгению Онегину" - и дальше, дальше, к любви, которая острее всего ощущается только тогда, когда становится разлукой.

Как странно, никогда не читала прозу Цветаевой; только стихи. В прошлом году открыла для себя прозаика Сашу Чёрного - и это было прекрасно, без рифм он пишет так же замечательно, как с ними. От Цветаевой я тоже не ждала подвоха, но...

Текст-винегрет, очень сложно понять, что хочет сказать писательница. Некоторые предложения по сто раз перечитываешь - и еле-еле складывается картинка. Чувство такое, что Цветаева вообще не для читателя пишет. Что-то свое, отрывистое, прыгучее - вот уж точно "прозаик" - про заек, про заик, через буераки за капустой. Текст кажется больным. В стихах эти обрывы и перевалы смысла, бесконечные тире тире тире можно объяснить, перелететь на ритме, на эмоциях. В прозе - колдобины.

Но почему "чернь"?.. Бог с ним, с Пушкиным, но для девочки Марины, что есть чернь?

Ах, вот оно, это краска, в прямом смысле слова "чернь". Девочка смотрит на картину, белый снег, чёрные стволы деревьев. Но какое же больное воображение-то в 4 года. Любой и один - не каждый взрослый додумается до такого противопоставления. Да, это "воспоминания" уже взрослой Цветаевой, и наверное, воображаемого в них больше реального, но всё же, всё же... Родить в себе поэта в 4 года от картины с дуэлью Пушкина и Дантеса. Почему-от кажется, что так оно и было. Ибо мышление Цветаевой, что в стихах, что в прозе (в прозе - больше) несколько пугает. Нестандартное, оригинальное, осколочное, цветное - шизофреническое?

В институте на практике в больнице, где пациенты с расстройством по шизоидному типу рассказывали о себе, я поняла, что мне в психиатры нельзя - я легко уплываю вместе с пациентом. С Цветаевой примерно так же - меня затопила её чернь, которая стекает с картины и убивает Пушкина. Причем Пушкина, извините, не очень люблю, может быть, поэтому очень чётко вижу, что Пушкин Цветаевой это Цветаева и "мой". А был ли Пушкин? Да вообще не в нём дело. Это фантасмагория с картинки, наделённая магическими атрибутами солнца, света, гения, на которую поднимает руку с пистолетом зло, мрак, чернота. И нет там личностей, только сгустки энергий, что бьются в голове Цветаевой, слетая с её языка то стихами, то дневниковыми записями в стол.

Верю, что Цветаевой нравилось творчество Пушкина само по себе, именно как мысли, рифмы, строчки Пушкина, а не её фантазии на тему. Иначе переводить, наверное, стихи на другой язык вообще невозможно. Но всё-таки в этой любви больше местоимения "мой", перецветаевский Пушкин, перемолотый, переосмысленный. Её представления о нём расходятся с воспоминаниями современников о его характере. Мне кажется, она его немного обожествляет, при этом лишая жизни. Это не столько божественная личность, сколько священная реликвия. Поэтому "Памятник-Пушкина", "Сын-Пушкина", "Онегин-Пушкина", "Стихи-Пушкина" - какие-то следы бога на земле. Но она и в его произведениях видит своё, они для неё как ключи к сундуку с сокровищами собственной души. И этого понять не могут ни учителя, ни родители. Ребёнку "Русалка" должна понравиться, а не Евгений Онегин, что она там в любви понимает. Кстати, в книге не написана, чья Русалка-то. Потому что если пушкинская, то какая там сказка? Обманул девицу, бросил, она утопилась, потом всех остальных утопила, кажется. Обалдеть, сказка для детей.

И при всей яркости восприятия и очень интересному отношению к любви и смерти Цветаева удивляет редким простодушием в национальных вопросах.

Столько памятников Пушкину кругом - как умудрились некоторые вырасти не под ними, загадка... Ну, или не в памятнике дело. А в растущем под ним организме всё-таки. У Цветаевой он настолько оригинален, что ей Пушкин, Гоголь, Достоевский - всё одно - МОЙ. Или немой.

Какой добрый и уютный получился у Цветаевой Пушкин. Вот уж поистине «мой». Как писала сама Марина Ивановна: «Мой Пушкин — это Пушкин моего детства: тайных чтений головой в шкафу, гимназической хрестоматии моего брата, которой я сразу завладела». И ещё: «У всякого свой, у меня – мой Пушкин».

Очень личностное произведение. Не подробный анализ творчества, а опыт знакомства с поэтом и опыт безоговорочной с первого слова любви к его книгам. Надо хоть немного знать, какой была Марина, чтобы небольшая эта книга не показалась тебе несуразицей, набором обрывочных и очень эмоциональных сцен. Воспоминания о Пушкине Цветаевой импульсивны и экспрессивны, как сама Цветаева. Но в них безмерное количество любви. И бережного, трепетного отношения к великому русскому слову. К гению слова.

