Собрание сочинений в 5 томах. Том 5. Зубр. Эта странная жизнь

В турецкую кампанию 1877-1878 г на Черном море, успешно применяли мины против турецкого флота. У турок флот был железный. Русские вместо брандер запускали паровые катера с шестовыми минами, их заводили под корму или ещё куда. Два добровольца, один обязательно офицер, другой - матрос, при попутном ветре разгонялись на полный ход против неприятельского корабля, который по ним, естественно, палил изо всех пушек. Иногда они успевали его боднуть в бок бомбой. Она взрывалась и доставляла одним радость, другим - неприятности. Матрос и офицер, ежели не успевали назад, то выпрыгивали и спасались вплавь. Так что они далеко не всегда погибали. Геройство лишнее у нас не поощрялось.

…Тимофеев-Ресовский это я по отцу. А мать моя урожденная Всеволожская. Древняя-предревняя русская фамилия. При Петре Первом один из молодых Всеволожских полюбился царю и был послан за границу учиться. При Бироне, смылся на свои дикие земле в Нижнее Заволжье, на границу с киргизскими ордами. И поставил он себе задачу: обезопасить торговые пути в Бухару, Хиву, Среднюю Азию, а потом и в Персию. Грабили русских купцов хивинцы, кокандцы, беспризорные кочевники. Собралась у него много казаков. Комфорт. Никакого начальства.

-…Настоящий разбойник без убийства обходится. Ему страха вполне хватает. Для души было у родича отрадное им всем дело: узнав, что где-нибудь на Волге сажали губернатором, комендантом или ещё каким начальником немца, он со своими казаками город сей брал штурмом, немца сек публично и с великим срамом отпускал на все четыре стороны, пусть жалуется своему Бирону, а сам ускакивал в своё не ведомое никому поместье.

Другой пращур, был отправлен Петром за границу изучать землемерию. Вернувшись, стал землепроходцем, ходил всю жизнь на освоение охотских и камчатских земель. Интересовался образованием рек, озёр и прочими объектами физической географии. Собрал замечательную библиотеку на европейских языках по географии, минералогии.

- В каждом приборе, аппарате я прежде всего ищу кнопку «стоп»!

Такое от него слушать было странно. И отмахнуться было нельзя. О биофизике кому судить как не ему - одному из ее создателей, основателей.

Физиков обескураживало, что Нильс Бор, Гейзенберг, Шредингер - их кумиры - были для него коллегами…Его пригласил сам Капица сделать доклад на ближайшем «капичнике» - знаменитом сборище лучших наших физиков. Выступать на «капичнике» считалось смертельным номером. Здешняя публика была воспитана на крови и мясе. Могли загрызть, растерзать, сжевать, выплюнув любые регалии. Соображали быстро, усекали что к чему и почем за несколько минут.

В день открытия конгресса был дан прием во Дворце съездов. Тут были знаменитости прошлого. А в дальнем углу сидел Зубр. Могучая его голова была набычена, маленькие глазки сверкали исподлобья колюче и зорко. К нему подходили, кланялись, осторожно пожимали руку. Оттопырив нижнюю губу, он пофыркивая, рычал то одобрительно, то возмущено. Густая седая грива его лохматилась. Он был, конечно, стар, но годы не источили его, а скорее задубили. Он был тяжел и тверд, как мореный дуб.

Сам Зубр принимал этот неожиданный парад как должное. Похоже было, что ему нравилась роль маршала или патриарха, он милостиво кивал, выслушивал людей, которые занимались несомненно наилучшей, самой прекрасной и доброй из всех наук - они изучали Природу.

О Зубре ходили легенды, множество легенд одна невероятнее другой. О нем существовали анекдоты, ему приписывались изречения, выходки и поступки совершенно невозможные.

Видно было по его коренастой фигуре, по его ручищам, какой огромной физической силы был этот человек. Лицо его было изрезано морщинами жизни бурной и значительной. Следы минувших схваток, отчаянных схваток, не безобразили, а скорее украшали его сильную, породистую физиономию. И держался он по-иному, чем все, - свободнее, раскованнее. Чувствовалось, что безоглядность присуща его натуре. Он позволял себе быть самим собою. Каким-то образом он сохранял эту привилегию детей. В нем были изысканность и - грубость. И то, и другое соответствовало легендам о его аристократических предках и о его драках с уголовниками.

У любимого его ученика Володи Иванова я увидел дома картину. Ее называют «Три зубра». На ней изображен сам Зубр, руки держит на фигуре зубра, а над ним, висит фотография Нильса Бора. Они легко сошлись, когда Зубр приехал в школу Нильса Бора.

Художник на портрете написал его красной краской. На нем кистью выражена раскаленность натуры, «зубрость». Где бы он ни появлялся , через какое-то время он становился центром. От него ненасытно ждали чего-то и чем больше получали, тем больше ждали.

Больничный быт никак не вязался с Зубром. В распахе рубахи видна была широкая косматая грудь. Руки, мускулистые, вылеплены были безукоризненно. Кожа была гладкой, белой, неуместно нежной. Воинственно выпяченная нижняя губа придавала лицу и грубость и породистость. В нем это сочеталось-мужицкое и утонченное. Зверское и аристократическое. Существо из другой эпохи, архаичное, чудом уцелевшее до наших дней. Он был из той поры, когда стадо зубров ещё бродили в урочищах Кавказа и горах Гарца. Экземпляр давно вымершего вида, диковина вроде живой кистеперой рыбы - целаканта, - которую все считали вымершей 70 млн лет назад.

Аввакума Зубр чрезвычайно чтил, цитировал и приписывал ему свои собственные изречения для пущего авторитета:

- Вернемся на первое, как говаривал протопоп Аввакум, и посмотрим, почему же сие важно в-пятых, и увидим, что в-пятых сие вовсе и не важно.

Он казался бессмертным, как Нева, как Уральские горы, как статуи римских консулов, что стоят в Эрмитаже.