Рецензия на книгу

• 

  Аноним29 марта 2021 г.

  Замените "эта" на что-то близкое и знакомое, и книга перестанет быть японской.

  Критический реализм Симадзаки Тосона - это голос гуманистического реализма, отражающий ренессанс японского общества, очнувшегося от феодального застоя и политики Сакоку. Смотря, конечно, насколько европейские культурологические ярлыки подходят японской литературе, тогда ещё только-только вливающейся в мировой поток сознания.
  "Нарушенный завет" в дословном переводе скорее звучит как "нарушение завета". По-моему, это самое главное. Заметок об истоках и извилистых путях эволюции самого "завета" в книге практически не содержится, а вот "нарушение" - про это книга и есть. Безусловно, в рамках повествования "завет" есть чисто идеалистическое восприятие личного запрета на оглашение своего "низкого" происхождения. Но, в сущности говоря, "завет" - это система, в которой отверженные рождены на дне общества и отвергающие приглядывают за этим. Нарушение завета есть восстание против общества, а слом завета - гибель такого общества. Причём единичному человеку невероятно трудно осознать действительную гибель чего-то крупного. Тысячелетний дуб скорее дряхл или могуч? Трудно сказать с наскока.
  И всё-таки завет был нарушен. Сам по себе слом старого ещё не даёт знания о новом, а зачастую затеняет новое, придавая ему образ жертвы обстоятельств, пострадавшей от случая. Фиксация на внутреннем мире героев и осуждение общественных пороков в рамках отношений отдельных людей - весьма характерны для японской литературы той поры. И хотя Тосон принадлежит скорее к поколению Нацумэ Сосэки, чем к когорте участников Сиракабы или коллег Рюноскэ Акутагавы, все они двигались в общем потоке, хотя не во всём были согласны.
  Яркая образность, намеренный субъективизм в восприятии личной катастрофы, выразимый в формулах глубокой эмоциональности - за это мы, пожалуй, и любим психологизм в литературе. Но ахиллесовой пятой такого психологизма выступает разрыв между красивой сказкой о величии человеческого духа и реальностью. И несомненные достоинства "Нарушенного завета" продолжаются его недостатками. Вот в чём дело.
  С одной стороны, концентрация на чувствах и мыслях героев - верный путь к разработке психологических портретов, с достоинством выдерживающих экзамен на правдивость; с другой стороны, история, развёрнутая вокруг одних только внутренних битв, создаёт впечатление, будто стоит страстям внутри героя поутихнуть, как мир преобразится. Стоит обрести мужество и стойкость духа, чтобы признаться в своём "низком происхождении", и проблема решится. О чём-то таком говорит тепличный хороший конец, до которого развивается история Сэгавы Усимацу-куна.
  Но лучше оставить "вульгарную занимательность" сюжета и обратиться к его идейной направленности, которая, к моему счастью, никогда не имеет спойлеров.
  Вопрос. Насколько веский повод необходим для оправдания угнетения больших групп населения? Феодализм и его сословные рамки, политическая пристрастность, социальное происхождение, этническая связь, религиозная вера, половые предпочтения, леворукость, инвалидность, красота, степень социальной адаптации, с какой стороны разбивать варёные яйца - предлагайте что-нибудь ещё, общество не поленится отвергнуть и Вас.
  Иными словами, что угодно может стать поводом кого-то презирать, а значит, чтобы не было дискриминации, нужно уничтожить всё, что нас различает, но это, пожалуй, не выход. Проблема не в самой дискриминации. Что же делать?
  

  
  Усимацу пришёл к мысли, что у него впереди только два пути. Только два: либо изгнание, либо смерть. Но жить изгнанным из общества? Нет, он скорей предпочитал второе.

  Таков ответ Симадзаки Тосона, напоминающий скорее вилку в шахматной партии: подчиниться, умереть или сбежать. И что же главный герой выберет для счастья? Стоит прочитать.

  Любая литература носит на себе печать своей эпохи. Это её уникальность, это её ограниченность. Во времена написания "Нарушенного завета" движение "синхейминов" за реальное равенство только начиналось, а потому его реализм соответствовал времени, за что мы его не осудим.
  Но что ещё может сделать маленький человек в большом чуждом ему мире? Например, вести борьбу. Тем паче, что есть чем и за что.
  

  
  Он ещё молод. У него есть надежды, есть желания, у него есть честолюбие. О нет, только б его не отринуло общество, только б по-прежнему считали за человека! Только б жить, как другие… На память приходили унижения, которым подвергались его сородичи, несправедливые порядки, вся история «этa», униженных, отверженных, которых до сих пор ставят ниже, чем даже нищих «банта».

  Важно понимать, что Сэгава не сломленный человек, точка в летописи его жизни ещё не стоит, пусть общество и норовит сломать её. Однако Симадзаки Тосон не решается развивать в повествовании практическую сторону борьбы, не даёт даже иносказательного совета по поводу организации общественного движения, а оставляет нам финал, в котором все обязательно будут счастливы каким-то чудом и добротой отдельных людей.

  Если общество стоит на месте, оно стагнирует и уходит с мировой арены, а значит в передовых обществах перемены неизбежны, и для обычных людей в том нет никакой радости. В каждой культуре есть свой завет, который будет нарушен. Вот только за кого выступать: за приверженцев классического, якобы правильного и общепринятого взгляда на проблему или за тех, кто раздует пожар перемен? Большой и хороший вопрос.

  9

  1,8K