А. С. Пушкин. Евгений Онегин. М. Ю. Лермонтов. Герой нашего времени. Поэмы

«Евгений Онегин» для меня — книга с новогодней атмосферой, в семье под Новый год гадали на «Онегине», а теперь под праздник иногда перечитываю, целиком или излюбленные места. На этот раз захотелось послушать аудио. Тщательно выбирала чтеца, чтобы без завываний и напыщенности. Сначала было непривычно, что знакомые строки звучат в голове не моим собственным голосом, а чужим, но благодаря этому и воспринималось всё свежо.

Когда-то в институте, на экзамене по литературе, профессор Ерёмин посоветовал мне перечитать «Онегина» в 25, а потом в 30 лет. Уверял, что обнаружу много нового. Ну да, соглашалась 18-летняя я — к тому времени, к старости, я уж точно всё забуду… А в 25 взяла и перечитала. И правда, столько всего увидела. Стала повторять время от времени — работает этот трюк. Каждый раз что-то другое выныривает.

В 11 лет, при первом чтении, ужасно жалко было мосье, которого прогнали со двора, а еще было досадно, что няня не досказала свою историю. В 30 потрясла мудрость из восьмой главы — «Блажен, кто смолоду был молод». А теперь поразило количество отступлений. Роман надо было назвать «Александр Пушкин» — он всё о себе да о себе. Герои скромно поджидают в сторонке.

И вдруг конец понравился! Всегда были сожаления, что так Татьяна на всю жизнь и останется без взаимной любви — а теперь я порадовалась, что ей удалось избавиться от этой зависимости, выздороветь, и рецидив не наступил. Роман с хорошим концом. «Она заслужила покой».

Ску-у-у-у-учно-о-о-о!
Отчего людям скучно? Либо от нехватки развлечений, либо от избытка.
Например, ребёнок скучает, когда у него почти нет игрушек (что, кстати, некоторые специалисты хвалят, ибо это провоцирует развитие творческой фантазии), и когда у него их вагон.
У Печорина насыщенное прошлое, благодаря которому он приобрёл проницательность к людям. Он видит их насквозь, и в поисках нового, - игрушки, с которой он ещё не играл, - начинает "чудить".
Либо же ему некуда деть свою энергию, ему не хватает способов самореализации - и он отыгрывается на подвернувшихся под руку людях.

К тому же, у Печорина есть явные признаки наличия неких душевных шрамов из прошлого, его явно кто-то сильно обидел; скорее всего, женщина. Это, впрочем, не оправдывает его поступков.

Возможно, Печорину не хватает веры. У Лермонтова в тексте нет о боге, можно догадываться, что Печорин безбожник. Вера всегда рядом с ним (Вера, Вернер), но как будто бы на дистанции. Он и с ними, и без них.

Странный эффект: когда читал роман, был очень заинтересован, прочитал залпом. Сейчас, спустя пару недель мне скучно о нём говорить. Пойти, что ли, отбить у товарища невесту?

Наверное, "Герой нашего времени" - единственное произведение школьной программы, которое я полюбила давно, сразу и прочно. Правда, в школе нам рассказывали, какой Печорин бедный-нещасный, как гнилой царизм и гнилой общественный строй его испортили, а вот если бы он мог делать то, что хотел делать, а не прозябать - тогда он бы огого!
Ага, щаз.
При вдумчиво-взрослом перечитывании, когда обращаешь внимание уже не на знакомый сюжет, а на какие-то мелочи (а я вообще не верю, что в таких тонко продуманных книгах есть мелочи), картина получается ой какая внезапная и интересная. Начиная с предисловия автора - нет, ну какой сарказм, просто поразительная точность, фразы, которые и сейчас приходится вспоминать на каждом шагу...
И Печорин - та еще... личность. И вроде бы тянет его пожалеть (именно от слова "жалкий"), но ведь он сам признается, что любит власть, любит управлять людьми и полностью отдает отчет в своих действия. И когда на службе у него не складывается, то Печорин находит другой способ... Что он там говорил насчет того, мол, видимо, Судьбой мне предназначено способствовать развязке чужих драм? Григорий Александрович, ну чего на судьбу-то перекладывать? Вас же никто не заставлял устраивать с Бэлой и Мери мастер-классы по пик-апу, над беднягой Грушницким никто издеваться не принуждал...
Помню, нам в школе цитаты приводили, где Печорин прям-таки кается, душу свою загубленную, тянущуюся к свету открывает. Но, елки-палки, это же все толстый, неприкрытый рассчет, игра в загадошность и "байронического героя". Тому же Онегину хотя бы хватило совести не морочить Татьяне голову, а этот...
И понятно, понятно, что просто сил здоровому мужчине девать-то некуда. Но - ведь никто не мешал пробовать, искать, не сдаваться. А заполнять пустоту внутри себя, затягивая в нее других людей - это уже никакими "обстоятельствами" не оправдать.
Лишний человек? Как бы не так - герой, ох, герой!..

