The Bell Jar

«Я знала, что должна быть благодарна миссис Гини, но ничего не чувствовала. Если бы миссис Гини подарила мне билет в Европу или кругосветный круиз, мне было бы совершенно все равно, поскольку, где бы я ни находилась – на палубе лайнера или в уличном кафе в Париже или Бангкоке, - я все равно бы находилась под тем же стеклянным колпаком, варясь в собственном соку и отчаянно ища выход».
Конечно, раньше я бы восприняла эту книгу иначе. Еще пару лет назад, мысленно посоветовав главной героине идти делать дела, а не ныть, презрительно бросила бы книгу в дальний угол шкафа, в тот задний ряд, который на полках скрыт за первой шеренгой образцово-показательных томов. Однако так случилось, что за последний год у нескольких моих знакомых проявились психологические расстройства, депрессия в том числе. Не близких друзей, а именно знакомых. И под колпаком не видно, ну разве что немного. Обычная жизнь, ходили, ели, функционировали. Оказалось, там, где хочется сказать, «да возьми себя в руки и иди на работу», человек просто не может этого сделать, потому что мозг отказывается подчиниться, внимание рассеивается, любой текст плывет перед глазами. А раньше такого не было. Да, чаще депрессия ложится на благодатную почву меланхоличных натур, но жили же они как-то ДО, пользу обществу приносили. Просто есть коробки, на которых написано «осторожно, хрупкое». Вот их желательно лишний раз не трясти. В них иногда упаковано что-нибудь ценное, богемский хрусталь, например. Плюшевому Микки Маусу в коробке все перипетии доставки особого вреда не нанесут, ну уши, может, примнутся. Психика – штука сложная и не всегда стабильная. Лучше не взбалтывать.
Что касается главной героини, она просто остановилась. Шли часы, но завод кончился, и подумалось, а куда я, собственно, иду. Не была же она инертной, как часы с маятником. Бесконечно получала призы и участвовала в конкурсах, побеждала и получила стипендию в колледже, только не знала, зачем. Возможности мира сводили с ума. Поэтесса, главный редактор, автор рассказов, даже о биологии мысли были, лишь бы не стенографистка и не домохозяйка. «Возможно, что когда вы обнаруживаете себя желающими всё, это потому что вы опасно приблизились к тому, чтобы не хотеть ничего».
(С. Плат)
Как обычно, все проблемы ищем в детстве. У автора. Отец Сильвии Плат виделся со своими детьми в среднем 20 минут в день, при этом разговоры представляли собой краткий отчет об их достижениях. Был строгим и авторитарным. Надо быть хорошей, умненькой девочкой и радовать папу. Не человек, а его достижения. Перфекционизм крепчал. Фигура заботливого родителя заменяется образом критика и судьи. Жизнь – постоянная гонка. Отец умирает. В книге он также умирает, когда героине было 9 лет, его призрак блуждает по страницам как что-то недостижимое и непознанное. Жизнь идет своим чередом, взросление. Тут начинаются природные катаклизмы разной силы. Планы на будущее никак не определяются, парень не такой, как представлялось, еще и заболел, другой вообще изнасиловать пытался, на курс писательского мастерства не прошла. Наверное, кульминацией стала все-таки сцена с попыткой изнасилования. Роман автобиографичный, и этот эпизод действительно произошел в жизни Сильвии Плат, по крайне мере отражен в ее дневниках. Она явно из тех, кто затолкает это болезненное воспоминание куда-то в глубины памяти, не разобравшись с ним, чтобы потом оно портило ей жизнь. У героини и так была навязчивая боязнь стать зависимой от мужчины и потерять контроль над своей жизнью. Здесь и та самая фигура авторитарного критика-отца, которого нужно радовать пятерками, и истории о матерях-одиночках, засевшие в памяти, и образы скучных жен с их вечной готовкой-уборкой. Кстати. Стихотворение Сильвии Плат «Папочка», написанное за год до публикации романа:
Ты не напялишь впредь, уж не напялишь
Свой аспидный сапог,
В котором тридцать лет я, как нога,
Жила несчастною и бледной,
На вздох или на чих едва решаясь.

Папуля, я б тебя убила,
Когда бы ты не умер раньше, чем я собралась----
Тяжело-мраморный, мешок, набитый Богом,
Пугающая статуя с одной ногою серой,
Огромной, как тюлень во Фриско,*

И с головой в Атлантике капризной,
Разлившейся зелёно-синей влагой
У восхитительного взморья Наусет. **
Когда-то я молилась, чтоб вернуть тебя
Ach, du.

Язык немецкий, польское местечко
Укатаны катками
Войн, войн, войн.
Но назывался городок тот просто, заурядно.
Мой польский друг

Сказал: таких там пара дюжин.
И потому-то не смогла узнать, где ты
Встал на ноги, где корешки пустил,
Я так и не смогла поговорить с тобой.
Язык мой бедный в челюстях застрял.

В витках колючей проволоки застрял.
Ich, ich, ich, ich,
Мне очень трудно было говорить.
Я думала, что всякий немец был тобою.
И что язык немецкий непристоен.

Локомотив, локомотив,
Пыхтя, меня волочит, как еврейку.
В Дахау, в Бельзен, в Аушвиц.
И говорить я стала как еврейка.
Я думаю, смогла б еврейкой быть.

Ни чистоты, ни правды нет
В снегах Тироля, в светлом пиве Вены.
С моей цыганской пра-родней,с моей удачей странной,
С моей колодой карт Таро, колодой карт Таро
Я, может быть, немножечко еврейка.