Кроме того, в книге достаточно описания быта того времени. И это тоже интересно. Звучит, очень тонко звучит ностальгическая нота по русской интеллигенции, по её неспешной жизни с домашним уютом, прогулками с няней, семейными посиделками.

Чтение не совсем чтобы лёгкое. Нужно знать Цветаеву, её любовь к нетрадиционной пунктуации, обрывочным мыслям, эмоциональным восклицаниям. Мне помогло прочтение вместе с А. Демидовой.

Очень люблю Цветаеву, ее лирику и особенно поэмы, и очень люблю Пушкина. Так что в этих воспоминаниях-размышлениях для меня сошлись две большие любви.

Цветаева пишет прекрасно. Это не просто впечатления, ощущения и ее видение Пушкина, это целый мир, описанный белым стихом, стихами в прозе.
Цветаева потрясающе передает самые ранние детские впечатления, такие непосредственные, но важные, и то, как они повлияли на нее уже потом, в последующей взрослой жизни, во что трансформировались.

В красной комнате был тайный шкаф.
Но до тайного шкафа было другое, была картина в спальне матери - "Дуэль". Снег, черные прутья деревец, двое черных людей проводят третьего, под мышки, к саням - а еще один, другой, спиной отходит. Уводимый - Пушкин, отходящий - Дантес. Дантес вызвал Пушкина на дуэль, то есть заманил его на снег и там, между черных безлистых деревец, убил. Первое, что я узнала о Пушкине, это - что его убили. Потом я узнала, что Пушкин - поэт, а Дантес - француз. Дантес возненавидел Пушкина, потому что сам не мог писать стихи, и вызвал его на дуэль, то есть заманил на снег и там убил его из пистолета в живот. Так я трех лет твердо узнала, что у поэта есть живот, и - вспоминаю всех поэтов, с которыми когда-либо встречалась, - об этом животе поэта, который так часто не-сыт и в который Пушкин был убит, пеклась не меньше, чем о его душе. С пушкинской дуэли во мне началась сестра. Больше скажу - в слове живот для меня что-то священное,- даже простое "болит живот" меня заливает волной содрогающегося сочувствия, исключающего всякий юмор. Нас этим выстрелом всех в живот ранили.

Очень интимные, очень личные впечатления описывает Цветаева, но она писала не для себя (хотя ведь и дневники писателей мы читаем с большим интересом), она писала для читателей, для нас. Она оставила нам материал, прекрасный по форме и содержанию, интимный и публичный одновременно, прозу и поэзию слитые воедино.
Это одна из тех вещей, которые регулярно хочется перечитывать, особенно теперь, когда я так далеко от Памятника Пушкина.

Памятник Пушкина был не памятник Пушкина (родительный падеж), а просто Памятник-Пушкина, в одно слово, с одинаково непонятными и порознь не cуществующими понятиями памятника и Пушкина. То, что вечно, под дождем и под снегом, - о, как я вижу эти нагруженные снегом плечи, всеми российскими снегами нагруженные и осиленные африканские плечи! - плечами в зарю или в метель, прихожу я или ухожу, убегаю или добегаю, стоит с вечной шляпой в руке, называется "Памятник Пушкина".

Для меня чтение и обладание книгами Марины Цветаевой - это про любовь, а не про новые знания. Марина Ивановна в 8 лет рассказала мне, как будет устроена вся моя жизнь, она знает обо мне вообще всё, поэтому сборник "Мой Пушкин" хранился у меня лет 10, прежде, чем я начала его читать. Я ждала чисто эстетического удовольствия, хотя бы потому что достаточно много читала Цветаеву и догадывалась, что меня ждёт. Перефразируя её же фразу из письма к Пастернаку (приводится в этом сборнике), ты не делаешь меня умнее, ты делаешь меня счастливее.
Но по крайней мере одна статья преподнесла мне сюрприз и умнее всё-таки сделала. Это "Пушкин и Пугачёв".
В целом восприятие Цветаевой Пушкина происходит через детство. Детские впечатления от памятника, от стихов (бедная собака, я смеялась и плакала над тобой!)... С Пугачёвым немного сложнее, но даже "Капитанскую дочку" Цветаева осмысливает скорее как сказку, с неминуемым злым волком, принцессой и прекрасным принцем. Общеизвестный факт, что Марина Цветаева почти моментально вставала на любую противоположную сторону, всегда стремилась отдать предпочтение кому-то и чему-то другому. Лишь бы не оказаться на одной стороне со всем остальным миром. Но относительно Пугачёва её отношение кажется даже необычным: она его любит, как любит всякого антагониста, но совершенно не скрывает его тёмной стороны. Причина? В какой-то момент Цветаева начинает объяснять "Капитанскую дочку" не столько сказочными образами, сколько... психоанализом. "Капитанская дочка" как отражение личности Пушкина. Гринёв - супер-эго, бессознательная природа Пугачёва. Несколько лет назад я читала очерк "Наталья Гончарова" и тогда же познакомилась с цитируемым там "Пугачёвым" Сергея Есенина. Поэтому здесь я тоже ожидала фольклорного восприятия Пугачёва Цветаевой. Но к такому готова не была. Это удивительно. Теперь мне даже интересно, насколько хорошо была знакома Цветаева с работами Фрейда.
Кроме этих двух больших статей или эссе в сборник включены отдельные записи Цветаевой о Пушкине, входящие в состав других её работ, например, из очерка "Наталья Гончарова", из писем, воспоминаний, дополнительные редакторские примечания, которые тоже интересно читать и, конечно же, стихи - собственные и переводы Пушкина.
В общем, Марина Ивановна, вы сделали меня и счастливее, и умнее. Одновременно. Снова.

