Ваша оценка

4,3

(50)

Нарушенный завет

«Нарушенный завет» - высшее достижение критического реализма в Японии - рисует картины жизни касты "эта" - японских париев, которые с падением феодализма подлежали уравнению в правах с остальным населением...

Жанры

Рейтинг LiveLib

4,3

50 оценок

5
42%
4
56%
3
2%
2
0%
1
0%

Ваша оценка

Прочитали 60Хотят прочитать 110

Рецензии

Аноним29 февраля 2024 г.
«И любовь, и печаль, и решимость»
Вообще к произведениям, поднимающим социальную тематику, я отношусь с предубеждённостью, присущей исключительно возвышенным, тонко чувствующим и поэтичным натурам, но «Нарушенный завет» подкупил меня с первых же страниц. Главный герой увидел в продаже новую книгу своего любимого писателя и, хотя денег до зарплаты у него оставалось едва-едва, принял единственно верное в такой ситуации решение, чем моментально завоевал мою безоговорочную симпатию.
Да и могло ли быть иначе? Сэгава Усимацу молод и неглуп, более того — порядочен и образован, его уважают коллеги-учителя и обожают ученики. Казалось бы, у него есть все основания идти по жизни уверенным шагом и с гордо поднятой головой. Но есть одно «но».
Усимацу происходит из касты «неприкасаемых». Исторически сложилось, что такие касты существовали (кое-где существуют и до сих пор) в разных странах Азии. В Японии к «неприкасаемым» относили людей, чьи семьи с неопределённо давних пор занимались разделкой туш животных и обработкой сырых шкур. Названий для них было много: «эта» — «грязные», «хинин» — «нелюди»... всё в таком духе. Несмотря на то, что Реставрация Мэйдзи изрядно перекроила классовую структуру японского общества, и в конце XIX века каста «неприкасаемых» была формально ликвидирована и включена в третье сословие как «синхэймин» — «новые простолюдины», дискриминация в определённой степени сохраняется и по сей день, что уж говорить о начале XX века, к которому относится время действия романа.
А ведь уже тогда «синхэймин» получили возможность проявить себя, освоить новые поприща — среди них появились и простые крестьяне, и успешные дельцы, и учителя — вот, например, Усимацу. Но и работа в школе, и даже само профессиональное образование оказались доступны Усимацу лишь потому, что он — по завету отца — утаивал своё происхождение.
Судьба завета очевидна из названия романа, но читательского интереса это умалить не может. Да, Симадзаки, как сказано в аннотации, «повествует о тщательно скрываемой язве японского общества», но его герой при этом переживает сильнейший личный и личностный кризис, и описание переживаний Усимацу сообщает всему произведению щемяще трогательное настроение. Усимацу возмущён и одновременно подавлен тем, что общество, узнав о его происхождении, непременно его отвергнет, но ведь он вырос в этом обществе, усвоил его обычаи — Усимацу сам не вполне уверен, что он такой же человек, как все остальные, что он не «эта». Истерзанный душевными муками, он не сразу замечает, какой у него преданный, заботливый друг; какая замечательная девушка в него влюблена.
В «Нарушенном завете» неожиданно ярко проявляется одна из характерных черт классической японской литературы, когда описание перемен в человеческой душе соотносится с переменами в природе. Пока Усимацу пытаётся что-то сделать с обуревающими его горем и негодованием — то ли найти им выход, то ли навеки погрести в душе — осень медленно сменяется зимой, а зима укрывает мир снегопадами. В этом романе много страниц завораживающей, умиротворяющей пейзажной лирики, тесно переплетённой и с сюжетом, и с медленным принятием Усимацу себя и своего места в жизни.
И также много в этой книге внимания к повседневным мелочам, что тоже характерно для японской литературы: вместе с читателем Усимацу заходит в книжную лавку, в поисках нового жилья снимает простую, но уютную комнату в буддийском храме, наблюдает картины городской и деревенской жизни. И — тут уже без читателя — моется вместе с любимым писателем. В Японии бытует своеобычное отношение к наготе и физиологическим проявлениям жизни, но это, мне кажется, уже какой-то запредельный уровень интимности.
