Повести и рассказы

Передо мной открылась еще одна сторона творчества Платонова. Это новое, еще не виденное, не читанное мною. Такого Платонова я еще не знала. И никогда не смогла бы догадаться, не зная изначально автора произведения. Какой же он разный. И это здорово. Прекрасно, когда писателю подвластна многогранность.

Здесь он представляет историческую миниатюру о строительстве судоходного канала между Доном и Окою во времена Петра, о трагической судьбе английского инженера.
Я не пыталась искать соответствия реальным фактам - мне это было неважно. Меня привлекло другое – прекрасная стилизация, точно передающая дух того времени.
25 января 1927 года Платонов писал жене: «Я написал их в необычном стиле, отчасти славянской вязью – тягучим слогом. Это может многим не понравиться. Мне тоже не нравится – так как то вышло».
Не знаю, возможно, автор здесь и лукавил. Ведь далее он настаивает на необходимости «точного сохранения моего языка».

Меня же стиль «Епифанских шлюзов» восхитил. Но почему так коротко?! Читать бы еще и читать!

В двух словах – роман о поиске счастья.

«Тяжелое, мрачное повествование», - скажет кто-то, прочитав?.. Хм, как сказать, как сказать… Еще раз убеждаюсь, что читатель, берущий в руки литературный мир, созданный автором, сам становится таким же полноправным творцом этого мира, как и писатель. Разумеется, границы интерпретации быть должны, но факт таков – их нет. Каждый думает в меру своей… помните?

Так что я думаю в меру своей... [добавим слово по вкусу]…

В нашей власти населить литературный мир всем, что есть в нас самих, как бы пафосно (о да) и неправдоподобно это ни звучало. Более того – так происходит не только с литературными мирами, о нет. Если бы мы могли творить только альтернативную – художественную – реальность, мы были бы беспомощными детьми, строящими замки из мокрого песка. (Если мы иногда – или часто – как раз на них и смахиваем, то это только вопрос нашего с вами самосознания, а не вопрос несправедливости бытия…)

Платонов – это писатель, который может заставить читателя спуститься в котлован, в преисподнюю, пройти через пустыню, увидеть, как умирает от голода верблюд, самому умереть… Платонов – это писатель, одно упоминанием имени которого заставляет меня плакать.

Ни страха смерти, ни больных метаний – только добрые от надежды глаза. Добрые от надежды глаза были у меня, когда я читала. И поныне…

Да, Платонов может все это сделать.

Но – добрые от надежды глаза. И верблюд становится нашим другом, ты обнимаешь его и смотришь на перекати-поле вместе с ним, смотришь, как на свою последнюю надежду… И умирать от голода становится не так страшно, как казалось за секунду до встречи с верблюдом. Ты понимаешь, что всю жизнь человек сидит на песке, не в силах встать, с надеждой глядя на своё счастье, которое катится, как перекати-поле… И не знает, как нужно плакать. И бредет через свою пустыню к обетованной земле, идет один, потом с людьми, потом опять один, отдает себя ради спасения других – все старо, как мир, как надежда.

Смотришь на Платонова как на последнее пристанище скитающегося сердца.

Боль, печаль, смерть, страх, одиночество, обреченность – что все это по сравнению с надеждой?

Люди, почему?

Вождь кочевников говорит молодой учительнице: «Травы мало, людей и скота много: нечего делать, барышня… Мы не злы, и вы не злы, но мало травы. Кто-нибудь умирает и ругается… Степь наша, барышня. Зачем пришли русские? Кто голоден и ест траву родины, тот не преступник».

Безжалостный и яркий рассказ, написанный в 1927. В двадцатые годы такие очерки с радостью за происходящее и счастливой верой в завтра писали талантливые советские журналисты. Этот рассказ – тоже очерк. То, что лесопосадки, прежде всего сосны, успешно борются с песками, я знаю по истории Куршской косы. Это правда. Но чтó потом вышло у Марии Нарышкиной в закаспийских песках? Надеюсь, что травы выросло много – потому, что её уже незачем было травить скотом кочевому народу. Советская власть на коротком историческом лаге успешно ломала традиционные уклады, переселяя людей в дома, собирая дома в колхозы, а колхозы снабжая моторами. Но теперь на каждый пятнадцатый год приходили уже не кочевники, приходили другие проблемы и поедали наросшую за пятнадцать лет траву, шелюгу и сосны, ставя директора школы, а может уже и председателя колхоза Марию Нарышкину лицом перед перекати-камнем, принесённым ветром с приветом от одного терпеливого грека. И был тот камень то ли гранит, то ли шпат, то ли песчаник, то ли железный метеорит. Ну, камень он и шпат камень. И надо было браться и терпеливо катить его вверх, потому что трава должна расти, а песок должен лежать.

Всего на нескольких страницах Платонов описывает безрадостную жизнь Ольги. Но в девочке/девушке/женщине (автор называет по-разному свою героиню 14 лет)столько терпения и тихой радости. Она получает удовольствие от того малого, что имеет и не держит ни на кого зла.
При прочтении события так стремительно проносятся перед читателем, как едущий состав поезда, когда за ним наблюдаешь со станции. Искренне надеюсь, что впереди ждёт Ольгу и девичья любовь, и счастливая жизнь, и дом полная чаша. Но гражданская война (как я поняла) только началась...

В повести "Ямская слобода" Платонов, как всегда, исследует трагедию «маленького человека», брошенного в жерло истории. Его герой, Филат, — бродяга, неудачник, живущий на обочине мира, в ямской слободе, среди плетней, паровозов и степного безмолвия. Он не борец, не герой, а лишь наблюдатель, страдалец, через чьи глаза мы видим, как революция ломает привычный уклад, перемалывая судьбы.

Филат не понимает революцию, но чувствует её всем своим существом. Она для него — стихия, как ветер или болезнь. Он не сопротивляется, но и не принимает. Он просто "есть" и в этом его трагедия. Его уход в странствие в финале — не побег, а бесконечное движение, поиск места, где боль истории его не достанет.

Платоновский язык — это особая материя: тяжелая, густая, словно земля, которую приходится ворочать лопатой. Его проза "гипнотизирует", но и "истощает".

Что восхищает:

- Глубина образов — степь, железная дорога, ямская слобода становятся символами вечного русского уклада, который рушится.

- Философская притчевость — за бытовыми деталями скрывается экзистенциальная пустота.

- Трагическая ирония — Платонов показывает, как великие идеи превращаются в абсурд для простого человека.

Что утомляет:

- Монотонность повествования - текст иногда кажется бесконечно медленным, как сама жизнь Филата.

- Нарочитая затруднённость языка  — Платонов намеренно усложняет фразы, что может отталкивать читателя.

Смысл: странствие как единственный выход.

Финал открыт, но в этом — главная мысль. Филат уходит, потому что ..... "оставаться невозможно". Революция не дала ему нового мира, а лишь отняла старый. Его скитания — метафора вечного поиска человеком места в истории, которого для него никогда не было.

«Ямская слобода» — это притча о том, как история проходит сквозь человека, не замечая его. И единственное, что ему остаётся, — идти дальше, даже если дорога ведет в никуда.