М. Цветаева в своем эссе об известной повести А. Пушкина «Капитанская дочка» высказала некоторые мысли, которые мне хотелось бы напомнить и снабдить своими комментариями...
Поэтесса XX века утверждала, что для нее с самого первого, детского прочтения этой повести установилась такая, как сказали бы критики, «система персонажей»: главный герой — Пугачев, герой второго плана — Гринев, а дальше уже идут едва различимые персонажи, вроде Маши Мироновой, Швабрина, Екатерины II и др., и проч. Поэтому она, Марина, в детстве никак не понимала, почему Пушкин назвал свою повесть - « Капитанская дочка». Сама она назвала бы это произведение - «Вожатый»...
Больше всего Цветаеву удивляло, что Пушкин свою повесть о Вожатом — Пугачеве написал уже после «Истории пугачевского бунта...», то есть зная о зверствах, которые совершал в действительности реальный Пугачев... Во всяком случае множество отвратительных поступков мятежника было описано в документах, составленных и хранящихся в официальных архивах. И вот дворянин Пушкин в своем художественном произведении Пугачева преобразил и — полюбил!
Цветаевой ли не знать, что авторы очень часто больше любят в своих произведениях именно злодея, ибо он получается самым интересным , самым запоминающимся ... Поэтому Марина и оформила свое эссе, как воспоминания маленькой девочки, которая не разбирается в законах построения художественного текста. И эта «девочка» наивно и мудро пишет о дружбе « беленького» с «черненьким», Гринева с Пугачевым. Марина напоминает читателю о том, что есть
«высокое зло» , а есть - предательство. Есть враг достойный, а есть — ничтожество, о котором и говорить -то в повести не хочется. Нельзя любить того, кто подал руку, целовал, говорил о верности … и предал. И совсем другое дело — враги, каждый из которых не будет унижаться, не преклонит колен, не солжет... Такого врага можно и полюбить, даже не переходя на его сторону! О такой «любви» Гринева и Пугачева и пишет Цветаева.
Это враги, каждый из которых тщится делать другому добро, стремится быть великодушным, хочет отблагодарить за любой дружественный поступок. Пугачев хочет сохранить жизнь Гриневу и его возлюбленной, дворянин, в свою очередь, мечтает вырвать Пугачева « из среды злодеев , и... спасти его голову»...
Совершенно права Цветаева, заметившая, что после общения с бунтовщиком, Петруша как-то очень быстро поумнел и повзрослел, действует уже не как «недоросль», а как взрослый человек, как состоявшаяся личность. Он понимает, что по долгу службы он должен убить самозванца, во всяком случае он не должен испытывать к нему симпатию...но в сердце своем , к счастью, мало кто волен.
Конечно, эта повесть о том, что в любом противостоянии есть место любви и состраданию, мудрый человек не должен быть никогда ослеплен ненавистью и имеет право оставаться над схваткой, так как почти в любой войне, кроме освободительной, « правда» и « ложь» - понятия условные и исторические.
«Над схваткой» сумел остаться Пушкин в своей замечательной повести
«Капитанская дочка». Повесть, понятно, названа так потому, что представляет собой записки Гринева, для которого самым главным человеком в этой истории была все-таки любимая Маша, от всех этих ужасов бледневшая и падающая в обморок, что и полагалось делать хорошо воспитанной чувствительной дворянской девушке...
Проза любого настоящего поэта почти всегда насыщена символами и метафорами. М. Цветаева в своих статьях тоже остается поэтом, эмоциональным и субъективным. Но в этом и достоинство ее эссе.

