Мерзкая плоть. Возвращение в Брайдсхед. Незабвенная. Рассказы

По анфиладам пустых комнат ведут шаги. Следы в пыли причудливой змейкой свиваются вместе, пока перед глазами встают призрачные образы. Воспоминания о шумных студенческих вечеринках в малой гостиной, строгая и холодная столовая с неизменной молитвой перед обедом, целая вереница спален, одинаковых на первый взгляд, но таких разных в мелочах. Окна выходят на сад - густая тени сумерек скрывает и тайные свидания, и бурные ссоры с одинаковым беспристрастием, фонтан тихо струит время. В Брайдсхед нельзя вернуться, в нём можно только жить.

СИРОТЫ ШТОРМА
ВОЗВРАЩЕНИЕ В БРАЙДСХЕД ИВЛИНА ВО

…знать и любить другого человека –
в этом и есть корень всякой мудрости…

Этот роман – о любви.
О любви, которая живет в душе, а не в чреслах.
Мы тоскуем по ней, ищем ее и, не находя, утешаемся на смятых простынях, ублажая свое вожделеющее тело чужой плотью, в то время как наши одинокие души тщетно стучатся в одну и ту же запертую дверь.
Каждая – со своей стороны.
«…может быть, всякая наша любовь – это лишь знак, лишь символ, лишь случайные слова, начертанные мимоходом на заборах и тротуарах вдоль длинного, утомительного пути, уже пройденного до нас многими; может быть, ты и я – лишь некие образы, и грусть, посещающая нас порою, рождается разочарованием, которое мы испытываем в своих поисках, тщась уловить в другом то, что мелькает тенью впереди и скрывается за поворотом, так и не подпустив к себе…»
Может быть…
Этот роман – о силе и слабости, о вере и верности, о надежде и отчаянии.
О юности и зрелости.
О потерях и обретениях.
Открывая книгу, словно отворяешь тяжелые ставни – в полутемную комнату врывается ликующий свет июньского полдня, ароматы таволги и медуницы, звонкие трели птиц, жужжание пчел, яркие краски цветущих садов Оксфорда…
Студенческие пирушки и чудачества, конспекты и попойки, поездки на чужом автомобиле, вино с земляникой под сенью раскидистых вязов…
И первая любовь.
Себастьян – покупающий серебряную щетку для волос своему плюшевому мишке Алоизиусу – для того, чтобы грозить ему щеткой, когда он расшалится.
Себастьян – отправляющийся в полночь любоваться плющом в ботаническом саду.
Себастьян – обаятельный и загадочный, простодушный и эксцентричный, одинокий и безвольный.
Себастьян и Чарльз…
Обоим – по 19 лет.
«На ощипанном овцами пригорке… мы раскурили толстые турецкие сигареты и лежали навзничь – Себастьян, глядя вверх в густую листву, а я вбок, на его профиль, между тем, как голубовато-серый дым подымался над нами, не колеблемый не единым дуновением, и терялся в голубовато-зеленой тени древесной кроны и сладкий аромат табака смешивался с ароматами лета, а пары душистого золотого вина словно приподнимали нас на палец над землей, и мы парили в воздухе, не касаясь травы…»
Нет, это совсем не то, о чем вы, может быть, подумали.
Это не та любовь, которая, что греха таить, имела место под крышами мужских учебных заведений Англии, что подвергалась остракизму и преследованию со стороны закона и церкви.
Нет.
Это та любовь, которой нет названия в нашем языке, и поэтому мы стыдливо прикрываем бушующие в душе чувства школьным словом «дружба».
«Свирепей дружбы в мире нет любви…» – это сказала Белла Ахмадуллина.
«Любимая» подруга, «лучший» друг – кто из нас не сотворял себе кумира?
У кого не было страстной дружеской привязанности к существу одного с тобой пола, привязанности, не отягощенной никаким чувственными притязаниями?
У вас? Не верю.
Потом, спустя много-много лет, Чарльз полюбит сестру Себастьяна Джулию и поймет, что Себастьян был предтечей – «в нем любил он Джулию в далекие аркадийские дни.
Et in Arcadia ego…
«Звучит не слишком-то утешительно, – сказал Джулия, когда я попытался ей это объяснить. – Откуда мне знать, что в один прекрасный день я не окажусь кем-то еще? По-моему, это удобный предлог бросить бедную девушку».
Ивлин Во пишет длинными периодами – одно предложение растягивается строк на двадцать, за ним следует несколько коротких, отчего чувствуешь себя, словно на океанских волнах: слова укачивают и заколдовывают.
Хотя эта книга о любви, не ждите эротических сцен – Ивлин Во писатель английский, сдержанный и целомудренный в описании чувств и страстей, он умеет так описать любовную сцену, что…
Да что зря говорить!
Вот Чарльз и Джулия на пароходе:
«Медленно, с трудом пробирались мы с кормы на нос, подальше от хлопьев сажи, летевшей из дымовой трубы, и нас то бросало друг к другу, то начинало растаскивать в разные стороны, и руки наши напрягались, пальцы переплетались, и мы останавливались, я – крепко держась за поручни, она – за меня; и снова толкало друг на друга, и снова тянуло врозь; и вдруг, когда пароход особенно круто завалился на борт, меня швырнуло прямо на нее, я прижал ее к борту, схватившись за поручни руками, и она оказалась заперта с обеих сторон; и так мы стояли с ней, пока судно, замерев на какие-то мгновенья, как бы набирало силы для обратного броска, стояли, обнявшись, под открытым небом, щека к щеке, и волосы ее бились на ветру и хлестали меня по глазам; темный горизонт клокочущей воды, здесь и там подсвеченный золотом, остановился где-то высоко над нами, потом пошел, понесся вниз, и прямо перед собой сквозь волосы Джулии я увидел широко распахнутое золотое закатное небо, а ее прижало к моему сердцу, и мы повисли у борта на моих неразжатых руках, все так же щека к щеке.
И в эту минуту, когда я чувствовал ее губы у своего уха, а на лице ее теплое дыхание в соленом холодном дыхании ветра, она сказала, хотя я и не произнес ни слова: «Да, сейчас», – и, когда пароход выровнялся и качка на какое-то время утихла, Джулия увела меня вниз.»
Шторм кончился, любовь не удалась…
«О Господи, – сказала Джулия, – где же нам, сиротам шторма, прятаться в хорошую погоду?»
Хорошей погоды выпало маловато.
Продолжая читать, не сразу замечаешь, как меркнет ясный день, жухнут листья – жизнь героев постепенно выцветает и превращается в черно-белую фотографию, пожелтевшую от времени.
Бледный снимок памяти.
…птиц не слышно боле, не льется дивная небесная лазурь на зеленеющее поле…
Вместо июньского полдня – пасмурное военное утро.
Двадцать лет спустя Чарльз – друг Себастьяна, возлюбленный Джулии, художник, офицер, капитан третьей роты – возвращается в Брайдсхед, ставший военным лагерем.
В доме разместился штаб бригады…
А няня Хокинс все еще жива, надо же!
Сколько же ей лет?
Себастьян совершенно спился…
Себастьян?
Юноша с плюшевым мишкой под сенью цветущих каштанов?
«Кто может себе представить, какие страдания испытывает человек с таким увечьем, как у него, – лишенный собственного достоинства, лишенный воли…»
Себастьян совершенно спился, стены и камины в доме зашили досками, Джулия пропадает где-то в Палестине, какой-то олух проехал прямо сквозь живую изгородь и снес кусок балюстрады, а в фонтане полно окурков…
"Дыра хуже этой нам не попадалось, – сказал батальонный".

