Дама с собачкой. Рассказы и повести

Великолепный, великолепный Чехов. Я не любитель малой прозы, но Чехов это большое и единственное исключение. Как же у него образы!
В повести речь идет о живущем на Кавказе молодой человеке с красивой фамилией Лаевский. Живет в открытую с замужней женщиной, не работает, проводит время в карточных играх и развлечениях. Его Надежда Федоровна такая же пустая и никчемная, ничего не умеющая, бросившая мужа ради влюбленности. За 2 года их чувства остыли, сами они становятся в тягость друг другу, и в своем обоюдном цинизме каждый думает как отделаться от другого. Пока не случается дуэль, которая переворачивает просто все. Я не ожидала такого конца, для меня он показался оочень спорным, но спорить с Чеховым - да кто я такая. А так повесть прекрасна, как и все у Чехова.

С сюжетом одного из самых известных рассказов Чехова я до настоящего времени знакома не была и совершенно не предполагала, что это на самом деле история адюльтера. Измена, не ведущие ни к чему отношения на стороне, тайные встречи на съёмных квартирах, обман близких, угрызения совести. И все это в декорациях конца XIX века (рассказ написан в 1896 г.), а казалось временами, что речь идет вполне себе о нашем повседневно настоящем. Одно только упоминание породы собачки (Шпиц) сбивает с толку – отчего не примета современности? По-моему, за прошедшее столетие (да уже и более) ничего не поменялось: по-прежнему существуют безответственные бабники и ловеласы, не гнушающиеся короткими интрижками на стороне от семьи, а также заскучавшие от семейной жизни барышни. И те, и другие вечно находятся в поисках новизны и остроты ощущений с новыми партнерами, ошибочно принимая некоторую увлеченность, возможно, даже и влюбленность, за истинное чувство. Впрочем, этот первоначальный пыл обычно весьма быстро улетучивается, оставляя после себя лишь очередное разочарование. Подобные отношения не приводят и не могут привести ни к чему серьезному, ибо основаны исключительно на эгоистическом желании каждого удовлетворить исключительно свои собственные банально физиологические потребности, не заботясь о чувствах желаниях, стремлениях партнера. На мой взгляд, на ялтинском курорте произошла встреча именно таких индивидуумов. И конечно, несмотря на случившееся все же продолжение, такие отношения могли привести только к страданию. Поведение дамы с собачкой (Анны Сергеевны) – классический пример того, как не надо действовать в отношениях с мужчиной. Впрочем, только в том случае, когда женщина желает серьезного к себе отношения со стороны мужчины, а Дама с собачкой, по-видимому, желала больше чувственных наслаждений без оглядки на последствия. Однако, как и всякая женщина, она по неволе эмоционально привязалась к своему партнеру, тогда как он после скоропалительной интимной связи потерял к ней былой интерес, и в момент ее душещипательного слезливого откровения бессовестно грыз арбуз, сплевывая семена. Чехов шедеврально в короткой форме передал всю гамму красок этих на самом деле никому ненужных и нелепых отношений, написав так, что от чтения не оторваться.

Как всегда у Чехова - обида.
Вот прям до глубины души.
Ну почему так?
Почему всегда любящие, искренние, честные достаются стервозным, мерзким, противным?
А с другой стороны, может, они просто им позволяют так с собой обращаться? Может, они не любящие, искренние и честные, а квелые, вялые тюфяки без силы воли?
Небольшая зарисовка на эту тему. Так легко в этом рассказе увидеть "хищную" обманщицу-жену и "искреннего" недотепу-мужа. Ай-яй-яй, отвратная баба. Ой-ей-ей, бедный мужчина. Не вижу в нем ничего, кроме удобного пуфика. Не жаль его совсем.

PS Нет, все-таки жаль. Хотел вырваться, не вырвался. Значит, попытка все же была, значит, надежда все же есть. Но остается только догадываться, попытка ли это перед полноценным бунтом, или она истощила последние его силы... Невероятно сложный Чехов.

Какой же это рассказ? Это роман… И неважно, что объем написанного небольшой.

Время, охватываемое сюжетом, занимает три года. Но ощущение такое, будто перед нами промелькнула жизнь нескольких поколений одной семьи и их друзей. Купеческая семья, из «мужиков», ставших миллионщиками. В центре - представители поколения, которое нутром помнит воспитание, сочетающее порку, трудовую повинность и академическое образование. Цитата из другой книги - воспоминаний Саввы Морозова:

«Воспитывали нас по уставу древлего благочиния и за плохие успехи в английском языке драли старообрядческой лестовкой (кожаные четки). А лестовкой-то больнее, чем простым ремнем: она с рубчиками. После порки нянька мазала мне задницу елеем и заставляла молиться Пантелеймону-целителю, чтоб скорей заживало.»

Купцы третьего поколения были людьми образованными, отягощенными детскими травмами, чувствующими пренебрежение представителей других сословий и не умеющими выразить собственные чувства, потому что научить их этому забыли, потому что воспитатели сами не умели чувствовать в условиях, в которых предстояло жить воспитанникам.

