Н. С. Лесков. Собрание сочинений в 7 томах. Том 2. Повести и рассказы

Борхес писал, что в мире ничего не умирает, оставаясь в некой памяти вселенной: в вечернем метро мы можем встретить профиль Христа — простой человек прошёл мимо.
А руки, показавшиеся на прилавке, продающие нам книгу, могли быть руками легионера, пронзившего бок Христа.
Быть может, вся эта неупокоенная память и мука времени будет жить, призрачно скитаясь из эпохи в эпоху до тех пор, пока человек не проживёт её сполна, не станет чувствовать светло, не причиняя боль несвободы даже маленькой птице в клетке.

Перечитав по совету подруги повесть Лескова, на улице, в искусстве, стала мерещиться мне Катерина Львовна: её иссиня-чёрные волосы, цвета вечерней реки, видел я у своей подруги.
Её грудной и озорной русалочий смех слышал я проходя мимо оконного омута поздним вечером.
А потом настал черёд искусства: тени Катерины я видел у Гоголя, в «Русалке» Пушкина, Анне Карениной, Мадам Бовари, Катерине из «Грозы», и дальше, дальше следовал мираж, взяв моё сердце как бы за руку.
В исторических, инфернальных женщинах я видел Катерину: Аспазия, Нинон де Ланкло..
Я подмечал её сны в снах искусства: в горбатом мужичонке-карлике из сна Карениной, я видел странного кота из сна Катерины — первое явление кота Бегемота из Мастера и Маргариты в русской литературе.

Катерина с котом —  это дьявольский и фрейдовый перевёртыш чеховской «Дамы с собачкой»: у Чехова была белая собачка — её душа… а у Лескова — фотографический негатив телесного и тёмного Эроса, онанистический мотив Евы в раю под яблоневым древом добра и зла, ласкающей себя во сне, в которой ей приснился первый мужчина: нет ей в этом мире равного, чтобы обнять его: её руки проходят сквозь белый туман тела мужчины, роскошных царств и власти.. и печально обнимают её одинокое тело.

А вот тень Катерины в повести Гоголя «Вий».
Странный молодой человек появляется в словно бы заколдованной, проклятой деревеньке, где вся жизнь, глаза людей, их сердца, как пруд, заросли голубой ряской безмолвия.
Молодой человек фактически воскрешает от тёмного сна смерти женщину, её душу… и сам ужасается тому, что он пробудил.
Это одна из главных и тайных тональностей повести, в которой, как волхвы всех времён и искусств, сошлись образы Чехова, Булгакова, Флобер, Толстого, Гоголя, Пушкина…

Итак. Евангельские, Пушкинские декорации заколдованного дома с вечерними, карими окнами, с ресничной опушкой женских пальцев прижатых в тоске к стёклам: ожидание чего-то невозможного… но точно не ожидание своего старого мужа, похожего на колдуна у Гоголя, держащего в плену девушку-душу.
Муж уехал на прорвавшуюся плотину возле мельницы: символ души-стихии женской, вообще человеческой, как бы закованной в смирительную рубашку бетона, эгоизма и равнодушия людского, желающего подчинить себе всю природу, с её роскошью звёзд, лесов и рек, не выслушав даже, что хочет сказать человеку природа, а она может сокрушить на своём пути и невинных детей и преступников, целые города и царства.

Да, в вифлиемских декорациях мельницы, «дома хлеба», где однажды родился Христос, Слово, в душе простой женщины 19 века, родилось нечто безмерное, стихийное, тёмное, как бы вершащее суд над всем, что веками притесняло любовь и свободу.
Сплошная, круглая тишина, как алая луна взошла где-то в глубинке России и затмило на время собой солнце божие на Земле.
Клочочек апокалипсиса вспыхнул и погас, странным знамением грядущего: любовь сокрушающая, истерзанная, шествует босиком по колкому жнивью дотлевающих звёзд.

Наведём фокус на бьющееся сердце повести и рассмотрим приём Лескова, обогнавший своё время.
Катерине снится сон о коте в постели, которого она гладит.
Первое явление кота снится перед убийством её свёкра, мышьяком: чем заканчивает Эмма Бовари, тем Катерина начинает: кошка съедает мышь — убирается первое препятствие на пути души Катерины с её тёмным, крылатым плеском любви, как бы прорывающей плотину быта — в бытие.. инфернального существования.
Цепные псы без привязи возле её дома — суть образы псов у входа в Аид.
Ночь становится природной стихией её души, а луна — её сестрой.