Сначала читая книгу я будто пробиралась сквозь тернии. Сложно объяснить, в чём причина, но тяжеловато было заставить себя вникнуть, понять, осознать и самое главное следить за действиями в книге. Потом дело пошло на лад.
Списать всё на самочувствие или ещё что-то мне не удастся, ведь это всё произошло буквально за час-полтора. Вроде бы в книге ничего особо не изменилось. Тоже спокойное и размеренное повествование, от страниц всё так же веяло безысходностью, хотя Чарльз уже перешёл к воспоминаниям о своей молодости, хотя себя, тридцати девяти летнего человека называл стариком. Просто мы отошли от военных будней, попахивавших муштрой и немного сумасшествием. Теперь рассказ пошёл о прошлом. Прошлом Чарльза и когда-то большой семьи. Прошлом целой эпохи. Не бурная, без каких-либо будоражащих моментов или резких выпадов, тхая печальная история о жизни людей. Книга создана из кусочков воспоминаний, отрывочных, но удачно складывающихся в картинку. Но именно эта отрывочность и размеренность и привела к тому, что действия мне не хватало в книге. Разговоры просто топили в своём омуте, я никак не могла просто разобраться в том, а какие отношения связывают тех или иных героев, мысли в голове были совсем уж неприятными и намекающими на нетрадиционность взглядов некоторых героев. Может, причиной этих мыслей была скука.
Насчёт того, что книга сатирическая, я не уверена. Может, мне просто не понять тонкого английского юмора, но улыбку у меня вызвали лишь рассказ о жизни студенчества и напутственные речи. Гораздо больше было печальных моментов.

Я давно слышала, что ‘Возвращение в Брайдсхед’ – это не совсем тот иронично-ехидный Во, который создал ‘Пригоршню праха’ и ‘Незабвенную’. Но, по-моему, это не 'не совсем тот', а какой-то вообще не тот.
Роман с самых первых страниц навевает глухую тоску и горечь, и даже периодически мелькающий знаменитый английский юмор положение уже не спасает. Это сложная композиция из сплетений любви, религии, их поисков, душевных метаний героев. Автор не делает конкретных выводов, не формулирует догм, не высмеивает, не осуждает, не превозносит. Он пытается охватить. Повествование идет от лица Чарльза Райдера, но рассказчик – словно сторонний наблюдатель, который в зеркале чужих отражений пытается отыскать себя.
Вопрос веры - вопрос тонкий.
На мой взгляд, Во достойно очертил зыбкую грань между "священными и богохульными воспоминаниями" главного героя.