С купечеством более или менее понятно, а вот с главной героиней, представительницей среднего класса, дочери врача - сложнее. Выйдя замуж только ради того, что бы не остаться в девицах, не получив ухаживания и внимания от жениха и позднее - мужа, она тяготилась его любовью. Не зная саму себя, не имея никакой желанной модели отношений с мужчиной, брака - она страдала сама. Очень показательно отрицание ею любви как явления в своей жизни и в мире вообще.

Автору удалось показать нам пробуждение к жизни главной героини. Любовь она постигает благодаря материнскому инстинкту. Боли утраты, возникшим чувствам сочувствия, одиночества и ответственности. Из несмышленой, незрелой на наших глазах она преобразилась в чувственную и хозяйственную женщину, способную создать свой уникальный мир. Редкий пример положительной динамики развития героя в русской классике. Даже не героя, а героини! Которая, я не сомневаюсь, способна повлиять этой динамикой и на близких. Где еще в русской литературе отводится такая роль женщине? Я не могу подобрать пример. Кити Щербацкая разве что, но ей приходилось бороться за гармонию, а пробуждения Юлии Сергеевны будто ждало целое темное царство, что бы подчиниться ее созидательной силе.

Помимо основной сюжетной линии, примечательны и второстепенные герои, и атмосфера гостиных, дач, концертных залов. Разговоры. Обсуждения социалистических и утопических идей. Гедонизм. Благотворительность. Живодерское администрирование бизнеса. Отношение к религии и нравственные устои. И все это в рассказе! Удивительно!

Хорошая повесть. С интересными, колоритными героями, с внутренней борьбой и моральным дилеммой, почти как у Достоевского, но «по-чеховски».

Кавказ. Александр Самойленко, военный врач, человек работящий, но простой, о таком и ничего интересного на напишешь. Другое дело, его друзья – зоолог фон Корен и Лаевский, который...просто Лаевский. Первый строго идейный, живущий наукой и делом, готовящийся к следующей экспедиции, другой – сожительствует с чужой женой и кроме долгов за вино и проигрыши, ничего за душой не имеет. «Чужая жена», а именно Надежда Федоровна, превосходно играет роль любовницы и вообще этакой падкой, развратной дамы.

Кто там про этот Кавказ не писал, в школе порой только им и зачитывались. Но если у других Кавказ – место романтичное, то у Чехова – это место какой-то порочной истомы и безделья. Впрочем, на то и сатирический ум писателя, чтобы показать, что не в месте проблема, а в человеке.

Главное достоинство в историях Чехова – их легко и приятно читать. А самое главное – за хорошей сатирой скрывается настоящая трагедия. Да, есть такие «праздношатающиеся» Лаевские всегда и всюду, но не всегда найдутся рядом фон Корены, деспотичные идеологи, но по натуре с добрым сердцем, и удачное стечение обстоятельств, которое пойдет на пользу обоим.

Для себя отмечу, что преодолённый кризис пошел на пользу не только Лаевскому, но и фон Корену, смягчив его сердце и, возможно, чуть усомнившемуся в своей жестокой идеологии. Найти в себе сострадание даже к «опустившемуся» тоже непросто.

ЗДРАВСТВУЙТЕ!
Ну, ты попала! Полный «попадос», Софья Львовна!!! Это ж надо было такому случиться: увязнуть сразу в двух нарциссах! Один – «большой», другой – «маленький».

Чехов не был бы гениальным Чеховым, если не мог сказать мало, выразив при этом много. Каждый его рассказ, словно айсберг, скрывает глубокую суть, являя на поверхность малую долю.

Рассказ «Володя большой и Володя маленький» – маленькая драма в большом масштабе, так как в ней описывается известное психическое отклонение – нарциссизм, которое не лечится, и которое живуче во все времена. Поэтому Чехов – классика.

Жертвами нарциссической личности становятся помимо своей воли (в силу обстоятельств), но по воле хищника – «Роковой Личности» (по меткому выражению Тани Танк, автора книг «Бойся, я с тобой»).

Действующие лица: двое мужчин и три женщины.

Софья Львовна – 23-летняя новоиспечённая жена (два месяца замужем).

Владимир Никитич Ягич – 54-летний муж Софьи; полковник; для него брак – повторный; «Володя большой».

Владимир Михайлыч – 30-летний сердцеед; друг детства Софьи и друг Ягича; «Володя маленький».

Оля – монахиня (два года в монастыре); предыдущая жена Ягича и тётя Софьи.

Маргарита Александровна (Рита) – за 30-дцать; двоюродная сестра Софьи (кузина); незамужняя – старая дева.

Два Владимира – по тем временам старый и молодой, души друг в друге не чают, ибо «Рыбак рыбака видит издалека». Оба пользуются успехом у женщин. Оба используют их, получая то, что нужно.

Ягич – Роковая Личность со стажем. В 54 он ещё достаточно хорош. Свою предыдущую жену – Олю сгубил – довёл до монастыря: «все в доме говорили, что он погубил ее». Читатель заметит, что вовсе не в силу религиозных убеждений несчастная жертва нарцисса-хищника оказалась в монастыре: «святые на тройках не ездят».

То, что Ягич – подуставший хищник, нетрудно догадаться по его отношению к Софье. Нарциссы не способны любить. И не терпят, чтобы их беспокоили чем бы то ни было.

«Он боялся, что теперь, когда они приедут домой, ему, вместо того чтобы спать, придется возиться с компрессами и каплями.»