Все двадцать лет, прошедшие с окончания школы, я чётко помнила, что мне невероятно понравился «Герой нашего времени», когда мы проходили его на уроках литературы. Но совершенно не помнила, почему он мне так понравился. Как не помнила и сюжет романа. Со мной такое случается. Это не повод расстраиваться, а повод перечитать. Что я и сделала.

И знаете что? Теперь я понимаю: именно с романа Лермонтова началась моя любовь к книгам с неоднозначными, сложными героями, а возможно, и моя любовь к психологической прозе. Пусть даже тогда, в мои шестнадцать, я не отдавала себе в этом отчёта.

Кажется, Печорина принято ругать, ненавидеть и считать его законченным мерзавцем. Его аморальные, а подчас и ужасные, поступки говорят сами за себя.

Но почему он так поступает? Вот что важно.

Печорин циничный, внутренне надломленный, одинокий, перегоревший человек. Он разочаровался в жизни, в людях и даже в себе самом. Он утратил способность быть счастливым и любить, в том числе себя. Он не может найти своё место в жизни, настоящую важную цель. Ему тошно. Печорин опустошён, он заложник внутренней пустоты и всеми силами пытается заполнить её хоть чем-то, хоть как-то. Это и толкает его на поступки, вызывающие у читателей праведный гнев.

Печорин заигрывает с жизнью, смертью и судьбой. И в эти заигрывания оказываются втянуты окружающие его люди. Он мрачной тенью врываются в чужие жизни, разрушая их. Но вместе с тем разрушая и себя самого: пустота внутри него только ширится.

Печорин не злой гений, который получает наслаждение от боли, причинённой другим, он не плетёт коварные интриги ради собственной выгоды. Это совершенно другой типаж, нежели, например, Элен и Анатоль Курагины из «Войны и мира».

Отношения Печорина с Верой дают понять, что он может быть другим, что что-то там внутри ещё теплится, не всё мертво. Но увы и ах…

Печорин натворил столько дел, а мне больнее всего было читать про их случайную встречу с Максимом Максимовичем. Наверное, всё дело в самом Максиме Максимовиче — простом как пять копеек, но от этого таком родном, настоящем, таком открытом и искреннем. Безумно жаль было старика.

Почему Печорин стал таким? Ответа на этот вопрос в тексте нет. Но тут вспоминаются слова Лермонтова из предисловия: «Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии». Так что, вероятно, чтобы найти ответ на этот вопрос, нужно лучше изучить ту эпоху, в которую родился и жил Печорин, нравы того общества, что его взрастило.

Мне нравится, что Лермонтов не занимается морализаторством. Он не поощряет Печорина, но и не порицает его прямым текстом. Он просто рисует этот глубокий, сложный образ, рассказывает его историю, предлагая читателям пищу для размышлений. Выводы каждый делает сам.

P. S. А с какой любовью Лермонтов описывает Кавказ!

Захотела прочитать книгу, чтобы выяснить на сколько забылась школьная программа. Была приятно удивлена. Что ни строчка, то всплывают слова из памяти. Вспоминала и не могла вспомнить, то ли все это учили, то ли все запомнилось, став крылатым. Да это и не важно. Главное, что чтение доставило массу удовольствия. Стихи нашего Пушкина даже и стихами не назвать. Это красивейший текст, представляющий зримую картину. И светское общество, и деревня, а главное природа во всей красе. А уж описание человеческих пороков и талантов не идет ни в какое сравнение с современными авторами.

Думаю, что со временем надо перечитать и другие произведения. Тем более, что проза засьавит задуматься о многом.

Власть несбывшегося. Та самая, которая так волновала Александра Грина.