Всегда боялась я тебя,
С твоими тарабарской речью и Luftwaffe,
Твоих подстриженных усов,
И глаз арийских ярко-голубых.
О, ты не человек, а танк, танк----

Нет Бога, кроме свастики чернущей,
Со скрипом сквозь неё и небу не пролезть.
Любая женщина фашиста обожает.
По морде сапогом, без жалости,
И сердце грубое, без чувств, как у тебя.

Застыл ты, папа, в классе у доски
На фотографии твоей, что сохранилась,
Раздвоен подбородок у тебя взамен раздвоенности ног,
Но от того не меньше дьявольщины, нет,
Не меньше черноты в том человеке,

Перекусившем пополам моё хорошенькое красное сердечко.
Лишь десять было мне, когда тебя похоронили,
А в двадцать я сама пыталась умереть,
Надеялась, что так вернусь, вернусь, вернусь к тебе.
Я думала, хотя бы кости это смогут.

Но только из мешка меня достали,
Собрали и скрепили на клею.
Тогда я поняла, что надо сделать.
И я нашла подобие твое,
Мужчину в черном с Meinkampf во взоре,

Любителя пытать и трахать.
Которому я и сказала - да, да.
Вот так-то, папочка, всё кончено уже.
С корнями выдран черный телефон,
И голоса теперь сюда не проползут.

Коль я убила одного, убила и второго -
Вампира, он сказался мне тобой
И кровь мою сосал годами,
Семь лет, коль хочешь это знать.
Ты, папа, можешь лечь назад в свою могилу.

А в сердце чёрное твое загнали кол.
И поселяне, что тебя не выносили,
Теперь танцуют, скачут над тобой.
Они-то точно знали, кем ты был -
Ублюдком, папочка, ублюдком, я порвала с тобой.

У этого здания нет прочного фундамента, который закладывается на начальных этапах строительства, в детстве, поэтому ему не то, что в ураган не выстоять, достаточно сильного ветра. Самоубийство, стоит заметить, героиня решает совершить именно в подвале собственного дома, в его основании, так сказать. А, может, это просто совпадение.
Другой персонаж, Джоан, кстати тоже со стороны казалась успешной и многообещающей юной леди, участвовавшей везде и занимавшейся всем: староста курса, чемпионка колледжа по хоккею, занимается верховой ездой, специализация по физике. На то, что Джоан этакий двойник Эстер, в романе указывается практически прямо: «…ее мысли и чувства казались искаженным и темным отражением моих. Иногда я размышляла над тем, не выдумала ли я Джоан. В другое время ломала голову, продолжит ли она появляться на каждом критическом этапе моей жизни, чтобы напомнить мне, кем я была, через что прошла, и переживать у меня под носом свой собственный, но так похожий на мой критический жизненный этап.». Да и не стоит забывать о том, что выпускной диплом Плат носил тему «Волшебное зеркало: двойники в романах Достоевского» (не удивительно, что ее заинтересовал Федор Михайлович), а в книге Эстер писала работу о двойниках у Джойса. Смерть Джоан это альтернативный вариант финала для Эстер, если бы ее стеклянный колпак хоть чуть-чуть не приподнялся (о чем она говорит после электрошоковой терапии), хотя героиня задумывается, что типичные девушки в колледже, красящие ногти и невинно щебечущие, тоже живут под своими колпаками. Кстати о колпаках. Мать Сильвии Плат, пораженная романом и черной неблагодарностью дочери, говорила, что все было не так плохо, а ее дочь вообще собиралась писать вторую часть романа, в которой была бы показана реальность здорового человека, неискаженная мутным стеклом колпака.
Это поразительно длинный текст о книге, которая меня не впечатлила. Наверное, единственная цель его - защитить и оправдать людей, которые столкнулись с депрессией. Не с той, которая взгрустнулось, а той, которая мертвым грузом придавливает к кровати. Как могильная плита. Им не лень, они не ноют, а мы тоже от этого незащищены. Когда-то смотрела интервью с девушкой, которая вела активную жизнь, с работой и друзьями, а потом у нее умер отец, и начались панические атаки и агорафобия. И все, та прежняя жизнь закончилась. Ничто не предвещало беды.
Ну и язык, однозначно, играет в пользу книги. Не Набоков, конечно, но вполне сносно.

В основе сюжета история одной депрессии. Главная героиня, которая не может разобраться в себе и тяжелее всего это сделать в городе, о котором можно только мечтать.

Возможно, испытывали это тягостное чувство, что всё идёт не так как хочется?! После окончания школы, техникума, вуза// перед или со сменой работы // находясь в длительных отношениях// в браке...  Чувство тревоги начинает сжирать изнутри ещё больше, когда понимаешь, что на тебя давят твои близкие, окружения. Они чего-то ждут...
Вот и от главной героини, девятнадцатилетняя Эстер Гринвуд, что-то ждут. Да, она и сама от себя что-то ждёт. Её размышления, ее поступки, описанные в начале романа, соответствует ее возрасту. Максимализм, категоричность, наивность. Все её страхи. Автор очень детально описывает всё, что происходит с девушкой. Можно чётко отследить в какой момент проявляется депрессивность. Поэтому итог ожидаем.
И всё же развязка смогла немного удивить.

Только после завершения романа решила прочитать биографию автора. И многие вещи стали на свои места. Один из страхов главной героини - семья. Её рассуждения на эту тему практически всегда были безрадостными. Такое ощущение, что автор делилась своими впечатлениями о семье и муже. История автора также объясняет и подробные детали состояния Эстер.