Он использует Софью в качестве жены: положение обязывает. Он попускает даже (если не поощряет) поползновения Володи маленького залезть под юбку своей жены. Он женщин не ставит ни в грош. А Володю – любит! Одобряет его «донжуанство». Понимает, что для «маленького» женщины значат не больше, чем для него, «большого»: ширма, игрушки ...

«Ягич приходил от него в восторг и благословлял его на дальнейшее, как Державин Пушкина …»

Володя. О! Этот в свои 30-дцать настолько поднаторел в охоте на женщин, имея за плечами стаж Роковой Личности с 14-летнего возраста. Красавчик. Сколько жертв из света и полусвета побывало в его руках. Миленький. Маленький. Но бедный. У него до сих пор нет личных денег. Он даже не может заплатить за себя в ресторане: платит Володя большой – его друг и друг отца.

Софья. Несчастная жертва двух нарциссов – большого и маленького. Она так жаждет любить! Так хочет быть чистой и честной! Но так похожа на муху, увязшую в «сладости в банке на окне» – в отношениях с мужем. Ей даже по пьяни кажется, что она любит Ягича. Уж так хочется любить! Даже в браке по расчёту. Потому что так жить невыносимо.

«Если бы она могла предположить, когда выходила, что это так тяжело, жутко и безобразно, то она ни за какие блага в свете не согласилась бы венчаться. Но теперь беды не поправишь. Надо мириться.»

Отношения с «маленьким» – длящиеся с детства, любовные, а потому драматические. Роковая Личность – паук, раскинувший свою паутину, протянувшуюся во времени. Он очаровал Сонечку, будучи маленьким, и знал, что его время получить то, что нужно настанет. Ему не нужно долго ждать. Нарцисс долго ждать не может. Он просто имел Соню ввиду. А сам все эти годы использовал других женщин, купаясь в их ласке и заботе.

Конечно же, дождался. Безумно влюблённая Софья – очередная, но не последняя его жертва, достойная презрения и унижения, как со стороны «большого», так и «маленького» Володи. Вот попала так попала, Сонечка.

Она не хотела и боялась стать такой, как её кузина – Рита. Чехов рисует образ малоприятной девушки. Курит. Вечно на груди и коленях у неё пепел … Голос отвратный. Бррр… Такая мымра.

Софья боится после всего случившегося такой же судьбы, какая постигла её тётю, – монастырь. Но только после. А сначала она выходит замуж за Володю большого. Ему удалось её очаровать. Это в планах нарцисса. Он даже теперь способен внушать чувства, похожие на любовь, у Софьи, глубоко влюблённой в «маленького». Но заполучив её в жёны, ему нет нужды особо напрягаться. Таковы повадки перверзника.

И что же ей остаётся делать, мухе, увязшей в сиропе с виду благополучной жизни, из которой выпиты кому-то нужные соки, и теперь она не нужна? Вот и болтается Софья Львовна, как некая субстанция в проруби, целыми днями напролёт гоняя на санях по городу. Что её ждёт впереди?

«Тарарабумбия!» Что это? – Это слово – унизительная нелепица, словно Володя маленький отмахнулся от надоедливой мухи – Софьи, когда та пытается взывать к его чувствам, пониманию, любви. А их Роковая Личность испытывать не способна: для неё всё это – тарарабумбия. Вот и всё.

Жалко Софью? Она же жертва … Но почему-то мы практически никогда не испытываем жалости к подобного рода жертвам. И это факт.

***
Глубокий рассказ. Зрелого мастера. Чехов. Что ещё говорить?..

Блуждающие души в райском саду. Райский сад? Или же образ психики человека с ее ясным, солнечным сознанием и тревожным, мрачным бессознательным? Норма (ясная часть сада) или патология, болезнь (мрачный, тенистый парк с обрывом)? Душа и тело? Чехов сразу подчеркивает эту дихотомию, заостряет на этом наше внимание и вновь рассеивает его. Но тревожное предчувствие не оставляет. Сад в опасности. Надвигается беда. Так остро чувствуется вся хрупкость и беззащитность мира в ночной прогулке по саду Андрея Коврина и Татьяны Песоцкой. В горьком дыму мечутся суетливые тени рабочих (они пытаются отвоевать сад, спасти от заморозков, от верной гибели), как демоны или ангелы, люди или призраки. Несут ли все эти тени/люди спасение или же разрушение (рабочий привязывает лошадь к яблоне и повреждает кору). Яблоня, оскверненная человеком, поврежденная яблоня, поруганная яблоня в Райском саду, как библейский мотив, как символ падения или освобождения, разрушения или создания чего-то нового и важного? Вновь эта неоднозначность.

Главные герои. Цепляющиеся друг за друга, потерянные, ищущие смысл своего существования. Хранитель сада (старик Песоцкий), так похож на древнее божество, трепещущий над своими созданиями, в ужасе от одной только возможности забвения и тщеты всех усилий, отвергнутый и позабытый, сломленный, обманутый в своих ожиданиях и мечтах. Даже в этом крепко стоящем на земле человеке чувствуется раскол, сомнение,в конце рассказа он свергнут и растоптан. Таня, его дочь, потерявшаяся в жизни, замерзшая, посреди ночи в саду в густых клубах едкого дыма, тонким силуэтом вырисовывается в сознании главного героя (Андрея Коврина), который сам балансирует на границе с безумием. Коврин, ослепленный ложными чувствами, идеями, делами. В начале рассказа его поглощает эйфория, в конце он находится в глубокой депрессии и упадке. Но опять возникают вопросы, на которые Чехов не дает ответы. Герой прозрел, набрался опыта, увидел правду своей жизни или все же он болен и регрессирует?