«Герой нашего времени» - удивительный текст. Я перелистнул последнюю страницу и ощутил настоящий глоток свежести, подобный тому послевкусию, которое осталось от недавно перечитанной «Капитанской дочки» и от «Анны Карениной», но только сильнее и явственнее.

В этом тексте нет ничего лишнего, почти никаких примет времени, за которые обычно цепляется взгляд, никаких пустот и красивостей, только голый психологизм (высочайшей пробы). А какой язык! Да, и тут и там следы мелких мутаций – падежные окончания изменились, глагол поменял управление предлогом, но все это не мешает общей магии внутреннего монолога героя.

В нашей культуре несбывшееся имеет не меньший вес, чем реально произошедшее. Эти вечные «если бы не…», благодаря или вопреки и т.д. Лермонтов – это несбывшееся наше все. Если бы не ранняя смерть, куда бы до него гладкому Пушкину и многословному Толстому.

P.S. Иллюстрации А.З. Иткина шикарны. Я как будто снова побывал на Кавказе.

Столько слов уже сказано и написано об этом произведении, что я вряд ли скажу что-то новое.
Мне просто всех жалко.
Жалко Ленского за его юную пылкость, за идеалистичность, поэтическую душу, которая его погубила.
Татьяну жалко за то, что она родилась, кажется, не в том месте и не в то время, и никто не понимал ее сдержанной красоты, мечтательности, замкнутости. За то, что была гостеприимной хозяйкой, образцовой графиней, наверняка хорошею женой, жила в городе и была верна мужу, но хотела на свободу, в деревню, в поле, к одиночеству, простору и книгам.
И Онегина тоже жалко. Потому что жить без цели, без мечты, без вообще каких-то якорей - плохо. Жизнь в скуке и праздности мне представляется прямо-таки мучительной. Жить, не испытывая эмоций, когда тебя ничего не трогает и не цепляет - не очень весело. Ну и так некстати через годы вдруг вспыхнувшая любовь к Татьяне еще добавляет драматизма. А вот Татьяне я аплодирую за такую стойкость.

Удивительно насколько заранее было написано то, что впоследствии получило развитие в трудах Г. Гессе и общей литературной концепции Ф. С. Фицджеральда, а именно – 1840. Меланхоличный человек, который мается от скуки, особенно после того как добивается поставленных целей.

Его жизнь в движении, постоянной смене места пребывания (что узнаваемо в «Бегуны» (2007) О. Токарчук), и он бросает вызовы судьбе, заведомо зная, что результат ему не принесет наслаждения, лишь чувство необходимости идти дальше.

Своего рода поведение акулы, которой нельзя останавливаться под страхом гибели в статике. Но и она не пугает героя, ибо заигрывание со смертью для него - это лишь способ, на мгновение, почувствовать себя живым.

Многим персонаж может показаться пустым, наделенным софистическими смыслами и лишенным эмпатии. Во многом так и есть, но пустота – это не ничто, а смыслы заменены целями, в то время как эмпатия устранена чувством собственного величия.

Ладонь порхает по листам, словно на балу, Татьяна; словно осенний листок кротко бьётся в вечернее зажжённое окно.
Листы мелькают под рукой, словно окна: ах, как сладостно кружится сердце на балу от счастья!
Но не было Тани на балу: на неё был наведён лорнет Онегина, словно дуло пистолета, и она выдержала этот взгляд былой любви, прошлого… напрочь, разрушенного.
Так странно: на неё просто навели лорнет, а у неё ранено сердце, словно пуля, выпущенная Онегиным на дуэли, не остановилась, а, подобно тому самому топору из Братьев Карамазовых, о котором говорил чёрт, Ивану, что если его бросить на орбиту Земли, он будет летать как спутник, так и пуля Онегина, словно покинула орбиту искусства, преодолела гравитацию жизни, пронзив, вслед за Ленским, сердце Тани, затем, навылет, на Кавказе, смертельно ранив в грудь самого Онегина (умирая, он думал о Тани своей, и она это чувствовала, видела… задремав на скучном балу), а потом, эта пуля убила и.. Пушкина, а затем и Лермонтова, Гумилёва, пронзив в сумерках на обочине дороги, при расстреле, и он упал душою, бессмертием своим, в мягкую, в росах и звёздах, траву, и, наконец, пуля с жаром вонзилась в грудь Маяковского, затрепетав и успокоившись в ней навсегда: тогда, в той грустной гостинице, были сказаны почти те же слова: но я другому отдана…