Симадзаки Тосон считается «крупнейшим представителем японского реалистического романа начала XX в.», и у меня нет никаких причин оспаривать это положение, но вместе с тем я не могу не заметить, как сильно романтическое начало в этом остросоциальном (на момент написания) реалистическом произведении. То кто-нибудь из персонажей, пребывая в душевном смятении, отвечает формальной фразой, и все присутствующие немедленно проникаются его переживаниями; то речь на политическом митинге оказывается полной «глубоких мыслей и сильных чувств» — да, конечно, на митингах именно так и говорят.
Но именно сильные чувства и глубокие мысли делают такими привлекательными (хотя и чуточку нереалистичными) героев романа, а сдержанность в их проявлении только подчёркивает искренность. Всё-таки начинал свою литературную карьеру Симадзаки Тосон как поэт-романтик, на его прозаическом творчестве это не сказаться не могло — и сказалось наилучшим образом.
Читать далее
18
634
Аноним29 марта 2021 г.
Замените "эта" на что-то близкое и знакомое, и книга перестанет быть японской.
Критический реализм Симадзаки Тосона - это голос гуманистического реализма, отражающий ренессанс японского общества, очнувшегося от феодального застоя и политики Сакоку. Смотря, конечно, насколько европейские культурологические ярлыки подходят японской литературе, тогда ещё только-только вливающейся в мировой поток сознания.
"Нарушенный завет" в дословном переводе скорее звучит как "нарушение завета". По-моему, это самое главное. Заметок об истоках и извилистых путях эволюции самого "завета" в книге практически не содержится, а вот "нарушение" - про это книга и есть. Безусловно, в рамках повествования "завет" есть чисто идеалистическое восприятие личного запрета на оглашение своего "низкого" происхождения. Но, в сущности говоря, "завет" - это система, в которой отверженные рождены на дне общества и отвергающие приглядывают за этим. Нарушение завета есть восстание против общества, а слом завета - гибель такого общества. Причём единичному человеку невероятно трудно осознать действительную гибель чего-то крупного. Тысячелетний дуб скорее дряхл или могуч? Трудно сказать с наскока.
И всё-таки завет был нарушен. Сам по себе слом старого ещё не даёт знания о новом, а зачастую затеняет новое, придавая ему образ жертвы обстоятельств, пострадавшей от случая. Фиксация на внутреннем мире героев и осуждение общественных пороков в рамках отношений отдельных людей - весьма характерны для японской литературы той поры. И хотя Тосон принадлежит скорее к поколению Нацумэ Сосэки, чем к когорте участников Сиракабы или коллег Рюноскэ Акутагавы, все они двигались в общем потоке, хотя не во всём были согласны.
Яркая образность, намеренный субъективизм в восприятии личной катастрофы, выразимый в формулах глубокой эмоциональности - за это мы, пожалуй, и любим психологизм в литературе. Но ахиллесовой пятой такого психологизма выступает разрыв между красивой сказкой о величии человеческого духа и реальностью. И несомненные достоинства "Нарушенного завета" продолжаются его недостатками. Вот в чём дело.
С одной стороны, концентрация на чувствах и мыслях героев - верный путь к разработке психологических портретов, с достоинством выдерживающих экзамен на правдивость; с другой стороны, история, развёрнутая вокруг одних только внутренних битв, создаёт впечатление, будто стоит страстям внутри героя поутихнуть, как мир преобразится. Стоит обрести мужество и стойкость духа, чтобы признаться в своём "низком происхождении", и проблема решится. О чём-то таком говорит тепличный хороший конец, до которого развивается история Сэгавы Усимацу-куна.
Но лучше оставить "вульгарную занимательность" сюжета и обратиться к его идейной направленности, которая, к моему счастью, никогда не имеет спойлеров.
Вопрос. Насколько веский повод необходим для оправдания угнетения больших групп населения? Феодализм и его сословные рамки, политическая пристрастность, социальное происхождение, этническая связь, религиозная вера, половые предпочтения, леворукость, инвалидность, красота, степень социальной адаптации, с какой стороны разбивать варёные яйца - предлагайте что-нибудь ещё, общество не поленится отвергнуть и Вас.
Иными словами, что угодно может стать поводом кого-то презирать, а значит, чтобы не было дискриминации, нужно уничтожить всё, что нас различает, но это, пожалуй, не выход. Проблема не в самой дискриминации. Что же делать?