И над всем этим миром черным вихрем проносится Черный монах. Демон или Ангел? Освободитель или убийца? Благо или зло? Плод больного сознания или реальность? Двойник? Бог или Дьявол? Кто вообще может отличить их друг от друга?

Насколько уязвима, хрупка человеческая жизнь...телесная, физическая и духовная, психическая. Как легко обмануться в себе, в людях, запутаться в жизни, отрицать происходящее, создавать химеры и быть поглощенным иллюзиями.

Черный вихрь срывает главных героев с места, вырывает с корнем. Райский сад потерян, ценности разрушены, божество свержено,смысл жизни не осуществлен, гордыня поглотила героя и умирает главный герой с именем Татьяны на устах, с видениями прекрасного сада, но под зловещий шепот черного монаха. Возможно, жизнь и смерть отражены в луже крови, которую видит Коврин на полу около своего лица? И именно в этот момент, в момент его ухода, все дихотомии разрушаются и соединяются в единое целое, в некое понимание, что не существует такой силы в человеке, не способен человеческий разум постичь человеческую жизнь во всей ее полноте и противоречиях. От этого становится страшно. Но именно в этом и заключается сила, ключ к примирению с самим собой и жизнью. Во всяком случае, я вижу это так.

Когда девушке шестнадцать лет, по описанию Антона Павловича ход её мыслей напоминает перемещение цыплёнка по птичьему двору. Те же метания, беспорядочные скачки сознания, напоминающие броуновское движение.

Надя Зеленина была с мамой в театре на «Евгении Онегине». Судя по её реакции на спектакль, он произвёл на девушку сильное впечатление. Ей захотелось написать такое же письмо, как Татьяна Ларина Онегину. Проблема была только в том, что она сама никого ещё не любила, но точно знала влюблённых в неё офицера Горного и студента Груздева. Вот только опера дала ей подсказку, что «быть нелюбимой и несчастной – как это интересно!» Поэтому в письме к Горному Надя написала, что не верит в его любовь, что он ошибается в ней, так как она – «неинтересная, ничтожная девушка, и вы сами отлично знаете, что в вашей жизни я буду только помехой… Мне тяжело оставить маму и брата, а то бы я надела монашескую рясу и ушла, куда глаза глядят. А вы бы стали свободны и полюбили другую. Ах, если бы я умерла!" Вот такие необычные мысли у девушки под влиянием «Евгения Онегина». От жалости к себе она даже заплакала…

Тут же вспомнила о том, что студент Груздев тоже влюблён в неё, поэтому тоже заслуживает письма от неё. Интересно, как Чехов показывает перепады настроения девушки. Только что она плакала, а теперь – «Без всякой причины в груди ее шевельнулась радость: сначала радость была маленькая и каталась в груди, как резиновый мячик, потом она стала шире, больше и хлынула как волна». Ей захотелось вспомнить что-нибудь смешное. И тогда ей стало душно от смеха, так как она подумала «о смешном пуделе, который вчера погнался на дворе за вороном, а ворон оглянулся на него и сказал:- Ах ты, мошенник!
Пудель, не знавший, что он имеет дело с ученым вороном, страшно сконфузился и отступил в недоумении…»

Опять перепад настроения у Нади. Она решает разорвать письмо к Горному, а любить лучше Груздева. И снова потекли её мысли «о студенте, об его любви, о своей любви, но выходило так, что мысли в голове расплывались и она думала обо всем: о маме, об улице, о карандаше, о рояле...» Вот так Чехов описывает бесконечный поток сознания Нади. И, хотя я не юная девушка, почему-то верю в это броуновское движение её размышлений, проявившихся в результате пережитого катарсиса от встречи с настоящим искусством, а точнее оперы «Евгения Онегина» Пушкина на музыку Чайковского.

Фраза – «Боже мой, как интересны, как обаятельны мужчины!»

Прочитано в рамках марафона «Все рассказы Чехова» # 398

Часть 1.

Набоков однажды заметил, что мир Чехова в рассказе "Дама с собачкой" чем-то схож с волновой теорией мира.
Быть может, Набоков потому называл этот рассказ одним из лучших в мировой литературе, что он, словно мир, легко и прозрачно, по-Блейковски отражённый в голубой капле росы, светло и трагично отражает весь сложный мир любви, души и жизни?