Нет, Тани не было на балу.
Листы мелькали под моей рукой, листающей томик Онегина, словно ступеньки.
Да, освещённые окна-ступеньки..
Помните? Вы всё, конечно, помните..(откуда здесь эта строчка Есенина?), как Таня, в своём мучительном, кафкианском сне, убегала от медведя по снегу, её ножка увязла в сугробе, и она там потеряла башмачок… словно Золушка.
Знаете, славно, читая Онегина, сбегая по залитым светом, ступенькам страниц.. обронить письмо, словно туфельку.
Да, женщины теряют туфельки на ступеньках, а мужчины — письма и сердце, на страницах книги.
Или это я один застрял  в 19 веке, душой?
В моей жизни даже дуэль была. Правда.. на газовых пистолетах, и не из-за женщины, а из-за Достоевского: его назвали педофилом и мерзавцем.
Я не смог смириться и вызвал подлеца на дуэль: мы вызвали — я, и алкоголь.

Знаете, мне всегда было сладко представить, как я на дуэли, благородно и гордо, выстреливаю вверх, в синеву (не ранить бы птицу! это кошмар для меня, причинить боль животному. Ах, сколько раз мне потом снилось в кошмаре, как я стреляюсь на дуэли, я.. Александр Сергеевич, в чёрном фраке, в цилиндре и..в джинсах: стреляю в небо — словно я стреляюсь с ангелом —, и на меня падают, один за другим, синички, воробьи, голуби, зяблики даже: какой то конец света: падают птицы и звёзды.
На этой дуэли, я выдержал выстрел подлеца, но.. сам, не успел выстрелить в небо, как я благородно мечтал.
Просто, кто-то вызвал полицию и мы разбежались как школьники, воровавшие яблоки где-то в раю.
Ах, если бы и с Пушкиным так было!

Вы можете себе представить старого Пушкина, или, Пушкина, возвращающегося с дуэли, счастливым?
Это что-то фантастическое: легче представить, как Толстого похищают из Ясной поляны, ночью, инопланетяне.
Так вот, оказавшись с девушкой (назовём её, Таней) в тёмном закоулочке чужого двора, запыхавшиеся и улыбающиеся, словно после ночи любви, прильнув спинами к стене дома, словно к постеленной для нас огромной постели, чьи окна заросли звёздами и небом, как травой, я с улыбкой приподнял пистолет и.. выстрелил.
Правда, одними губами, наведя пистолет себе на висок (а забавная была бы дуэль, да? Дуэль сумасшедших..
Один целится в другого, а другой.. навёл пистолет на себя. Интересно, чисто психологически, каково в этот миг стрелять, первому? Уж не в себя ли, тоже? Ах, дуэль любовников.)
Через миг, ещё толком не отведя пистолет от виска, я с грустной улыбкой, смотря в милые, улыбающиеся глаза девушки, прошептал: Вика..(ну, то есть, Таня), я тебя очень люблю..

Что-то я отвлёкся. Кстати.. а сколько лет было Тане?
Вероятней всего, возраст у Пушкинской Тани, прыгает как солнечный зайчик и почти крылато рифмуется с тем, как в романе сливаются сны Евгения и Тани: по сути, это роман снов, всё самое главное случается как бы на заре снов, в отсвете снов, так что кажется, это сон во сне.
Просто подумалось.. а что, если Тане было 13 лет? Как и её няне, когда её насильно женили на нелюбимом.
Забавно, но быть может возраст Тани мелькает тайно в романе эдаким полтергейстом не случайно, а как бы спиритуалистически: Пушкину ведь тоже было 13 лет, когда он впервые влюбился в Наташу, крепостную и актрису в доме графа Толстого. (Флобер сказал: Мадам Бовари — это я. Пушкин мог также сказать о Татьяне).
Любопытно ещё и то, что в черновиках, Пушкин «пробовал» на роль Татьяны, другое имя. Вот что сохранилось в его черновике: Её сестра, звалась Наташей..
Пушкин, как в магическом кристалле стиха, словно прозревает образ своей будущей жены.
В самом же романе, Пушкин проговаривается в порыве вдохновения:

Сам Пушкин, уже за кадром строки, в письме Вяземскому, говорил, что Таня писала своё письмо в 17 лет.
Но 17-летнюю в те времена не называли бы ребёнком и девочкой, как называли Таню в романе.
Во времена Пушкина, это была норма.. на излёте века: Жуковский влюбился в свою будущую жену, когда ей было 12. (в этом смысле не случайно столько реминисценций на Жуковского в романе).
Курсив возраста нежности присутствует и когда сестрёнка Тани — Оля, флиртует на балу с Онегиным, и Ленский возмущается:

К слову, не понимаю почему этот тонкий момент упустили литературоведы, но именно Оле суждена в той или иной мере судьба Анны Карениной, а не Тане.
Итак, если Тане 13, тогда Оле — 12?
Интересно отметить, что набоковская «Лолита» просто пестрит отсылками к Онегину, начиная от письма матери Лолиты к Гумберту, обыгрывающего письмо Тани, и кончая… последней встречей Гумберта и Ло, когда его душа оказалась у колен подростка, впервые поняв, что сделала с этой девочкой, а эта повзрослевшая девочка (беременная), смотрит на него так строго и кротко, с измученной высоты своего нежного возраста, как Таня на Онегина, в конце: они словно зеркально поменялись местами, как тени на луне: одни, резко укоротились, другие — выросли.
Таня и Лолита, кажется, прожили долгую и мучительную жизнь, выросли душами, а Онегин и Гумберт, кажутся рядом с ними.. совсем мальчишками.

В этом смысле, у Онегина появляется странный адвокат: время. Нежный возраст Тани, которую он фактически пожалел.
Я не говорю о том, что тогда это было нормой, но норма как бы двоилась, как и многое двоится в романе, словно к адском сне, заботливо обставленном зеркалами.
Перечитав Онегина, я с детским изумлением понял, что раньше я совершенно не понимал этих хрестоматийных слов Тани: Но я другому отдана, и буду век ему верна..
В самом силуэте мелодики начальных и последних слов Тани: «но я другому… ему верна», есть какое-то таинственное эхо «Nevermore» из стиха Эдгара По — Ворон.
Не уверен, были ли хоть раз в театре, в опере, у школьной доски… с правильной интонацией произнесены эти слова Тани, в которых, кажется, мерцает вся экзистенциальная трагедия жизни, все оттенки чувств: сознание своей обречённости, счастье видеть любимого, раскаявшегося, нежная тоска воспоминаний, боль мечты…
Эти слова Тани, по своей сакральной силе, равны гамлетовскому: Быть, или не быть.
И для мужчины-актёра, быть может, реальная трагедия, до конца им не осознанная, что он не сможет их произнести на сцене.
Каюсь… я не утерпел, со своей арлекинской душой и попробовал сценически произнести эти слова, сначала наедине, перед зеркалом, перед томиком Пушкина.. и, наконец, перед любимой своей, смотря в её чудесные глаза. цвета крыла ласточки.
Было стыдно. Очень. Любимая, сдерживая улыбку, промолвила, что это напоминает забавную постановку в театре Виктюка.

И даже когда я эти слова понимал раньше, благородно, в духе Достоевского (как понимают многие: верность, русская душа возле раненого в боях мужа..), я всё же не понимал этих слов, а они, на самом деле, имеют обратную, таинственную сторону, как луна.
Мне это вдруг как-то вдруг открылось.. как озарение, когда я припал лицом и губами, к письму от любимой, словно к белым и тёплым коленям.
Любимая моя — замужем. Не за мной, к сожалению…
Есть такой термин — боваризм, в честь героини Флобера, живущей в удушающей атмосфере, сначала, монастыря, а потом и брака: книги для неё, с романтической жизнью, стали дыханием сердца, подобием кислородной маски и не давали ей задохнуться, т.е. примириться с пошлостью и грубостью жизни.
Хотя глупые или наивные люди, сказали бы, что она просто начиталась женских романов.. как Таня.