Книгу читала летом после шестого класса и уж точно тогда я не могла ее правильно понять. Сейчас почему-то вспомнилось. Наверное, когда увидела конкурс на рецензии к публицистике. Но сразу написать не успела, теперь восполняю пробелы.
Еще при первом прочтении на меня произвели впечатления некоторые фразы, до сих пор их помню. Тогда я еще воспринимала их просто как интересные словообороты, несколько смешные ввиду своей необычности. Теперь решила составить их список.

• На Патриаршие пруды или...?
• К Памятник-Пушкину!

И многое-многое другое. Они остаются в памяти и рано или поздно ты к ним возвращаешься. Сейчас искала эти фразы и параллельно перечитывала знакомые полюбившиеся строки. Вообще публицистику читать сложно, но ты становишься старше и начинаешь понимать. Когда-нибудь я перечитаю еще раз и пойму еще лучше, а пока вспоминаю красивый слог безумно поглощающих мыслей великой поэтессы.

Книга расшикарнейшая: одновременно легкая, как стихи, текущие рекой, и вдумчивая, мудрая, как проза. И житейская, и философская. Наивная и продуманная, выверенная до мелочей. Она о Пушкине и о Цветаевой. О ком в большей степени? О Пушкине глазами Цветаевой, ее ушами, душой, сердцем. Это ее восприятие личности и творчества признанного гения. Оно особое, не похожее ни на мое, ни на чье-то другое, потому что выстраданное, продуманное, прочувствованное, временем проверенное.
Кто главный герой "Капитанской дочки"? Ответ прост, утверждает Цветаева, конечно, Пугачев. Какая пара фигурирует в тексте? Гринев и Пугачев. А Маша - бледная моль, вечно вздыхающая и всего на свете боящаяся.А Пугачев - центр, Пугачев - притяжение, Пугачев - бунт, крик, буран, стихия, вожатый, спасение. Пугачев - любовь. Настоящая. к одному. Не за тулупчик только, за человеческое добро. Любовь всепоглощающая, способная не брать ничего себе. а только отдавать. В жизни и смерти. Пугачев "Истрии пугачевского бунта" совсем иной, глазами дворян, противников, но что-то внутри поэта протестует, чтобы полностью принять Пугачева - убийцу.
Будучи ребенком, Цветаева влюбилась в этого героя-бунтаря. Я читала и вспоминала свою любовь: тоже бунтарь, казак, защитник народа и герой: "И палач в рубахе красной высоко поднял топор... И скатилась с плеч казацких удалая голова". Я обожала Степана Разина, не давала маме спать, забрасывая ее вопросами о нем. а она не понимала, как я могу быть восхищена убийцей и бунтарем. Я видела его не по историческим свидетельствам и документам, а, как Цветаева своего Пугачева по "Капитанской дочке", по стихотворению Сурикова, которое перечитывала по сто раз в день и плакала. От бессилия, от боли, от раздирающего грудь крика: "За что с ним так? Как же дальше без него?"
Поэтому я поняла, вспомнила, прочувствовала каждое слово Цветаевой, каждый всплеск ее поэтической прозы.
Пушкин и Дантес. Пушкин и Гончарова. Кто об этом не писал, кто не говорил? Каждый считал своим долгом либо опустить, либо оправдать Наталью Николаевну. (Понятно, что при всем желании оправдать Дантеса невозможно. Его хотели понять. но не оправдать.) Цветаева Наталью Гончарову (или Ланскую, но не Пушкину) очеловечила, показала ее равность Пушкину: они оба первые - в таланте и в красоте. Не было у нее ума и таланта, а у него - красоты. Потому и равны. И так непохожи.
Проза поэта - явление чарующее. Чары, исходящие от Пугачевва, действуют не только на Гринева, чары Пушкина и Цветаевой действуют на всех неравнодушных.

Мне нравится Цветаева. А Пушкин - нет, никогда не нравился. А она нравилась всегда.
Она говорит о любви к любви, которая вовсе нелюбовь. О том, как полюбила Пушкина в стихах, а стихи в Пушкине. И в себе. И во всём мире. О стихии поэта в стихии стихов.
Для меня, не только мыслящей, но и дышащей образами, проза Цветаевой стала одним большим образом - мягким и податливым, как пластилин, но столь же твёрдо держащим форму. Его можно мять, резать, придавать другие очертания, но всё же первоначальный замысел останется неизменным. Ведь эти мысли - её! - и мои тоже, такие родные и понятные.
"Мой Пушкин" не читается, нет. Он осознаётся - сразу и бесповоротно.