Звёздный вечер цвёл нежной сиренью: звёзды доверчиво и прозрачно дрожали, словно бы там, в тёмной, сердцекружительной высоте, ветер робко тянулся к ним тонкими, бледными пальцами, но они призрачно проходили сквозь звёзды, сжимая прохладную, шелковистую пустоту.
Карий шум волн доцветал на бледном берегу, и был похож на нежную, грустную розу, лежащую на коленях у одинокой женщины.
Если любовно присмотреться на волны, то можно заметить как пена сквозится в сумерках волн лёгким рассыпчатым снегом.
В этот миг, чувствуешь себя ангелом, сидящим где-то на лунном островке ночи, вдали от жизни и людей, смотря на сладостно стихший, по-осеннему дотлевающий мир.
Ах, но волны и правда цветут! Они таинственно повторяют тихие спирали лепестков розы.
Вот, лиловый, бледный лепесток волны оторвался и упал на песок, поцеловав мои ноги.
Я здесь часто бываю одна, на берегу вечернего моря...
Кузнечики так славно тикают в нежном тумане цветов, в пене цветов... время течёт голубою и тихой рекой, унося моё сердце лёгкой кувшинкой.
Тонкие стрелки травы, словно тёплые тени голосов кузнечиков так хорошо бегут куда-то вдаль, не по кругу, как затравленный зверь в тёмной клетке, - ах, часы любовного томления, ожидания, надежды, так мучительны!, - а раскованно, весело, словно бы время освободили для любви, и оно течёт и дышит во все стороны, и к небу и в стороны, и даже в меня.

Моя Эммочка, мой нежный, белый шпиц, лежит у моих ног и смотрит на луну, которую, как нежное дитя, на своей груди укачивают волны.
Ночь, Офелией плывёт в тёмном потоке времён, прижав к груди своё дитя - любовь, ненужную миру.
А есть ли в мире любовь? Эммочка, есть любовь?
А что, если мир, жизнь, и есть любовь, но мы выпали из этого мира, жизни живой, её красоты, мы противопоставили себя жизни, и даже бога противопоставили жизни и любви, и он, тот, кто зовётся любовью, обречён со слезами на глазах, наказывать... точнее, в муке бессилия глядеть с высоты на то, что мы сделали с любовью и богом на Земле.
За какие грехи мы наказаны с тобою, Эммочка? Разве ты счастлива? Ну перестань, перестань лизать мою руку. Если я на тебя замахнусь, ударю тебя, ты ведь и тогда будешь лизать её?
Ладно, не бойся, ты ведь знаешь, что я не обижу тебя.
Ты сыта, в тепле и заботе... но человеку мало этого сытого счастья. У него ещё есть нравственный рудимент крыльев - любовь, но он не знает, что с ней делать: съесть её - нельзя, взлететь - не может... и мы в пароксизме любовного томления робко и грустно летаем во снах искусства, разбиваясь; мы поедаем глазами, губами, нежное тело и лицо любимого человека, боясь и не смея впустить его тело - в себя, ближе к сердцу: знаешь, я иногда думаю, что ребёнок однажды в раю появился в женщине от её метафизического бессилия любовно съесть, вобрать своего любимого в себя, ощутив его сладкое, цветущее тепло изнутри, в животе, рядом с сердцем...

Посмотри, как сладко море дышит, как вздымается грудь моря! Это таинственная сила любви, луны, невесомо, незримо притягивает её к себе, в высоту, к звёздам... ах, так и кажется, ещё чуть-чуть, и море, ночь, что плещется под моими ногами, невесомо приподнимется, оторвётся от земли, и замрёт меж небом и землёй, и дно волшебно просияет ласковым посверком нового, незакатного дня!
Как похожа должно быть одинокая Земля с белой луной, прогуливающаяся у голубого моря дня, на нас с тобою, Эммочка..
Почему мне так больно и грустно, Эмма? Хочешь свободы? Вот оставлю тебя здесь, среди ночи и звёзд, и уйду.
Я видела тут на причале славных иностранцев: стройный итальянец - дог, томный испанец - пиренейский мастиф... а есть и простые, свободные в своём диком счастье - дворняжки.
Возьмёт один такой "морячок" тебя с собой в морское путешествие на корабле... Помнишь как у Бодлера? "Голубка моя, умчимся в края, где всё как и ты, совершенство..."
Ты посетишь Гранаду, Рио, Сейшелы... ты узнаешь новый мир и любовь, и крылья парусов расцветут за твоими плечами.

Боже, как мне зябко и больно в душе, Эммочка! Так больно, что я её, душу, чувствую как дыхание, которое мы замечаем лишь когда нам не хватает воздуха. Странно это: в душу не верю, а иногда чувствую её...
Любовь для меня - как воздух, а дышать мне нельзя, и я умираю.
Я словно живу на странной и грустной планете, где заканчивается воздух любви.
Мне сегодня снилось, что ко мне, нырнув в голубую ночь, плыл таинственный ангел, расправив крылья широкими плавниками.
Он подхватил меня, покорно и тихо опускающуюся на дно, расправив руки крестом, и прильнул губами к моим губам: он подарил мне глоток поцелуя и воздуха: тёплый глоток жизни, сердца!