Хочется раз и навсегда защитить Таню, заслоня её от пошлого и глупого понимания её образа, особенно, в известных строчках:

Нет, Таня вовсе не пустышка, начитавшаяся Ричардсона и Руссо: сама спираль мелодики этого стиха напоминает раскрытие лепестков таинственного цветка, являя нравственное и духовное чудо любви: мы же не говорим о Мастере и Маргарите, что они чего то там начитались? Когда они встретились ранним утром в том сонном и солнечном переулочке — пришла их пора, как и Тане. Это рок, в этом есть некое бессмертие любви, рифма любви и томящихся душ.
Просто мне подумалось.. что Таня Ларина, опередила в этот термине свою французскую сестру (у Тани он многомерней), и термин вполне может называться — Ларизм. Почти — лиризм.
Таня с самого детства была чужая в семье (литературная, 4-я сестра сестёр Бронте,скорее), словно у неё совсем иная природа: она не играет в игры с детьми, не вышивает.. она словно с колыбели томится по нечто туманному, вечному.. сама ещё не понимая по чему именно.
Так ангел с перебитым крылом смотрит в тёмные небеса, на перелётный клин ангелов, летящих куда-то среди звёзд.. а он, несчастный, потерпел крушение на этой странной и холодной Земле.

Таня и правда чуточку не от мира сего: словно лунатик, она вечно проводит время у ночного окошка, где светят звёзды и луна взошла.
Она так трансцендентно естественна у окна, словно оно.. окошко иллюминатора космического корабля: этот звёздный, неземной пейзаж — её исконная родина.
Да, Таня томится по любви, как чуду жизни.
Для неё любовь — это альфа и омега жизни, а всё остальное — лишь мимолётные декорации к ней, начиная от старенькой усадьбы в глубинке России 19 века, и заканчивая миром.

В этом смысле Пушкин не случайно бессознательно сблизил возраст Тани, с возрастом Джульетты (в конце концов, много возрастов томится у нас в душе, как листвы на ветке, как и много душ томится в нашей душе: так, в душе Тани, томится душа Наташи Ростовой: быть может, первый случай прослеженной литературной реинкарнации).
У Тани, как и у Онегина в романе — два возраста: земной и небесный, точнее — метафизический, так что в этом плане споры литераторов — равно бессмысленны.
И пусть не смущает читателей мнимый наив Тани, влюбившейся навеки, в первого «залетевшего» к ней мужчину — Онегина.
В той же мере, только нечуткий читатель может укорять со смехом Ромео, признающегося в «вечной любви» Розалине, за день до того, как он навеки влюбится в Джульетту.
Тут нет противоречия, и это вовсе не ветренность, а, медленно раскрывающийся цветок души, любви.
Это как компас любви, с дрожащими на ветру лепестками стрелок: Ромео ещё не понимает, что «компас» указывает вовсе не на Розалину, а на её имя: сквозная символика образа розы в пьесе Шекспира.

Это удивительно, но 7-й и 8-й стихи третьей главы Онегина, перекликаются со стихом Пушкина — Пророк.
Таня словно простёрта в пустые жизни, и ангел — любовь, открывает ей очи, даёт ей небесный язык (ей дивное письмо), а в её разверстую грудь, вкладывает не угль, пылающий огнём, но — "зерно, которое огнём весны оживлено".
Я веду к тому, что, Танино: но я другому отдана, это почти кантовский императив, но… мучительно и навека сломленный, подобно крылу.
Таня родилась для любви, как Пушкин был рождён для поэзии, цветы сирени для весны.
Представить Таню замужем без любви, с её верностью, всё равно что представить Пушкина, работающего в каменоломне, или Пушкина-инвалида, совершенно парализованного после дуэли.
Это нереально и безумно, трансцендентно, а между тем, именно это мы и видим. Таня — это запряжённый Пегас.

Любовь, озарившаяся в сердце Тани, рождается раз в 100 лет, а может и реже.
Она словно летит в космическом пространстве сквозь звёзды, населённые таинственной жизнью, мимо грустной земли, печальной России…
Любовь Тани, словно летит со световой скоростью, и счастье тому, к кому она прильнёт, ибо обернуться, возвернуться на таких световых скоростях — уже невозможно: это равномерное погружение судьбы и сердца Тани, в тьму, почти космическую, просто потрясает, как и потрясает и то, что в эту обоюдную тьму погружается и сердце того, кто отверг её любовь, словно отверг Рай., в глупости и гордыне неверия.