Второе явление кота во сне предвещает убийство ею мужа. И здесь Лесков применяет свой приём: ласковой, бархатной поступью он проникает в сон Катерины лунным светом через окно, откуда пробрался и кот, освещая зловещим светом тёмное бессознательное Катерины ( неспроста она Катерина Львовна: отчество, тенью царственной кошки встало за плечами имени: она, тень, томится в клетке быта и даже имени), давая ей слово: глаза кота горят огнём и он молвит от имени убитого свёкра.
Муж возвращается домой, где в это время Катя спит с любовником Сергеем ( прелестная, серная нотка в имени, служащая как бы растопкой ада любви, инфернальности женщины).
Катя прячет Сергея за окошко, откуда он в нужный момент и появится по фатальной логике сна, словно кот и послушная сомнамбула властной женской души.

Прекрасен в художественном плане момент убийства: руки Сергея на шее у лежащего мужа, но они как у лунатика, вялы и фригидны.
Происходит таинство слияния Танатоса и Эроса: ведьмовская страстность Катерины с распущенными по плечам волосами, впервые изливается на мужа… но не в плане любви, а в плане смерти: так Панночка Гоголя оседлала Хому Брута и скакала на нём в своём эро-лирическом полёте над полями и реками.
Руки Катерины властно, поверх рук любовника, сжимаются на шее мужа: дивная андрогинность Кати!
Важно добавить, что Катерина перед этим ударила мужа подсвечником по виску.
Самой Кати тут уже нет. Мы видим как бы лесковскую вариацию Доктора Джекилла и Мистера Хайда: на первый план выходит из сумерек властная Львовна, продолжая.. фатально завершая движение сна: горящие глаза кота во сне и рана подсвечником рядом с глазами и горящий взгляд мужа на Катю.
Происходит не просто двойное убийство: умирает сын и отец, имя и отчество, тем самым освобождая имя и отчество Катерины, занимающих их место: половодье женской души, затопляющей и сокрушающей мужской мир.

Любопытно проследить Евангельские мотивы в этой сцене: Сергей лазал в окошко Кати, словно архангел Гавриил с благой вестью к Марии.
Убиение мужа — Зиновия ( в переводе, жизнь), семантической судорогой сходства наводит читателя на мысль об убийстве Христа: ладони мужа пригвождены к полу коленями Кати и Сергея.
Экзистенциальное богоборчество в духе Андрея Платонова: мысль Достоевского о виновности всех за всех, ширится до вселенских масштабов: человек виновен наравне с богом. Не больше и не меньше.
Фокус прищуренного кадра на шее и руках, как зеркальный символ русалочьего, поруганного безмолвия женщины, веками не могущей под властью мужского бога и мужчины, сказать самое себя: своё сердце, судьбу.
В фильме 2017 г. «Преисподняя» с Дакотой Фаннинг, прекрасно обыграна эта тема женского безмолвия. В конце фильма обыграна и повесть Лескова, к слову.

Гурманы от искусства могут насладиться чудесной перекличкой между данным эпизодом у Лескова и рассказом Эдгара По — Чёрный кот.
На ментальном уровне, обезумевшая от любви Катерина, замуровывает в подвале вместе с мужем — и кота из своего сна.
Напомню, что у По это была жена гг., и кот имел на шее пятно после того, как гг его однажды убил.
У Лескова пятно поспело и стало шекспировски алым, какой-то нравственной проказой, зловеще перешедшей от головы мужа, на руки Кати, а потом и на дом, на пол и ступеньки, ощетинившихся мурашками тёмных и тихих шагов.