Сегодня так грустно тикают кузнечики... время замкнулось, оступилось, и словно пошло, полетело, желая что-то или кого-то догнать...
Мы так привыкли наслаждаться пением кузнечиков, что не видим трагедии в их голосах.
На днях я читала в парке "Даму с камелиями" Александра Дюма, услышала кузнечиков, встала и подошла к траве, взволнованная красотой пения, опустилась на колени с улыбкой, и увидела... ад: я опустилась на колени прямо в ад.
Паук нежно пеленал в простыню паутины кузнечика, он насиловал кузнечика, робко и судорожно сопротивляющегося, а другой кузнечик сидел на цветке, не убегал, хоть ему было безумно страшно, и кричал, молил о помощи... и вот этим звуком, криком, болью, я наслаждалась.
Как безумно и страшно жить на этой земле, Эммочка!
Моё сердце кричит, стонет, а люди... улыбаются в ответ, мой муж гладит меня, рассказывает какой-то пошлый анекдот.
Я умираю, вечность, небо во мне умирает, а он не видит этого; лживые люди, пекущиеся о вечности за гранью этой жизни, не только не видят этого, но и не замечают насилия над душой, её криков и судорог.
Его мерзкие, холодные руки на моей груди, лице... как пальцы паука.
Они осуждают мои мечты, они считают грехом, если я освобожусь от "паука".
Они паточно и лживо говорят о вечности, которую я ненавижу... а чем, скажите, буду я жить в этой вечности, если вечность и красота души во мне - умрёт?

Часть 2.

Набоков говорил, что Чехов вошёл в этот рассказ без стука.
Я бы добавил: а вышел из него, забыв прикрыть дверь, оставив своих героев наедине перед тёмным сквознячком вечности, прямоугольным, гробовым проёмом двери и вздувшейся бледной пеной занавеской у засиневшего окошка.
К слову, Набоков дивно подметил это "без стука" лишь с точки зрения писателя, стиля, со стороны.
Читатель сказал бы иначе: окно страницы светло открылось под моими пальцами, и навстречу мне хлынули тёплые звуки и краски приморского курорта, и самое лицо женщины вплыло в комнату ко мне тихо и плавно, словно бледная кувшинка.
Так спящий человек, проснувшись, но ещё сладостно медля, не открывая глаз, чувствует сквозь лепестки век тёплое, доверчивое касание утра, ласкового цветения звуков и мира.
Вот как Чехов начинает свой рассказ: "Говорили, что на набережной появилось новое лицо: дама с собачкой".

Заметьте, как Чехов мастерски, на стилистическом вдохе, расширяет пространство образа и слова, наполняя его воздухом и инерцией времени и мысли о женщине: "говорили..."
Это слово, как тихие, синие волны голосов нежно вынесли на бледный берег повествования, цветок - милое лицо женщины; заметьте также, что Чехов использует именно это слово - "лицо", сужая описательный фокус на спиральном, цветущем подтексте данного слова: в русском языке это и просто человек и в тоже время - высокая нота личностного, парящего приближения: словно в тёмной комнате перед лицом человека засветили свечу, подчеркнув тем самым бледность и смазанные лица всех остальных.

Свеча, зажжённая гением Чехова перед самим трагическим ликом любви, светила в ночи, но её умудрились не заметить не только пошлейшие критики 19 века: "лёгкость ялтинских взглядов Чехов хотел показать, что ли?", но и Толстой.
В своём дневнике он записал: "Читал "Даму с собачкой". Это всё Ницше. Люди, не выработавшие в себе ясного мировоззрения, разделяющего добро и зло.
Прежде робели, искали, теперь же, думая, что они по ту сторону добра и зла, остаются по сю сторону, т.е. почти животные"
Просто поразительная слепота сердца Толстого, ещё более поразительная, если учесть, что тёплой нотой al dente, в рассказе прозрачно звучит не только пушкинская тема, но и тема Анны Карениной, которую словно нарочно "литературно воскресили" и дали второй шанс - на любовь и вечность.
Но в этот раз все преграды и лож - сметены высшим чувством и крыльями ангелов над влюблёнными.

Интересно, читал ли Толстой Бодлера?
Есть у него изумительный стих - "Духовная заря".

Толстой просмотрел в рассказе не только любовь, которая всегда "по ту сторону добра и зла", но и христианство самой жизни ( смутно предсказанное Есениным и Андреем Платоновым), в которое тайно, сами не ведая того, веруют и язычники и атеисты и верующие: это именно та красота чувства, которая по Достоевскому должна спасти мир.
Да, этот вроде бы банальный по сюжету рассказ, наполненный удивительным, трагическим светом любви - прочитав его, Горький писал Чехову: после вашего рассказа, другие рассказы, кажутся написанными не пером, а поленом, - говорит о Евангелии самой жизни, о боге жизни, к которому всю жизнь стремился Толстой, а увидев его воочию, не узнал и отрёкся от него, как Пётр.

Ну разве в искусстве не всё было сказано об адюльтере?
Но Чехов не просто очерчивает адюльтер набрудершафт, ибо и Он и Она - в браке, но и сам их союз, начинаясь с порока и греха, кончается высшей любовью.
Ахматова бы сказала: "Когда б вы знали из какого сора, растут стихи..."
Разве сам Христос, вобрав, вдохнув сердцем и судьбой грехи и тьму человеческую, не протянул человечеству, векам, на кресте, с просиявшей, невесомой, кровоточящей высоты, любовь и кротость?
Разве человечество поняло, что он им протянул?
Христос назвался любовью? Ну что ж, любовь воскресла в человеке, в котором умер бог, кто умер для любви и для жизни, кто был порочен и развратен и был несчастен в браке, и словно бы мстил всем женщинам, называя их "низшей расой".
Неужели все критики прошлого так и не поняли, что Чехов изобразил в этом рассказе - историю грехопадения и искупления любви, а главного героя сделал - Савлом любви?
Да, в нём воскресла любовь, а в ней?

