Собрание сочинений в 5тт.

Наука была тощей,  с пустым кошельком. Монографии печатались на обёрточной бумаги,  академических пайков не было. И тем не менее голодная диета не мешала энтузиазму.

Бедность, в  которой  жили и профессора,  и студенты,  была  экономически оправданной , всем понятной,  а кроме того в ней было равенство.

Тимофеевы заметили свою бедность лишь когда стали собираться в Германию. Выяснилось,  что ни обуви, ни одежды нет. Зато имелись «танки» - выходные английские военные сапоги,  которые шнуровались до самого верха. Свои «танки» Колюша еженедельно мазал касторкой,  поскольку он знал, что она токсична для гнилостных бактерий. « Танки» не гнили и стали абсолютно водонепроницаемыми. Летом он ходил босиком,  к зиме надевал шерстяные лапти: рабочая обувь. Старушки плели такие лапотки, подошву - из шпагата. Ехать во всём этом за границу было невозможно. Фогт предложил оплатить переезд, но Колюша высокомерно отказался. Вёл он себя барственно. Никаких услуг задарма не принимал. Самолюбие не позволяло,  точнее-  гонор. Чтобы не подумали, что по бедности подачки принимает.

Был найден портной, который согласился из огромного плаща сшить костюм. С костюмом уже в дороге начались неприятности: на локтях и на коленях стали вздуваться пузыри. Одно выручало:  врождённая стать Колюши.

Он ехал в Германию без всякого трепета, чуть ли не с миссионерской самонадеянностью - обучать, насаждать генетику, создавать кадры, просвещать бедных тевтонов. Про себя опасался, знал, что не такими уж безнадежно темными они были, но чувство превосходства в нем играло.

Никаких удостоверений, бумаг он не взял,  диплома тоже не было, было лишь то  самое письмо Кольцова,  в котором говорилось,  что Тимофеев-Ресовский его ученик,  обучен и рекомендуется им.

Хмуро посапывая в усы, Кольцов сказал,  прощаясь: «Перевернуть жизнь,  не дать ей залежаться - уже хорошо».

Ничто не доставляла ему такого удовольствия, как рассказывать про талантливых людей. Восхищение талантами других - редкая вещь и в науке и в искусстве. Он начисто был лишен зависти. Рассказывая о Четверикове, Вавилове, Вернадском, он, сняв шляпу, раскланивался перед ними со всем почтением. Они принадлежали к его ордену,  где требуется три качества: талант, порядочность и трудолюбие. Он чтил не только учёных первого  ряда. Заботливо вытаскивал он из забвение зоологов, ихтиологов, ботаника Зверева,  отдавал должное их работам,  их человеческим  качеством. Он знал весомость своего слова. Его характеристики расставляли все по своим истинным местам. Если он назвал Тахтаджяна лучшим нашим ботаником, то, значит, так оно и было, и никого не смущало, что его ещё не скоро выбрали академиком.

Но также безжалостно и бесстрашно он умел разделывать бездарность всех рангов, особенно претендующую.

Александр Николаевич Промтов. Был не только генетик, он был ещё орнитолог и любитель пение птиц. Птичье пение заслуживает отдельной науки. Промптов мог подражать всем воробьиным Средней России. Тогда магнитофонов и прочих  хитростей не было, записать пение и чириканье было не на чем. Он запоминал. Все свободное время он проводил в полях и рощах,  наблюдая птиц. Был он горбатенький, хроменький,  на вид убогий, а король птичий! К тому же он сделал ещё несколько первоклассных работ по генетике скелетов птиц.

Взять хотя бы отца Колюши Владимира Николаевича Тимофеева-Ресовского. Отец окончил физико-математический факультет Петербургского университета. Поехал в Среднюю Азию в 1871-м году наблюдать затмение. Ну вместо затмения посмотрел окрест и ужаснулся состоянию земной поверхности отечества нашего. Подобно Радищеву, «душа его уязвлена стала»,  но не страданиями человеческими, а  состоянием дорог, первобытный беспутицей,  от которой происходила тьма, глухомань,  бескультурье и бесправность. Никаких средств сообщения на 1000 км! И так его это пронзило, что махнул он рукой на учёную свою карьеру, на астрономию. Поступил в Институт инженеров путей сообщения, и отправился на строительство дорог. Железная дорога была для него средством отдалить отсталость российскую, невежество и бедность народа. Первая его самостоятельная дорога была в Сибири,  северное начало великого сибирского пути:  Екатеринбург - Тюмень. А последняя его дорога была Одесса- Бахмач со знаменитым для того времени инженерным сооружением - мостом через Днепр. В том числе была дорога Эльтон - Баскунчак с выходом к волжской пристани. Дорога небольшая. но особая: шла она через засоленную пустыню, и ему пришлось решать связанные с этим строительные проблемы. После этого отца пригласила англо- французская смешанная компания в северную Африку. Там хотели строить дорогу от Марокко к границе Сахары. От руководства Владимир Николаевич отказался,  согласился быть консультантом. Он говорил: к своим жуликам я уже привык, знаю, как с ними обходиться, а басурманских жуликов изучать не хочу.

Зубр вскакивал от грохота огромного будильника. Будильник был куплен в 7 классе гимназии, когда выяснилось, что времени не хватает. Единственным запасом, откуда его можно было брать, стал сон. Глупо тратить на сон 8 часов, треть жизни. Раз навсегда он поставил будильник на 7 и стал ложиться все позже и позже, пока - уже студентом- не дошел до двух с половиной часов ночи. Поначалу было трудно. Чтобы сразу засыпать, он перед сном обегал несколько раз свой квартал и тогда уже засыпал мгновенно, намертво. Никаких сновидений и прочих глупостей не видел. Некогда было, надо было выспаться. Постепенно сон утрамбовался, да так, что никакой сонливости не оставалось. Во времена кольцовского института нормальный сон его составлял 4,5 -5 часов. На этом он, к счастью, остановился. Всю остальную жизнь так и спал. Некоторые могут считать, что он лишил себя удовольствия поспать, но он считал, что жить - удовольствие большее, чем спать. Ему помогало правило, которое у них в семье усваивалось детьми строго-настрого: проснулся-вставай! Валянье в постели не разрешалось. (Были ещё два правила, таких же неукоснительных: ничего на тарелке не оставляй и не ябедничай).