Собрание сочинений в пяти томах. Том 5. Бесы (часть III). Игрок. Неточка Незванова

Очень люблю Достоевского, наконец добралась и до этой книги. До этого слушала только спектакль одного из театров по ней.
Сложная книга. И неровная для моего восприятия. То есть не книга неровная, а Я воспринимала ее неровно.
Начинала читать с большим страхом и напряжением. Но почти с первых же строк расслабилась и стала слушать, получая удовольствие.
Да и как можно было не получать удовольствие, когда первые строки Бесов наполнены юмором и еще каким!

Ох, не любил Достоевский либералов!
Начало слушала, как Я уже написала слушала с большим удовольствием. А вот дальше было неровно.

Дальше...

Какие-то моменты слушала с огромным интересом, включаясь и сопереживая, и раздумывая. А некоторые было слушать очень скучно. Понятно, что просто Я не доросла еще в полной мере до всей глубины этой книги. И может быть никогда и не дорасту. Но не знаю в какой мере это влияло или то, что вот эти революционеры/либералы/"золотая молодежь" мне не очень интересны. Последнее время стала замечать в разных книгах у разных авторов, что если речь идет о них, что мне совершенно скучно читать. Так и тут. Мне эти Ставрогины, Верховенские и аналогичные им просто неприятны и скучны, поэтому когда читала о них, или их рассуждения мне было омерзительно и скучно. Хотя понимаю, что как раз это все-таки основная часть книги. Куда приятнее мне были Даша, Шатов, Кириллов. Не могу сказать, что они мне были симпатичны, нет, скорее просто это на фоне во-первых, остальных, а во-вторых, не столько они были симпатичны, сколько просто вызывали у меня сочувствие. Очень жалко было Лебядкину, хотя под конец она вызывала какое-то глухое раздражение, но все-таки было грустно от ее конца. И очень жалко было Шатова, так и хотелось закричать, ну нет, только пусть не так все закончится. Все-таки Достоевский мастер описывать и вызывать сочувствие. Вообще, безусловно, грандиозная книга. С массой рассуждений, причем описанных так, чтобы человек мог поразмышлять и дать им оценку, та же идея самоубийства Кириллова. И поднимает он и туже тему, что в Преступлении и наказании:

Многие его мысли и мне близки:

Читает Поздняков очень хорошо, легко книга слушается в его исполнении.
Думаю, что через некоторое время буду переслушивать эту книгу, уже в другом исполнении, книга стоит того, чтобы читать ее несколько раз и открывать все новые и новые слои.

К сожалению, не смотря на всю мою любовь к Достоевскому в его произведениях меня часто коробит язык повествования, уменьшительно ласкательные окончания, прозвища, а в " Братьях Карамазовых" так вообще помимо этого Достоевский использовал немного устаревшую форму русского языка.
Так что, читая "Игрока" была приятно удивлена приятным слогом, Федор Михайлович открылся совершенно с другой стороны, но при этом не утратил своего неповторимого таланта передавать чувства человека и моральные дилеммы.
"Игрок" это книга не только об азарте, но и о потере личности, очень легко поддаться искушению и легким радостям, которые опутывают тебя и не дают тебе быть тем, кем ты должен был быть.
И как легко можно лишить себя всех ценностей, чаяний и мечт?
Книга о вечной борьбе человека за свое будущее.
Книга предупреждение.

У меня опять случился приступ федормихайловщины. Решила перечитать «Бесов» – самое страшное и самое тяжелое произведение Достоевского. Его часто называют пророческим, но в то же время, «Бесы» были очень актуальным романом, в прямом смысле, на злобу дня. Не хочу отнимать у Федора Михайловича дара предвидения, но если читать роман с подробными комментариями, как это было в моем случае, то можно заметить, как мало он выдумывал, как много взял из современной ему общественной жизни. В двадцатом веке не случилось ничего, что не имело бы корней в девятнадцатом.