Мужчина не всегда понимает, чем женщина жертвует, опираясь на любовь, доверяя любимому, чувствуя и дыша над бездной.
В 2-3 штрихах Чехов создаёт эстетическое чудо, достойное кисти Караваджо, которое, к сожалению, большинство почему-то не замечают в той же мере, в какой многие не видят в мире присутствие бога.
Анна на пристани смотрела в лорнетку на море и почти крылатый корабль - перелётные, рембовские, пьяные корабли!, - а вокруг неё шелестел пеной прибоя пустой, лирический, любовный шёпот Андрея.
В прежние времена, женщина отдаваясь чувству, сердцекружительно и сладко теряя себя в нём, роняла из словно бы не своей руки, не своего, чужого и странного тела, платок на пол.
В рассказе же, Анна роняет в толпе, вслед за сердцем - лорнетку ( почти очки), дыхание взгляда, оступившегося, обнажённого, беззащитного: на небесном плане повествования, это так же интимно, безнадёжно и вечно, как шёлковое струение, спадающей в полумраке с плеч женщины, отдающейся мужчине, отдающей ему всю свою обнажённую судьбу и сердце: Набоков, к слову, в одном из своих романов, бережно и грустно поднимет эту утерянную Анной на пристани, лорнетку.
Кстати, Чехов стилистически описывает это в совершенно прозрачно-сжатой стилистике позднего Набокова, смешивая стилистический жест потери лорнетки, описанный им, с жестом потери лорнетки - Анной, слитой с дальнейшим, лёгким и беззащитным течением повествования.

После ночи падения, она была на постели в белой, влажной ряби складок, словно на берегу моря.
Обнажённая, тихая, она стояла на коленях, волосы, тёмными волнами стекали по груди и плечам... она плакала, чувствуя себя порочной, а он сидел в кресле, и думал о том, что она похожа на грешницу на какой-то старой картине.
Андрей отрезал алую, сочную дольку арбуза и сладострастно, тихо впился в неё алым ртом.
За этой тончайшей мелодикой плотоядного эротизма в образе дольки арбуза и упоминанием старой картины, сокрыт намёк на Марию Магдалину.
Но в отличие от библейской истории, тут уже не бог, не мужчина, а женщина, сама любовь, взяла все грехи людские на себя, точнее, то, что они сделали с нею, распяв и надругавшись над самим этим словом, перестав в неё верить, принизив любовь до банального секса.
Бог снова стал любовью. Точнее, любовь назвала себя богом, а не наоборот, как ошибались древние мудрецы.
Бог наказывает, судит, смотрит на ад свысока? Любовь же, всех любит, всё прощает, и сходит в ад к тому, в ком тлеет зёрнышко любви.
Быть может, бога ещё и нет, он ещё дремлет в природе, искусстве, красоте человеческих лиц и касаний, глазах детей и животных...
Иной раз от пошлых рецензий или мнений о прекрасном испытываешь чувство экзистенциальной сопричастности этой поруганной красоте, словно бы в светлый храм искусства вошли в грязной обуви, не успев переобуться, или же привыкнув к ней после блужданий по литературным трущобам.

Но как могла любовь воскреснуть из тьмы и порока?
Чехов, со скрупулёзностью доктора, препарирующего ангела под наркозом искусства, справляется с этим безупречно.
Помните как в конце ПиН Достоевского Родион и Сонечка сидели в ссылке на холме, смотря на реку под их ногами?
Милый голос за кадром сказал: их воскресила любовь...
Эту же ноту Достоевского берёт и Чехов ( главный герой убил не старушку - но душу свою), но примешивает в неё высокую ноту природы, её вечную, бессонную красоту.
Андрей и Анна сидят на скамье, недалеко от церкви - под сенью вечности и неба, - смотря на море под ногами, дивного, сиреневого цвета.
Они молчали... за них говорила сама природа: мерцание звёзд, плеск листвы за плечами, похожий на плеск новорождённых крыльев, волны прибоя...
Этот тёмный сон природы, её кровоточащая красота тихого равнодушия к жизни и смерти, говорила, шептала им: и звёзды умирают, и люди умирают, падает листва, отшумев... но загораются новые звёзды, рождаются новые люди и листва... волны жизни, нежно смешиваясь и перебивая друг друга, говорят голосами веков и любви, одной и той же, вечной любви, если в неё веришь и любишь сам...

Да, этот томный сон природы тихо срастался со сном жизни Андрея ( для гурманов искусства: этот момент подслушивания природы, её мечтаний, сладостно похож на волшебный момент из Войны и мира, когда Андрей Болконский подслушивал у раскрытого окна мечты Наташи, сидевшей у окошка ниже), он в этот миг переживал века и миры, утекая сердцем - к звёздам.
Красота природы, её тёплое и нежное крыло - красота, прозрачно касалась влюблённых, находившихся в зачарованном месте, где-то далеко наз Землёй, временем, веком.
Вот так вот, за любовь, доверие к природе, за томление и моление не богу, но красоте, которой отдаёшься без остатка, сжимая руку любимой в своей руке, как высшее откровение жизни - даруется любовь.