Что-то от экзистенциальной патетики древнегреческого хора в трагедиях, ломающей «5 стену», есть в сцене убийства Катей ребёнка, племянника мужа и народа, ломящегося в дом: нравственный и фотографический негатив концовки Вия Гоголя.
Что для женщины любовь? Очень часто — всё. Воздух.
А любовничек её оказался слабовольным мальчишкой, третьестепенным персонажем шекспировской пьесы: Катя вообще не из мира Шекспира, скорее из мира Чехова, Булгакова и Цветаевой:

Но сад, Кате, хотелось бы в молодости ( как и нам). И любимого рядом. Всё. 
Любовник оказался блудливым котом, лакающего ночью её белое тело своей ладонью, мечтая о статусе и деньгах: всё это вообще не нужно Кате. Она как Настасья Филипповна бросила бы в огонь пачку денег и.. с грустью смотрела бы, как Серёжа, обжигая руки их вытаскивает.
Для Кати любовь была богатством и раем, а любовник был тем Адамом, из-за которого она утратила рай, но унесла воздух рая под грудью, в виде ребёночка.
Именно Макбетовская жажда власти и денег, заставила Сергея совратить на убийство наследника, племянника — Катю.

Катерина превратилась в Офелию, чьё сердце кувшинкой плыло по синему течению воздуха, по течению внешних и внутренних стихий, которые она сама освободила.
Поразителен эпизод, когда мальчик Федя играл на улице с замёрзшим ледком весенних луж и простудился, слёг: водная, тёмная стихия-сестра, как бы становится соучастницей тёмных мыслей Катерины, которые она уже не контролирует.
Сердце Кати просто течёт по воздуху, а тело и душа, два убийцы, замышляют страшное.
Читатель видит апокрифический, тайный и совместный сон Кати и Сергея о коте, не осознавая этого: в комнате ярко проявляется подсвечник и дрожит у окна осенней листвой огоньков, и любовник в котиковом воротнике медленно тушит, срывает листки огоньков: сон занимает место реальности, выдавливая из неё людей, их сердца.

Свершается катарсис какого-то спиритуалистического преступления: беременная душит подушкой ребёнка, читавшего святцы о мученике Феодоре Стратилате ( по легенде, распятом и боровшегося со змием), навалившись на подушку — своей упругой, крепкой грудью.
Перед читателем уже не Катя: посмотрите на её гордую и отчаянную тень на стене: в ней что-то от Медеи, от тех женщин былых веков, царственно ступавших каблучком алым сердца по искусствам, груди поэтов, мучительно-жарких снам отшельников.
Катерина совершенно свободна в своём преступлении и разврате воли.. не к власти, как у Ницше, но к любви.
Де Сад перед ней кажется простым мальчишкой, держащим её снизу за крыло, как за руку.
У неё всё, вся душа, судьба.. весь мир, положены в жертву на алтарь любви: ничего нет и не нужно в мире кроме любви. Всё сон кроме любви.
Так человек, долгое время парализованный, чувствует, как его ноги, руки, словно бы оттаивают от векового сна: он чувствует малейшую рябь складки постели, которая как бы является его частью, чувствует улыбчивый шелест листвы за окном которой он может в любое время коснуться: она тоже словно бы добрая часть его тела, оттаевшая и подчиняющаяся ему: в преступлении Кати есть что-то от пароксизма самоувечий, отсечения лишнего, «слишком человечного», мешающего и сковывающего небесную душу.

Эпизод с убийством мальчика напоминает инфернальное жертвоприношение… прежде всего души Кати.
Она в этот миг — сама Геката, царица ночи, вскармливающая звёздным молоком ребёнка, по имени смерть.
Её муж — замурован где-то в подвале. Её ребёнок, вместе с сердцем — замурованы у неё под грудью.
Катя живёт и чувствует уже потеряв берега, бледными крыльями качнувшихся над лазурью реки: живёт внахлёст, как бы пряча тех, кто ей мешает любить, по ту сторону жизни, куда уже стремится и она: она уже вся любовь. В жизни её почти уже нет.

О грудная память крыльев в объятии того кого любишь и ощущения ребёнка у сердца своего, которого.. сердце Кати чувствует, ей не удастся подержать у себя на груди: этим убийством она оплакивает и своего ребёнка, свою новую жизнь, так трепетно вынашиваемую под грудью.
Как и в конце романа Мастер и Маргарита, рассветные тени упали на город и любовник оказался трусливым котом, предавшим её.
Сильнейший момент, когда Кате, израненной кнутом, приносят её ребёночка и она отворачивается от него к стене: она уже по то сторону добра и зла, жизни и смерти: раз нет любви, раз предали, то и мир не нужен с его детьми и грубой плотью: это словно бы чужой ей ребёнок. Смутная память о её теле, а в теле своём Катя себя не ощущает — она теперь вся — израненная душа.
Абортивный жест спиритуалистического суицида. Как там у Цветаевой?