По-моему, очень узко трактовать роман как предвидение ужасов, которые несет революция, понятие «шигалевщина», введенное Достоевским (тогда как само явление уже существовало в зачатке у многочисленных реформаторов и социальных мечтателей), не обязательно подразумевает социалистов. Фашизм – это та же самая шигалевщина, любое устройство общества, основанное на страхе и насилии и подразумевающее какое-то элитарное меньшинство, которому принадлежит власть – это шигалевщина. Шигалевшина – это власть ради власти, и хотя жажда двигать людьми, как пешками, всегда рядится в какие-то идейные одежки, это лишь маскировка старой, как мир, агрессии и желания все попрать, для которых «сто миллионов голов» кажутся приемлемой ценой за какую-то неосуществимую иллюзию. Шигалев – в некотором роде идеалист, но страшно, что его идеи берут на заметку практики, и их интересует не всеобщее счастье, а работающая система страха и насилия.

Дальше...

«Бесы» – это роман о людях, одержимых идеями. Одержимость идеями тоже стара – как только человек стал концептуализировать, он превратился в фанатика собственных ментальных продуктов. Все религии стремились сдерживать агрессивный человеческий разум, но девятнадцатый век – век воинствующего атеизма, поэтому он и породил столько больных идей. По сути, Достоевский продолжает тему «Преступления и наказания», это опять «все дозволено», но несколько по-другому. Для инженера Кириллова, например, «все дозволено» – это убить себя «из своеволия».

Но кроме Кириллова есть и другие. Петр Верховенский – он даже не сомневается в своем праве убивать «ради дела», это уже не страдающий Раскольников, а циничный мошенник от революции. Ставрогин – заигравшийся барич, который ищет предел своей подлости (или своей свободы, или своего страха) и творит зло походя, как бы невольно. Он примеряет идеи, как платье, отбрасывает и остается с собственной пустотой, он ищет… неужели Бога?.. и не решается себе в этом признаться, падая в ад собственной пустоты, не в состоянии ни полюбить, ни возненавидеть, ни раскаяться. «Ставрогин если верует, то не верует, что он верует. Если же не верует, то не верует, что он не верует», – говорит о нем Кириллов.

Шатов – другой тип, пришибленный идеей. «Это было одно из тех идеальных русских существ, которых вдруг поразит какая нибудь сильная идея и тут же разом точно придавит их собою, иногда даже навеки. Справиться с нею они никогда не в силах, а уверуют страстно, и вот вся жизнь их проходит потом как бы в последних корчах под свалившимся на них и наполовину совсем уже раздавившим их камнем». Шатов – бывший революционер, обратившийся в славянофильство и уверовавший в народ-богоносец. Интересно, что свершился в нем переворот с подачи Ставрогина, который пламенно проповедовал то, во что сам тотчас же перестал верить. Это интересная черта Ставрогина. Он увлекает людей и они готовы за ним идти, но сам мгновенно остывает. Не холоден, и не горяч…

Закончив роман, взялась за Бахтина ( Проблемы поэтики Достоевского ). Пока прочитала немного, и решила поторопиться написать рецензию, чтобы высказывать собственные мысли, но с первых же слов приняла определение «полифония» по отношению к творчеству Достоевского. Это было то, что я сама давно чувствовала о Достоевском, но никогда не смогла бы так точно выразить одним словом. Действительно, он создает свои романы из множества наслоившихся мировоззрений, не становясь ни на чью сторону. Он не судит своих героев, не создает отдельного авторского мнения, он показывает то одну грань, то другую, заглядывает в бездны и возносится к небесам. В этом отношении, «Бесы», с одной стороны, занимают уникальное положение в творчестве Достоевского, так как это, пожалуй, единственное откровенно тенденциозное произведение, написанное на злобу дня, социальная сатира, больно затрагивающая современников, роман, рассказывающий о реально произошедшем убийстве (Достоевского даже упрекали за чуть ли не прямое воспроизведение материалов судебного процесса группы Нечаева). С другой – это все то же полифоническое произведение, в котором общая картина складывается, словно пазл, из миров отдельных героев.

Достоевский – слишком большой писатель, чтобы написать просто политический памфлет. Хотя он сам декларировал такое намерение, но при этом очень долго искал форму и, в конце концов, спрятался за своеобразным рассказчиком, «хроникером», этаким добрым малым, довольно неглупым, вездесущим, приметливым и по-особенному острым на язык. Ему все позволено: и на правах доверенного лица Верховенского-старшего вываливать всю его подноготную; и иронически описывать «великого писателя» Кармазинова; и трепетать перед генеральшей Ставрогиной, хотя тоже не без язвительности; и рассказывать о невинных увлечения губернатора фон Лембке, который писал роман и «клеил кирку»; и испытывать неприязнь к Верховенскому-младшему; и недоумевать от выходок Ставрогина. Это он, а не автор, раздает оплеухи и либералам, и нигилистам, и славянофилам, и западникам, и женскому вопросу тут нашлось место, и земским судам, и провинциальному обществу.

