Собрание сочинений в 5 томах. Том 5. Зубр. Эта странная жизнь

-…Не тонуть в многообразии-  вот его редкий дар (Вавилова). Вы, неспециалисты, не представляете себе того огромного материала по изменчивости, которым владел Николай Иванович. И вот не тонуть в этом огромный материале, найти какие-то генетические закономерности за этим многообразием-дар особый, им он владел в совершенстве. Я могу об этом судить потому, что мне пришлось заниматься системной изменчивостью и я представляю способности, какие надо было иметь молодому Вавилову, чтобы не захлебнуться, как захлебывается большинство. На многих миллионах экземпляров культурных растений - миллионах! - увидеть закономерность.

Это отрывок из лекции Тимофеева о Вавилове.

Через четыре года, на седьмом генетическом конгрессе в Эдинбурге, куда Вавилову не разрешено было поехать, хотя он был избран президентом конгресса, профессорКрю вышел на сцену и,  прежде чем на него надели мантию президента сказал: « Вы пригласили меня играть роль, которую так украсил бы Вавилов. Это мантия мне не по плечу. Я буду выглядеть в ней неуклюже. Вы не должны забывать, она сшита на Вавилова, куда более крупного человека».

Эта мантия  не была никому по плечу в том,  1939-м году, кроме Вавилова.

Тимофеева с  Вавиловым сближало многое: Москва, генетика, друзья, вплоть до любви к живописи. Вавилова обходил все крупные музеи Европы, знал классику и, что самое дорогое для Тимофеева, имел личные пристрастия и личное отношение ко многим картинам и художникам: одни волновали душу, другие - ум, третьи отвращали. Такое же пылкое отношение было и у Колюши. Несмотря на трепет перед Вавиловым, Колюша бушевал,  вопил,  но того никаким голосищем не проймёшь. Они были представителями исчезнувшего слоя русской интеллигенции, из тех, кто умел вырабатывать собственное, не экскурсионное отношение к искусству. Их не водили по музеям. Сами бродили по картинам галереям, отыскивая интересное для себя, часами разглядывали и так и этак, определяя силу, мастерство, тайну художника. Они листали книги искусствоведов, проверяя себя, всерьез переживали, обнаружив свою слепоту. Суждения их  часто бывали наивный и грубы. Нелепо, зато по-своему, незаемно. И книги читали, классику - опять-таки для себя. Читали, вчитывались, запоминали, цитировали. В их речи то и дело звучали строки, фразы, стихи.

Зубр не понимал, как можно не знать Некрасова, Лермонтова, как можно не помнить Грибоедова, Гоголя, не говоря уже о Пушкине.

К тому же они владели латынью. А латынь давала знание корней большинства европейских языков. Поэтому, не тратя особо времени на грамматику,  они говорили по-французский, по-английски , понимали кое-как по итальянски.

- Вавилов отличался большой простотой,  он не любил генеральничить,- продолжал Зубр.- Относился к людям без всякого чинопочитания,  одинаково разговаривал и с министром, и с академиком, и со студентом.

С 1929 г. начались неприятности для биологов. Была разгромлена лаборатория Сергея Сергеевича Четверикова сам он был выслан в Свердловск. Кроме биологов доставалось и физикам,  особенно теоретикам,  которых винили в том,  что они занимаются неизвестно чем, не помогают народному хозяйству.

Племянник энтомолога М. Н. Римского-Корсакова заявил, что с такого-то числа он не считает себя больше его племянником. Начались аресты. Отозвали из Буха Слепкова, в Москве его арестовали.

Существует легенда: когда Кольцов будучи в последней своей заграничной  командировке,  встретился с Тимофеевым и посоветовал ему набраться терпения,  пока страсти улягутся,  не соваться под горячую руку, -  то Колюша очень сетовал на то, что охота домой, в Москву,  к тому же там зимние вещи остались, здесь денег нет купить.  На это Кольцов снял себе шубу и отдал ему.

Легенда самая невероятная. « Хорошая история не обязательно должна быть истиной, достаточно правдоподобия,- повторялЗубр слова Нильса Бора.- Нужно ли слишком строго следовать за фактами?»

В 1935-м году пришло известие, что президентом вместо Вавилова назначили Муралова, замнаркома земледелия, спустя два года, в 1937, его расстреляли, как врага народа.

Мебель. какие-то картины на стенах, обои - всё отходила в тень, становилось невидимым. Это был стиль Тимофеевых - безбытность, равнодушие к моде. Никто здесь не интересовался коврами, вазами, посудой, диванами. В квартире было необходимое, чтобы чувствовать себя удобно. Никому в голову не приходило искать стильную мебель, загромождать жизнь какими-нибудь подсвечниками, креслами, торшерами. И многочисленные гости не видели отсутствия гарнитуров. Это не была бедность, которая бросалась бы в глаза несоответствием положению. Не было ни богатства, ни шика, ни художественного вкуса - ничего, что отвлекало бы или существовало самодовлеюще. Стул был всего лишь предметом, на котором сидели.

Однажды я спросил его:

- Какую эволюцию вы претерпели?

- Эволюцию? Боюсь, никакой эволюции у меня не было. Однажды я сам стал искать эволюцию в себе и не нашел. Даже неприлично как-то. Что ж я так живу не интересно,  что это за человек без эволюции? Между тем после 18 лет у меня никакой эволюции не происходило. А потом подумал: что делать, нет так нет,  и хрен с ней, проживу без эволюции.

С Олегом Цингером, точнее с его письмами,  меня познакомил Зубр. Это были необычные письма - письма, с рисунками гуашью. Олег Цингер был художник- анималист, он рисовал животных для разного рода изданий. Рисовал их в зоопарках  в аквариумах, в музеях.

« Самый лучший аквариум, который я видел,  это был Штуттгартене. Там огромные витрины для пресноводных, экзотических рыб. Устроены они так, что вы сразу видите сушу,  поверхность воды, растения и жизнь под водой. Все эти коралловые рыбы, морские звезды, морские ежи и актинии производит на меня большое впечатление. Особенно рыбы! Меня восхищает утончённый, я бы сказал,  рафинированный вкус этих различных форм и окраски. Никак нельзя обвинить рыб в декадентстве и упадничестве.  В то же время сочетание цветов,  форм, все их «выполнение» создано как бы для знатоков Пикассо,  Дягилева,  Франчески,  Миро и прочих. Но ещё лучше, тоньше и к тому же живые. Не могу оторваться от этих морских рыб. Когда я смотрю на эти новые устройства в аквариумах и в зоопарках,  мне становится печально, что этого не было,  пока жили мои родители и жил мой друг В. А.  Ватагин».

Василий Ватагин известный художник- анималист, график и скульптор, был учителем Олега Цингера. Ватагин был влюблён в животных и, соответственно,  любил и ценил лучшие засады и заповедники, где животные не только выставлялись, но и могли жить более или менее естественно.

« Ещё очень хороший зоосад в Антверпене. Он расположен рядом с вокзалом, но так умно посажены кусты и деревья,  что близость вокзала и неприятный части города не чувствуется. Там есть дом для ночных животных. Тут можно наблюдать лори, трубкозуба, древолазных дикобразов, ящуров, ехидн. Вы идёте в полной темноте по коридорам,  а перед вами витрина с животными, которые оживают только с наступлением ночи.

Олег Цингер не только анималист, он пишет пейзажи,  делает иллюстрации маслом к Гоголю.