Так душа, покинувшая тело после смерти, оборачивается на него и равнодушно смотрит: кто это? Что это?
Катя уже лишь уголком сердца живёт в этом мире, полуразрушенном, апокалиптическом, и в этом страшном мире, как церковка полуобвалившаяся, уцелело лишь одно — её Серёжа, с которым.. за которым она едет на каторгу Эвридиковой тенью.
Её душа как бы разбилась на две части, утратив целостность, явившись за нею, как ангелы смерти, в образах двух женщина на каторге: инфернальной Сонетки и спокойно-нежной, измученной душой — Фионы ( внимательный читатель подметит пронзительный момент когда она в горе прижмётся к её груди, как бы обратившись в ребёнка: на ментальном уровне это её тоска и боль о своём сыночке, с которым она как бы поменялась местами).

Уже не с другой женщиной, но с душой Кати, распятой, безкрылой, изменяет её Серёжа: похоже на изощрённую пытку в аду любви.
Не за её душою пришли эти женщины, но за телом… её любимого.
Последние страницы мерцают атмосферой чистилища и снегового пепла, безвольно падающего на тёмно-синие волны реки, по которой, на плоту Харона, грешные души переправляются в свой Аид.

Всё встало на свои места. Вот мерцнул тут самый подсвечник из её прошлой жизни в образе плошки, осветившей измену.
Четвёртый и последний раз ( по числу убийств), мерцнул образ кошки, но уже из уст Сергея, в лицо Кати: облезлая кошка.
Сорвётся их уст Кати и слово — змея, в глаза Сергея, замкнув тем самым змеиную символику в повести: муж перед смертью назвал её змеёй; убитый мальчик Федя читал житие Феодора о битве со змием: муаровое, змеиное слово — измена, как сказал бы Набоков.

Отторгнув предателя Сергея, его телесность, словно сбросив с себя кожу змеи, Катя впервые предстала во всей своей обнажённой красоте души, с молитвой на губах и улыбкой смотрящей в бездну: есть что-то в ней в этот миг от Жанны д Арк.
Её последняя дуэль с разлучницей Сонеткой ( своим сном!) и предательством мужчины, одновременно похожа и на битву Феодора со змием возле реки на противоборство Гумберта своему альтер эго — Куильти.

Покойся с миром, милая Катя. Твоей большой любви не было места в том времени.
Ты отважилась на бунт, которому не было равных в истории: ты бросилась с плота Харона в свою, родную стихию тёмной реки, как русалка: ты бросила вызов купеческому и скучному безумию мужского Рая и абсурду рабской жизни.
Ты стала собою всецело — стихией и ветром над бурливой рекой.
А пока ты ещё не слилась совершенно с милой природой, эпохами, всеми нами, я, кто всё это время нежной тенью следовал за тобой, подхватываю твою лёгкую души в свои крылья и возношу над 19 веком и Землёй.

Голубая лагуна земли ласково сверкнула под нами и звёзды зашелестели доверчивым и талым холодком.
 Катя, ты сполна искупила всё своей любовью, которой была верна до конца.
Ты просто родилась не в то время.
Ты озябла, родная? Возьмись за кончики крыльев моих у себя на плечах и закутайся в них: так Мастер однажды накинет на озябшие плечи своей Маргариты тёмно-синее пальто…
Давай приблизимся ближе к Земле и покинем звёзды навремя.

Та эпоха, где ты жила — насиловала душу, свободу, заставляя их в муках корчиться, доводя до бреда и греха.
Ты просто бредила, Катя. Теперь всё хорошо, ты в безопасности, ты — снова ты, ты — сразу душа среди звёзд!
Посмотри: в Костромском уезде муж вернулся после нескольких лет отсутствия.
Он не любил жену и относился к ней как к вещи, не желая прислушаться к её душе.
Жена томилась в любви и прижила в его отсутствие ребёночка.
Озверевший муж бьёт её жестоко, тащит на кладбище, бросает в яму и забивает ей в рот свалившийся с могилы крест, а потом острым основанием креста буравит ей грудь, живот и горло.
Женщина как бы сораспята с Христом на его кресте.
Женщина была распята в веках жестоких и грубых, а этого не замечали, Катя.
Послушай, муж шепчет хрипло: нет, сразу тебя я не убью…
Он уволакивает окровавленную женщину домой, избивает кнутом и подвешивает обнажённую за волосы к потолочной балке.
Маленький ребёнок сидит на полу, плачет и смотрит на ад своей матери..