Море ласкает, укачивает звёзды. Кузнечики тикают, кричат... да, именно кричат.
Кричит само время, поруганная красота двух одиночеств, которым невозможно быть вместе.
Этот же крик, не песню, а крик кузнечиков, Андрей услышит после того, как Анна на поезде - тема Карениной в рассказе, - уедет домой, к мужу, в нелюбовь и ссылку: да её сердце и здесь было как в ссылке без любви.
Ах, досыта насмотреться, на лицо любимого перед разлукой, как перед смертью.. вобрать его в себя, надышаться лицом... Да, именно надышаться: в любви, лицо любимого, его слова - просиявший, зримый воздух самой жизни: без него задыхаешься.

В рассказ грустно входит тема двойственности жизни: Андрею была предначертана другая жизнь, он был филологом, он хотел петь, а теперь его судьба и душа - заперты в банке, душа кричит с нелюбимой женой в чужом и странном мире.
В эту ночь расставания, ему впервые за все его годы прелюбодеяний, перед сном мучительно является нежный призрак Ани, похожий на тихий цветок: тонкая шея и серые глаза...
Это похоже на чудо, на спиритизм любви: Аня дышала перед разлукой, похожей на смерть, лицом любимого, его глазами, и вот, он в муке пробуждающейся, расцветающей в ночи любви, вызывает её образ, тень, словно бы уже частичку себя, и этот образ - ангельский, ибо виден уже не грешной плотью, но взором сердца, памятью сердца, как сказал бы поэт Батюшков.

Волны любви, прилив и отлив любви, сердцебиений, дней и ночей.
Томление в буднях московских без любви, её милых глаз - как мытарство в аду.
Первая волна прибоя - он не выдерживает, и едет к ней, в Питер.
Они в театре, там её муж, они мечутся по лестнице, словно неприкаянные души, застрявшие между мирами, а над ними, в облаках сигаретного дыма, стоят и курят два молоденьких студента: удивительная сцена, напоминающая известную потолочную фреску Андреа Мантеньи с ангелами наверху, смотрящими в колодец пролёта мира на всех нас.

Волны-руки, волны-крылья, с белыми перьями пены, нежно смешиваются... новый прилив: Анна сама отлучается в Москву, к любимому, в тайне от мужа.
И тут Чехов делает то, что раньше никто не делал в искусстве и в жизни: он ласково воскрешает тихо падающий снег, который шёл в момент встречи Анны Карениной и Вронского на перроне, целуя их лица, руки, плечи...
Эта дивная реинкарнация снега, словно древнего, нежного духа: соучастник великой но грешной любви в романе Толстого.

Андрей Гуров идёт с дочкой под тихо падающим белым снегом, пушистым, как шпиц Анны, и их разговор - мистический разговор с душой Анны; этот разговор проходит на тех Гималаях искусства, куда не часто поднимались Джойс, Набоков, Флобер:

• папа, а почему грозы нет зимой? ( боже, какая гроза и шторм в душе!).

Чехов создал вечный образ, равный Ворону Эдгара По, Моби Дику Мелвилла: огромный белый кит, сама тайна смерти, переливающаяся добром и злом, словно айсберг, растаял, и от этой тайны осталась лишь маленькая льдинка, пушистая, как снег: белый дух - мистическая собачка со своею прекрасной, блоковской Дамой ( сама Анима, благодаря которой Андрей нашёл в чужом городе свою любимую).
Что нам великий образ Мефистофеля с тёмной собачкой? У нас есть дама с собачкой, знающая об Аде любви больше дьяволов.

Один из критиков чеховских времён, написал в рецензии на данный рассказ какую-то пошлость о том, что это, разумеется, не Ромео и Джульетта...
Знаете что? Это именно Ромео и Джульетта, но... взрослые. У Ромео уже снег на висках. Анна - моложе, но в исстрадавшейся душе тоже грустно сквозится седина, но даже в разлуке, они нежно сливались друг с другом в аллитерации имён: Дмитрий Дмитрич и Анна фон Дидериц ( словно в русской сказке, девушка в плену у какого-то немца, что над златом чахнет..).
Их встреча - любовь сквозь века; их прикосновения - сжигают дымные, мгновенные, кожные блики их перерождений, и на полу остаются склонённые, полуобнажённые, грустные тела, голые души: всё, они вспомнили кто они, и они не могут жить друг без друга.
Образы семей Монтекки и Капулетти, расширились на два мира: на жизнь и смерть, и они равно их отвергают.
Как им жить? Куда жить?
Эта экзистенциальная трагедия обречённости самой любви и жизни на земле.
Обняться в ночи на полу перед раскрытым окном и смотреть на волны ночи, на крик звёзд, пульсирующих в ритме кузнечиков...
Измученные, как птицы в клетке несчастного брака, принужденные скрывать душу, словно свою тайную, грешную любовь.

Женщины писали Чехову грустные, пронзительные письма после прочтения рассказа: "Антон Палыч, а дальше? Как дальше жить? Чем жить? Подскажите, ради бога!!"
Несчастные, милые, они надеялись, верили, что Чехов знает ответ, тайну концовки рассказа, а Чехов тихо плакал, держа за вечерним столом в своих руках, обнажённые женские сердца, и не знал, чем им помочь: он дал им надежду... распятую.
Знали ли они, что тайна концовки рассказа - равна тайне самой жизни, любви?