На самом деле, Пушкин описывает локальный апокалипсис, и даже тот дивный миг, когда Онегин, словно на картине Рембрандта — Блудный сын, склонился у ног Тани (о! Не только телом! — душой, судьбой!!), моля о прощении, кажется, что их разделяют уже тысячи световых лет: мы точно знаем, что это гибель для всех: и Ленский мёртв, и нянечка Тани, и Онегин скоро умрёт (в разговоре с Юзефовичем в 1829 г., Пушкин обмолвился, что Онегин, после участия в восстании Декабристов, будет сослан на Кавказ и там — убит. Это роднит Онегина с Вронским, отправившегося после гибели Анны, на войну), умрёт и Пушкин, не говоря уже о Тане, ибо она — это предтеча Карениной, и ей даже не нужно бросаться под поезд: иной раз бросаются в брак, чуждый душе, как на рельсы.

И как же пронзительно, до слёз, выглядят рисунки Пушкина на полях 10-й главы, не входящей в роман, вместе с путешествием Онегина (к слову, наивно рассматривать эти вещи, как естественную часть романа: есть в них нечто чужеродное: словно орбита Плутона, они пересекают границы романа, покидая его.
По сути, это идеальный образ чистилища, где шумят вечные тёмные волны у скал и где бредят уставшие уста строк, о политике, скуке и смерти) — силуэты повешенных декабристов, но.. боже мой! присмотритесь к силуэтам двух повешенных, отдельно: это же… мужской и женский силуэты! Силуэт Тани!

И скучны уже споры о возрасте генерала, за которого вышла Таня.
Разумеется, он был не старым: Онегин сам обмолвился, что о шалостях в юности с ним. Ещё Цветаева писала о таких 30-летних генералах наполеоновских войн.
Но, сам Пушкин, всей оптикой романа, начиная от кошмарного сна Тани с медведем, до женщины на балу, мимолётным взглядом обернувшейся и увидевшей толстого и несуразного генерала, и заканчивая его карикатурным, пустым образом, когда он с Таней идёт по коридору, ясно говорят о том, что он — приговор для Тани и живой склеп.

Кстати.. вы никогда не думали о том, что в романе, дуэлей было несколько больше?
Не правда ли, письма Тани и Онегина, похожи на метафизическую дуэль между влюблёнными?
Похоже на странный, дивно-кошмарный сон, чуточку не от мира сего… словно два ангела на земле, равно чуждые людям, встретились, но один из них не узнал другого, как в стихе Лермонтова

Они любили друг друга так долго и нежно,
С тоской глубокой и страстью безумно-мятежной!
Но, как враги, избегали признанья и встречи,
И были пусты и хладны их краткие речи

Они расстались в безмолвном и гордом страданье
И милый образ во сне лишь порою видали.
И смерть пришла: наступило за гробом свиданье...
Но в мире новом друг друга они не узнали.

Заметьте, Онегин ведь тоже пытался что-то сердцем припомнить, как и Таня, зарываясь душою в книги, в пыль веков, разврат и веселье света… но потерял себя во всём этом, а когда припомнил что то главное — любовь, было уже поздно.
Не знаю, обращали ли на это внимание литературоведы, но композиция романа.. напоминает «Демона» Лермонтова, только развивается сюжет на земном уровне, всё же мерцая чем-то небесным и адским.
Пушкин нет нет, да проговорится случайно об инфернальности нашего героя: Пушкин просто чудесно обыграл небесную природу Онегина, уже в самом имени его — потому наивны мнения, что роман следовало бы назвать — Татьяна Ларина: Евгений Онегин.. ах, это крылатое, зеркальное — ген, genius, как сказали бы в древней Греции, таинственный Дух, или — Демон, мерцающий в синеве пейзажа имени реки: Онега.
Онегин, отверженный от любви Тани (поистине, она в конце романа преображается в инфернальную богиню Танатос, богиню смерти и скорби), и правда напоминает Демона Лермонтова, низверженного из Рая.
Когда Онегин несётся зимой на конях к своей Тане, по голубому льду на заре, это напоминает.. полёт Демона из поэмы Лермонтова, в голубой тишине среди холода звёзд: и лучших дней воспоминанья, когда он жил в жилище света, пред ним теснилися толпой..

И как я раньше не замечал этих строк в письме Онегина?