Нет, разумеется, рассказчик не делает выводов, его дело – описывать, а читатель уже сам разберется, если, конечно, в этом скопище бесов можно разобраться. Здесь есть бесы суесловия и бесы гордыни, бесы-убийцы и бесы-самоубийцы, бесы-маньяки, бесы-самолюбцы (-любки?), бесы с благими намерениями, бесы-атеисты и бесы верующие, но в своего бога, бесы трусливые и бесы жадные, бесы-искусители и бесы-опровергатели. Даже в душе обратившегося Шатова живет бес, ведь в народ-богоносец он уверовал, а в бога – нет. Даже бедная Лиза искушаема бесом гордыни.

Хочется сказать, что Петр Верховенский в этой орде – главный бес без страха и упрека, то есть без стыда и совести, но есть маленькое обстоятельство… Сначала казалось, что Достоевский впервые изобразил стопроцентного негодяя (у него даже в Свидригайлове есть что-то человеческое, если не сказать благородное), но образ Петра Степановича вдруг резко преломился в свете главы «Иван-царевич», оказалось, что он тоже имеет слабое место, он до болезненности увлечен идеей сделать Ставрогина Иваном-царевичем, полумифическим лидером. Ведь не для себя же старался, гад, и по сути, больной человек. А что царевич? Царевич оплошал. Не стал ни князем, ни главным бесом, ни монахом, ни гражданином кантона Ури. Лопнул, как мыльный пузырь.

Те же «революционеры» (без кавычек даже неловко), которых использовал Верховенский для убийства, кажутся какими-то статистами. Шаблонные фразы, мелкие чувства, карикатурные образы. Хотя статисты – и есть то пушечное мясо, которым двигают идейные руководители. Ими и их жертвами унавоживают хлев истории, их ведут на заклание – «сто миллионов голов». Хорош жидок Лямшин, который дал Шатову только пять рублей вместо пятнадцати, а остальные пообещал потом, зная, что никакого потом не будет – Шатов умрет, а после убийства первый не выдержал и побежал доносить. И это тоже фигура бесовского кордебалета – где страх, там и доносы, где доносы, там и подлость.

Мрачная картина, картина мира без Бога, любви, красоты. Разум и материя, заключив между собой договор, рубят сук, на котором сидят. В романе много раз поднимается вопрос, что важнее «сапоги или Пушкин», «сапоги или Сикстинская мадонна». Но почему нельзя сохранить и сапоги, и Пушкина, и Сикстинскую Мадонну? Нельзя, и все тут – непроходимый материалистический дуализм, жуткий застенок, в котором нет альтернативы страху, порожденному безумными идеями. Смотрел ли Достоевский в будущее или показывал современникам зеркало настоящего, он понимал, что так – нельзя, путь холодного рационализма ведет в тупик. Рецепта счастья он не дает, но не желает уступить Сикстинскую мадонну прагматикам. Хлеб нужен был всегда, но, в то же время, помимо хлеба человек всегда тянулся к прекрасному, к тому, что дает нечто высшее, чем только удовольствие сытости. Спасение лежит за пределами бездушных спекулятивных идей, и не важно, как оно называется: Бог, любовь, красота, почва – это не слово и не идея, эта та искра, которая делает человека человеком, а не разумной обезьяной.

В итоге, получилась не рецензия, а целый трактат, но не такое это произведение, чтобы отделаться парой шутливых строк, мысль не высказывается короче. Не думаю, что буду когда-то еще раз перечитывать "Бесов", несмотря на всю значительность этого произведния, оно не из таких, которые тянет записать в любимые. Слишком мрачно, слишком много политики, оно лежит на грани романа и публицистики, а публицистика - это не мое. Очень трудно было преодолеть начало, где много сатиры и теоретических рассуждений. Лишь когда завязалась основная сюжетная интрига, стало легче. Предпочитаю другого Достоевского, Достоевского "Идиота" и "Братьев Карамазовых", где вечные вопросы стоят рядом с бешеными страстями, где люди выворачиваются наизнанку и бросаются из одной бездны в другую.