А вот другой эпизод из святцев «жития женщины».
Волынский уезд. Муж, как инквизитор, выбивает у жены признание в измене, увеча её кнутом.
Подвесил голую за ноги и продолжает истязать.
Женщина обливается кровью и кожа лоскутками сходит с её белого, нежного тела.
Женщины, стоявшие поблизости, плачут а мужчины боятся подойти. И это.. мужчины?
Она не созналась ни в чём.
Любила ли она кого-то? Вечная тайна сердца женщины…

Здесь, с просиявшей, голубой высоты, я открою тебе тайну, Катя.
Чувствуешь мои тёплые и светлые объятия? 
Среди звёзд уже нет мужчин и женщин, есть лишь душа человеческая, но именно женщины выстрадали в истории некий ген любви, который там, на Земле, доступен и мужчинам и женщинам: голубой прохладой звезды он влился в человеческую кровь.
Мужчины горели на кострах и распинались и… выстрадали некую звёздную правду о жизни, не отреклись от неё, но женщины...под пытками не отреклись от своей любви, не предали любовь как таковую, и тело, словно истерзанная одежда падала к ногам их души и оставалась одна любовь — обнажённая, яркая: ею одной жила женщина; не нужно было ей ни власти, ни сокровищ…

Само естество женщины было гонимо и презираемо, подобно христианам в начале эры, и женщины прижимала любовь, сердце свою, к груди, как ребёнка, укрывая от ударов безумного мира.
Ты закрыла лицо руками, Катя? Ты плачешь?
Что ты увидела?
Витебский уезд. Муж заподозрил жену в измене и подвесил за ноги и за руки к полатям и развёл огонь под ней..
А женщина просто тянулась к свету и хотела глотнуть хоть капельку любви в этом безумном мире.

Вологодский уезд. Брачная ночь. Мужчина звереет в постели: на простыне нет крови… он не понимает женского естества, что крови может и не быть, если быть нежным. Символично, правда, Катя?
Вот он берёт её за волосы, и выволакивает обнажённую, невинную, на улицу на посрамление всех людей.
Её проводят по дороге и смеются над ней.
За своё естество мужчины никогда не были так презираемы и даже распяты.
И все эти ужасы были рядом с тобой, милая Катя.

Да, во всех нас есть этот таинственный ген любви, выстраданный женщинами: любви превыше всего.
Все люди равны и добры в своей природе, но есть писатели, такие как Достоевский, имеющие уникальный опыт казни и ада, и такого как он больше нет.
В истории женщин было нечто, что по силе и опыту ада и рая — равно Достоевскому.
Это и есть та самая таинственная женственность. Храни её, Катя, не предавай.
Сейчас всё уже позади…

Знаешь, у меня там, на Земле, есть одна нежна подруга.
Она бы хотела с тобой познакомиться.
Мне хочется подарить тебе возможность пожить с нею в 21 веке, в свободе и роскоши чувств, отдохнуть измученной душой.
У тебя ведь не было ни одного друга, Катя.
Была такая поэтесса: Цветаева. Она как-то писала своему милому другу:

Катя, перед тем как проститься со всеми нами, словно Афродита, войдя в синюю стихию воды, став пеной прибоя ( такой картины почему-то нет на земле: не нужная миру Афродита возвращается на свою родину), у тебя будет возможность надышаться сердцем, свободой, с моей подругой, прочесть книги, исполненные подлинной страсти и красоты, к которой была так чутка твоя душа: тебя оградили от всего этого, Катя.
Ты с удовольствием прочитаешь «Идиота» Достоевского, Грозовой Перевал и стихи Марины Цветаевой.
Подруга поведёт тебя вечером под тёмными, купавными окнами в вечерний город: он так похож на пену прибоя цветения яблонь под звёздами…
До встречи, моя милая Афродита!
Для такой как ты ещё не готова земля.

Герберт Джеймс Дрейпер