Все помнят стихи Пушкина Пора мой друг, пора. Покоя сердце просит!,
Где он пишет обратное: на свете счастья нет, а есть покой и воля..
Но в письме Онегина, Пушкин словно возвышается над собой, как и подобает гению, утверждая  высшую максиму жизни — любовь. Нет ничего важнее и выше её.
И в этом смысле просто поразительна 8 глава, где Пушкин говорит о своей музе, на самом деле, тайной героине романа, прекрасной дриаде, прячущейся с улыбкой за березовыми стволами листов.
Пушкин описывает спиритуализм вдохновения, как бы зачерпывая крылом, синеву и красоту мира, красоту юности своей, лесов, рек и звёзд, всей печальной и таинственной тайны России, и всю эту красоту он сгущает в единый, полупрозрачный силуэт музы, выводя её.. на сцену, на бал, где появляется и Татьяна.
Происходит нечто невероятное: ангелический образ музы, сливается с Таней — в одно, и она волшебно преображается, как бы дивясь самой себе.

В романе,, подобный спиритуализм случается дважды, и во втором случае это просто до мурашек на сердце: муза Пушкина.. входит в Онегина, тоскующего о Тане у камина (в позе врубелевского Демона?), с книжкой в руке — дивной рифмой образа превратившаяся в «магический кристалл» из конца романа, в котором Пушкин в юности смутно прозревал свой роман.
Онегин выпадает из реальности, из романа Пушкина; словно мираж, меж строк мерцают видения о Тане, скитаниях души после смерти и.. меж эти видений, таинственно сквозится одно: лежащий на снегу, убитый юный поэт.
Понимаете? Онегин. в своей тоске по любимой, преодолел себя, как персонажа, он вышел за свои пределы, сбросил маски свои, обнажив душу до бессмертия, узрев смерть своего творца — Пушкина (оптика сна, словно перевернутый бинокль, исказила возраст Пушкина, сделав его юным, но мы то всё понимаем..).
Такого в мире искусства ещё не было..

А что же Таня? Ах, Таня, Таня..
Разве не напоминает вам её жизнь, в пещере чуждого ей брака, с нелюбимым, без детей, жизнь.. Эвридики?
Сойдёт ли ещё раз наш Орфей к своей Эвридике, в ад?
Сойдёт ли уже после смерти, и не важно, будет это во сне молодой Тани, или уже старой, кротко улыбнувшейся во сне, ибо к её ногам, прильнул доверчивый холодок поцелуя её… верного призрака, отказавшегося от рая, ради неё, или Онегин придёт к ней уже в другой жизни, ином воплощении..
Важно лишь то, что у Онегина и Тани, как и у каждого из нас, будет снова шанс на вечную любовь: главное, не упустить его, не оглянуться, словно Орфей, на суету мира или что-то мимолётное, ложное, в себе, словно река в аду, разделяющая тебя с любимым.
Вполне возможно, что русская река Онега, впадает в Стикс, возле которого сидит наш Евгений, тоскуя о свой Татьяне, пуская по реке кораблики писем.

Рисунок Пушкина на полях письма Тани.

Пожалуй, из всей школьной программы я читал только эту книгу. И хочу сказать, что еще тогда я был впечатлен. Это было не скучным морализаторством, не жалким натурализмом, это было положительно романтическое произведение. Красота гор была так сильна, что пробивалась сквозь строки; это было место, где черкесы могут напасть в любой момент, где лошадей загоняют в поле.
Я не понимаю тех, кто осуждает и ненавидит Печорина ровно настолько, насколько я не понимаю всех, кто его любит. Печорин устал от жизни, однако это не значит, что рядом с ним скучно. Многие устают от жизни, впадают в меланхолию, и окружающие говорят, что вот, наконец-то остепенился человек. Но Печорин устав от жизни, требует от нее еще, заранее зная, что разочаруется во всех дарах судьбы. Люди, подобные Печорину обычно жутко притягательны, интересны и легки на подъем. Однако вперед их толкает не жажда жизни и новизны, не интерес и веселье. Если они не остепенились, это не значит, что они избежали цинизма, скуки и презрения к окружающему. Вот также и Печорин: с ним интересно, окружающие его любят и уважают, однако ему нет до этого дела (Вспомните его встречу с М.М.). Его нельзя впускать к себе в сердце, ведь ему до этого не будет никакого дела. Печорин эгоцентричен, высокомерен, но при этом честен и обаятелен.
Книга, безусловно заслуживающая внимания, сплавившая в себе романтизм и цинизм.