Дисклеймер: для меня очень не просто дать отзыв на книгу о которой я еще долго буду вспоминать и думать, но таковы правила игры.

Я в восторге! Это первое мое знакомство с автором и мне не было скучно ни секунды. Скажите мне это в школе и я бы пожала плечами и отвернулась от психопата)))) А сегодня я понимаю, что я хочу еще и еще, и еще.
Люди пишут, что это художественный провал и т.д. Наверно, я еще не доросла чтобы понять где он там этот провал. Для меня после "Разностной машины" это очень и очень логичная и понятная книга, которая легко читается, держит в любопытстве, вызывает множество эмоций и не меньше размышлений: о людях, о пропаганде, о религии, о семье, о гедонизме, о любви - о жизни нашей. Книга пророческая в то время и актуальная сегодня.
Самое страшное для меня было и будет еще долго это то, что читая роман я старалась искать в своем окружении персонажей книги: кто мог бы быть Ставрогиным, а кто Верховенским старшим, кто Лизой, а кто Дашей, - и вот, себя я нашла одновременно в Петре Верховенском и Марье Тимофеевне Оо :-D

Пара мыслей: а еще мне очень понравился фильм о четырех сериях 2014 года "Бесы". Будь вся классика так отснята, я бы в школе не плевалась. Повезло новому поколению, если им, конечно, еще показывают фильмы в школе.
Еще я думала, что Достоевский это нечто такое непостижимое и тоскливое, серьезное до нельзя. Увидев юмор проскальзывающий в характеристиках героев и курьезные забавные происшествия я не столько смеялась сколько удивленно разглядывала обложку: то ли я читаю???

the grass was greener

С самого начала романа бросается в глаза оторванность, отстранённость этого произведения от остального творчества Достоевского. Прежде всего такое впечатление оставляет первое лицо, главный герой, раздражая своим инфантильным эгоцентризмом, который пытается скрыть за пылающей любовью. Но ведь, если актёр заставляет зрителя себя ненавидеть, это лишь значит, что исполнитель роли — мастер своего дела. А ведь и правда, образ такого человека мне до боли знаком: он встречается на каждом углу, заискивая перед другими, ища себе оправдания и постоянно пытаясь "отыграться". С течением романа пыл Алексея утихает, утихает, и после тихого омута вновь происходит взрыв, отчаяние, страдания — всё в точности по Достоевскому.
Не меньшую отторжение вызывают и другие персонажи — Полина, мадемуазель Бланш, Де-Грие, генерал, да практически все. Особняком стоит лишь "baboulinka" Антонида Васильевна — крепкого характера женщина, хоть и ей не удалось избежать дурмана рулетки. Но, как по мне, так это самый достойный персонаж в этом загнивающем буржуазном обществе.
Отдельно стоит сказать и о Полине, как о явном прототипе Аполлинарии Сусловой, которая столь сильно полияла на Фёдора Михайловича. Итак, что мы имеем: раздражительного характера девица, которая, по общему разумению, сама не знает, чего хотеть от судьбы, и бросается от этого из крайности в крайность. Жестокий, скверный образ выгравировал Достоевский, на фоне которого поблекли все остальные. Сейчас прозвучит извечный вопрос: за что, вроде бы, такую вообще любить? Но слишком часто складывается таким образом судьба несчастливых людей, кои в романе и описаны. И это ещё одна отличительная черта романа — здесь нет никакого намёка на надежду, раскаяние или счастье. В отличии, например, от "Братьев Карамазовых", где сквозь весь роман словно протянута нить добродетели, жизнелюбия, несмотря на все невзгоды, в "Игроке" (кстати, изначально роман назывался "Рулеттенбург" — уже о многом говорит одно название) описывается мир, в котором люди не задумываются над такими вещами, как добросердие, взаимопомощь. Здесь всюду правит балом тьма, которую люди привыкли называть деньгами. В сущности, персонажам нет дела до чего-то высокого, одухотворённого — ведь если у них будут деньги, они смогут поставить свою жизнь так, как им того хочется. Они без конца гонятся, гонятся, не понимая, что вгоняют себя в тюрьму, где от каменных плит разит корыстолюбием, а на потолок кто-то очень умный подвесил деньги. Без сна и покоя эти заключённые прыгают, пытаются взлезть наверх по стенам. Но ведь из тюрьмы-то им всё равно не выйти живыми.
Почему же персонажей я нахожу отвратительными, а оценка столь высока? Потому что это истинно жизнь, судьба как она есть. Оголённая, ничем не прикрытая правда. Никто не умел так яростно и живо описать трагическую судьбу русского человека, как это делал Достоевский.
И этот же роман принёс в жизнь самого Фёдора Михайловича несказанную радость в лице стенографистки Анны Григорьевны Сниткиной, коей он в последствии посвящал свои произведения. Так за несчастьем без спешки следует счастье.
10 из 5.