Лично мне из всех мятущихся персонажей наиболее близок Себастьян, который говорит:

Но когда Джулии представилась возможность стать счастливой – она, по ее словам, выбрала веру:

Что же это за вера, которая обрекает на страдания?
Разве человек не создан свободным равно как для счастья, так и для печали?

Какой бы выбор ни сделал сам Чарльз, но и он обрел свой Брайдсхед. И какая бы безысходность не переполняла меня при чтении, последние строки вселили надежду. Это все-таки не книга с плохим концом. Может, этот самый конец стал для Чарльза Райдера только началом.

Книга показалась мутной. Да, там присутствует психология, история насыщенна разными отношениями - все только об этом и никаких событий со стороны. Все герои оригинальны, но эта оригинальность неестественная. Сам Чарльз бездушный чурбан, говорит односложно, иногда цинично. О других сторонах его характера ничего не известно. Вообще, так, как в этой книги люди не говорят. Все будто с умыслом, как в продуманном сценарии. Замужество тоже происходит между делом: сами отношения Чарльза и Джулии то пафосные, то прямо идеальные и вдруг она хлещет его веткой по щекам из-за какой-то ерунды. Сам текст слишком "густой", а от этого сложно усваивается. Много бессмысленных разговоров ни о чем. В который раз ставлю под сомнение высказывание своей учительницы: "Ни одного слова писатель не пишет просто так." Пишут и даже классики. Разве что, Гоголь и Гончаров были мастерами значимых деталей. Остальные же напускают воды. Мысли часто улетали, книга не поглощает внимания полностью. Из положительного хочу отметить, что там есть интересные метафоры, разговоры порой принимают философский оборот. Это книга не пустая, но неуклюжая. Я с трудом ее усвоила и с облегчением расстаюсь.

Как восторженно кричат в аннотации к книге и множественных рецензиях, это один из лучших сатирических романов 20 века. Выпущенная в 1930 году "Мерзкая плоть"("Vile Bodies") не является вершиной творчества скандального писателя Во, но тем не менее, апофеозом раскрытия в художественной литературе жизни английских аристократов в период между двумя мировыми войнами сквозь призму желтой прессы. После окончания пуританской эпохи времен королевы Виктории, английская молодежь отбросила моральные устрои и погрузилась в пучину развлечений.

Один из главных героев, выходец из обнищавшей аристократической семьи Адам Фенвик-Саймз, крайне обеспокоен, где ему взять денег на свадьбу со своей возлюбленной Ниной Блаунт, дочерью отставного полковника. Для этого он проделывает кучу хитроумных махинаций, но всегда садится в лужу. Сначала он выигрывает пари на тысячу фунтов, но, жаждая приумножить свой капитал, отдает чек пьяному майору, с просьбой поставить на фаворита дерби. Естественно, майор с чеком исчезает. Затем Адам направляется к отцу невесты и пытается выпросить денег у него. Полковник с легкостью выписывает чек, с одной маленькой несостыковкой - вместо своей подписи он оставляет подпись "Чарли Чаплин". После самоубийства своего знакомого, журналиста желтой газеты Саймона, Адам становится светским колумнистом, со временем превращаясь в создателя светских сплетен с участием несуществующих людей, но, как водится в обществе, дабы не упасть в грязь лицом при разговорео персонаже, все наперебой кричат, что знакомы с ним, и поэтому опусы Адама имеют успех. Высший свет у Во тоже сатирически-карикатурный - лицемерные сплетники, стыдящиеся самих себя и своего окружения(это очень наглядно продемонстировано во время бала, устроенного леди Метроленд,на который была приглашена модная американская проповедница, гвоздем программы которой была вступительная фраза "Дамы и господа! Вы только посмотрите на себя!" - Во указывает, что однажды на этой фразе проповедь и закончилась, ибо аудитория взорвалась обвинениями и покаяниями ).

Кульминация истории - создание Адамом персонажа хроники из реального прототипа - друга детства Нины, Рыжика Литтлджона, которому он посвятил несколько статей в хронике, благодаря которым Рыжик стал желанным гостем в высшем обществе, а в итоге женился на Нине. "Мне очень жаль, Адам, но у Рыжика есть деньги", говорит Нина после того,как Адама увольняют из газеты после того,к ак он на пару дней доверил колонку Нине и Рыжику. Но Литтлджону приходится уехать по военным делам, и Адам с Ниной снова сходятся, более того, теперь Нина ждет ребенка от Адама. По возвращении Рыжика в Англию, Адам, прижатый счетом из пансиона, продает возлюбленную сопернику за сумму, указанную в счете, и уходит на войну, чем и заканчивается книга.

Больше всего у Во поражает ярко выраженный талант живописать самые незначительные образы в мельчайших деталях,как будто, закрыв глаза, мы их воочию увидим. Да и прорисовка эпохи вызывает несказанное оживление при чтении - такое ощущение, что, переворачивая страницу, я сижу не в кресле дома, а в антикварном форде на первых любительских автогонках. Советую прочесть тем, кто не читал.