Усимацу пришёл к мысли, что у него впереди только два пути. Только два: либо изгнание, либо смерть. Но жить изгнанным из общества? Нет, он скорей предпочитал второе.
Таков ответ Симадзаки Тосона, напоминающий скорее вилку в шахматной партии: подчиниться, умереть или сбежать. И что же главный герой выберет для счастья? Стоит прочитать.
Любая литература носит на себе печать своей эпохи. Это её уникальность, это её ограниченность. Во времена написания "Нарушенного завета" движение "синхейминов" за реальное равенство только начиналось, а потому его реализм соответствовал времени, за что мы его не осудим.
Но что ещё может сделать маленький человек в большом чуждом ему мире? Например, вести борьбу. Тем паче, что есть чем и за что.

Он ещё молод. У него есть надежды, есть желания, у него есть честолюбие. О нет, только б его не отринуло общество, только б по-прежнему считали за человека! Только б жить, как другие… На память приходили унижения, которым подвергались его сородичи, несправедливые порядки, вся история «этa», униженных, отверженных, которых до сих пор ставят ниже, чем даже нищих «банта».
Важно понимать, что Сэгава не сломленный человек, точка в летописи его жизни ещё не стоит, пусть общество и норовит сломать её. Однако Симадзаки Тосон не решается развивать в повествовании практическую сторону борьбы, не даёт даже иносказательного совета по поводу организации общественного движения, а оставляет нам финал, в котором все обязательно будут счастливы каким-то чудом и добротой отдельных людей.
Если общество стоит на месте, оно стагнирует и уходит с мировой арены, а значит в передовых обществах перемены неизбежны, и для обычных людей в том нет никакой радости. В каждой культуре есть свой завет, который будет нарушен. Вот только за кого выступать: за приверженцев классического, якобы правильного и общепринятого взгляда на проблему или за тех, кто раздует пожар перемен? Большой и хороший вопрос.
Читать далее
9
1,8K
Аноним28 июля 2019 г.
穢多についての残酷な話し
Эту книгу нам задавали по программе японской литературы в университете. То есть чтение было обязательное. И посему, как оно бывает, давалось поначалу с трудом.
Но только поначалу.
Потом увлекло, утянуло в водоворот и вытряхнуло в растрёпанных чёрт-те как эмоциях. Со слезами в глазах на моменте катарсиса.
И с железным решением когда-нибудь перечитать эту повесть вновь.
Она очень последовательно и просто рассказывает о судьбе "не отверженного (пока ещё)" отверженного. Молодого человека, который тяготится своим "грязным" происхождением. А в Японии того периода оно означало невероятно много проблем. Да даже и сейчас кое-где кое-кто хранит ещё предрассудки об "эта"...
Рассказывается так, что задевает. Что переживаешь за Сэгава, как за лучшего друга.
Я была очень шокирована этой повестью и самим Симадзаки. В самом положительном смысле. Хотелось бы, если будет возможность, прочесть что-то ещё из его творчества.
Читать далее
7
1,3K

Все рецензии

Похожие книги

Обреченные

Мелих Джевдет Андай

4,5

(2)

Праведная бедность

Франс Эмиль Силланпя

4,2

(29)

Плавт в женском монастыре

Конрад-Фердинанд Мейер

(2)

Красная бегония

Эйвин Болстад

(2)

Hermanos y hermanas

Без автора

(0)

Хлеб и слово

Грант Матевосян

(0)

Среди терний

Остин Кларк

3,7

(3)

Подлиповцы

Федор Решетников

3,6

(24)

Ultima Thule

Владимир Набоков

4,3

(208)

Ефимов кордон

Вячеслав Шапошников

(1)

Сыновья

Василий Смирнов

4,1

(75)

Грозный год. Огни в бухте

Георгий Холопов

(0)

Ат-Даван

Владимир Короленко

4,1

(12)

Своя ноша

Александр Путко

(0)

Войди в каждый дом

Елизар Мальцев

3,7

(9)

Даль памяти

Егор Исаев

(1)

Незабудки

Михаил Пришвин

4,3

(14)

Какого цвета снег?

Григорий Ходжер

(0)

Die Hammelburger Reisen des Ritter von Lang

Без автора

(0)

Жизнь в цвету

Александр Довженко

(1)

Цитаты

Аноним20 июня 2017 г.
Не бывает на свете так, чтобы тебя правильно поняли!
10
809
Аноним20 июня 2017 г.
Теперь то, что можно стерпеть, это еще не значит иметь терпение. Настоящее терпение - это когда приходится терпеть то, что терпеть невозможно.
8
660
Аноним20 июня 2017 г.
Сострадание - странная вещь, оно не облегчает сердца.
7
380