"Как будто у него на сердце злодейств по крайней мере три".
Ох, Ставрогин, Ставрогин. Героя оперы "Пиковая дама" он в этом отношении перещеголял. На сердце у него грехи все мыслимые и немыслимые, от мелкого воровства до убийства. Ни один из женских персонажей подходящего ему возраста не миновал его постели, а уж сколько женских трупов на его совести, считать просто не хочется.
При этом он красив, харизматичен, склонен к рефлексии и адски страдает.
Ну прямо лермонтовский Демон.
Вся проблема в том, что это романтический персонаж в отнюдь не романтических обстоятельствах.
И потому он смешон.
Как Герман, сидящий за игорным столом с таким лицом, будто три злодейства совершил.
Он неуместен.
Он может сколько угодно пытаться убежать от себя, или же, напротив, к себе - но всё это приведёт его только к тому, к чему приведёт.
И всё-таки он самый неживой в тексте, самый весь из себя "герой Достоевского".
Чего не скажешь о других, они-то настоящие. И их участь не менее трагична. И все они существуют в условиях тотального дефицита любви.
Шатов, с его дикими комплексами, который себя-то не любит - и при этом самый светлый персонаж в романе, потому что способен любить бескорыстно. (Сестра его в этом на него похожа).
Несчастный Кириллов, который вообще-то отчаянно хочет жить. И что должно было травмировать человека так, чтобы он не просто пустил себе пулю в лоб, а при этом ещё и такое сотворил с собой психологически, так себя, сильную и здоровую личность, сломал?
Жаль даже Петра Верховенского. Вот без дураков жаль, хотя он самый большой мерзавец в романе, намного хуже Ставрогина, потому что тут ни рефлексии, ни эмпатии, ни совести, ни стыда, а одно лишь отчаянно больное самолюбие и совсем уж подростковое желание самоутвердиться.
И не хочется писать о "Бесах" умных слов - пусть этим занимаются умные люди.
Просто обидно стало после слов некой дамы, что книги Достоевского не имеют никакого отношения к реальной жизни.
Да полноте. Ставрогина, быть может, и не бывает, перевелись такие все ещё в лермонтовско-байроновские времена, в него и сам Достоевский, по-моему, не очень верит.
Но остальные в "Бесах" настолько узнаваемы и психологически достоверны...
Разве что женские образы - моя вечная печаль, женщины у Достоевского - либо юродивые, либо истерички.
Но что уж тут поделаешь.
Кажется, этот роман потеснил на моём личном пьедестале "Идиота", теперь "Бесы" - мой любимый роман Достоевского.

В этой книге нет положительных личностей.
И уж лучше я признаюсь сразу: мне крайне отвратителен Алексей Иванович - "игрок".
И не только потому, что он продал душу рулетке – поставил бессмертную на zero да и проиграл вчистую.
Главное: он не любит людей.
Может быть оттого, что и себя ненавидит, но он не любит человека как такового, ему отвратительны целые сословия и целые нации, он стер из памяти свое прошлое и своих близких (а ведь где- то они есть, не из воздуха же он взялся).
Был ли он таким всегда или сделался таким?
Не хочу разбираться, и знать о его дальнейшей судьбе тоже ничего не хочу.

Может, цель проигравшегося и вынужденного «по обязательству» писать «Игрока» Федора Михайловича была в том, чтобы вызвать совсем иную реакцию?
Сам- то он жалел или презирал своего героя?
Я очень плохо знаю его прозу и потому теряюсь в догадках.
Я не смею оценивать роман.