Козленок в молоке

Книга мне понравилась. Довольно заезжанный сюжет, но оформлен так вкусно, что закрываешь глаза на некоторые штампы. Как из первого встречного сделать знаменитого писателя (или подставить нужную профессию). Действие происходит во время перестройки и, соответственно, живы ещё старые советские привычки и опасения, но уже прослеживаются некоторые буржуазные замашки. Вот и люди ведут себя так, как флюгеры, в зависимости от ветра. Тусовки писателей в доме литераторов, грызня, зависть, попытки на халяву выбить какие-то льготы, всё описано так интересно, с иронией, стёбом. В этом мне показалось главный плюс книги, автор хорошо пишет в стиле сатиры. А во многих переделанных фамилиях или названиях легко узнаются известные личности или места. То, как с помощью десяти заученных слов или фраз вполне можно общаться с людьми и прослыть при этом умным, незаурядным человеком, повеселило. Ну а сама история с якобы написанным романом-бестселлером вполне может быть на самом деле. Так и о том, как присуждают литературные премии, зачем читать? Если все говорят, что шедевр, то и мы поверим. Ведь так не только в литературе, а много с чем можно провести параллели. Атмосфера того времени показана очень хорошо, правдиво, некоторые моменты, наверняка, взяты из личного опыта автора. Не хочу глубоко копаться в отношении того, как сам Поляков воспринимает события, о которых говорит в книге. Просто, если оценить свои чувства во время чтения, то вполне хорошо, юмор автора мне зашёл.

Мне хочется верить (а кому не хочется), что у меня неплохой литературный вкус. Я иногда говорю, что для меня челлендж — прочитать книгу "не своего" жанра, выйти за привычные рамки и попробовать что-то совершенно новое. Так вот, если новое меня увлекает, заставляет смеяться в голос, растаскивать текст на цитаты, если я получаю от чтения море удовольствия и проникаюсь безмерным уважением к автору, то, очевидно, книга хороша.

Я практически не читаю сатиру, а за "Козленка в молоке" взялась после того, как послушала интервью Юрия Полякова писательской академии Эксмо. Мне понравились его рассуждения о поиске творческого пути, о жизненном цикле поэта, о том, как искать метафоры, как редактировать и так далее; я взялась за "Козленка" и не пожалела.

Это написанная простым и образным языком история о том, как "создается" писатель буквально из ничего в среде таких же раздутых пустых "литераторов".

Она была актуальна и в советские времена, актуальна и сейчас. Можно по-разному относиться к срезу перестроечного времени в романе Полякова (я, кстати, никак не отношусь: во времена перестройки я была ребенком. Сейчас я, как многие, пытаюсь пронизать разумом время, дать запоздалую оценку многим событиям, но не о том речь), но персонажей он создает живых, настоящих, а несуразицу вокруг них наворачивает дикую и в то же время вполне достоверную. В этом романе ровно тот уровень сатиры над обществом, который может выдержать моя психика: Поляков не перегибает палку, он пишет не из ненависти к людям, а из любви, по крайней мере, мне видится именно так. Он нежен и лиричен, даже в сатирическом произведении есть очень трогательные интонации и моменты.

Ну и, конечно, язык. Прекрасный, не перегруженный метафорами, доставляющий настоящее наслаждение. За метафорами прекрасно виден сюжет, то есть никакие словесные игры автора не мешают читателю быстро-быстро двигаться вперед с неослабевающим интересом. Право же, мне неловко писать такую хвалебную рецензию на книгу заслуженного мастера, мол, какое я вообще имею право выступать с каким-то оценочным суждением. :)) Но вдруг вы еще не читали "Козленка"? Тогда советую. )

О чем эта книга? О писательских буднях и творческих муках, которые включают в себя не только ожидание капризной музы, но и жестокое похмелье. Похмелье, пожалуй, в первую очередь. Читая обо всех этих бесчисленных попойках в Доме литератора, удивляешься, как творцы вообще находят время хоть что-то написать.

О том, что позволить себе быть творцом, терпеливо поджидающим вдохновение, может только хорошо обеспеченный, не обремененный бытовыми вопросами и добычей пропитания человек. Если ты вынужден зарабатывать себе на жизнь, то велика вероятность, что весь потенциал растратится на поденщину. О писательских битвах за дачу в Переделкино. О «перестроечном» маразме. Об издательских интригах и подводных течениях.

О любви, той самой, желанной и единственной. Нет, слащавости здесь не будет. У Полякова весьма затейливые любовные образы, которые её не допустят. То девушка невинна, как свежий гигиенический тампон, то соски у нее холодные, как нос у собаки, то грудь, как стенобитная машина. Но, тем не менее, любовь есть. Горькая, острая, с душевным подвыванием. Она или возносит к звездам, или разъедает как кислота, и никакое похмелье не даст её забыть. Захочешь – не забудешь, сам уже свету белому не рад, а она всё грызет и грызет, зараза такая.

Еще о чем? О том, что настойка на бараньих рогах из Сибири с говорящим названием «амораловка» запустила на космическую орбиту не только либидо ГГ, но и его творческий потенциал. Расширитель сознания, о котором мечтали бы многие – без вредя для здоровья и без привыкания. Тут, правда, как посмотреть, к творческим извержениям без особых умственных усилий привыкаешь быстро. Накатил рюмашку и только успевай записывать.
А еще о том, что грамотный пиар, мошенничество или, проще говоря, работа знающего среду и сферу деятельности продюсера может творить чудеса и из любого «лаптя» сделать общепризнанного гения. Пусть однодневку, это уже неважно. Способ восхождения на высоты славы оказался прост, как всё гениальное. Теперь это называется «раскрутка».

Итак, под действием пивных паров в Дубовом зале Дома литераторов было заключено пари. ГГ обязался из первого встречного сделать писателя. Первым встречным оказался Витёк, у которого по русскому языку была тройка только благодаря тому, что он копал огород своей учительнице по литературе. Могучий рыжий парень с интеллектом табуретки. Не возможно, скажете вы? Возможно. И, чтобы убедиться в этом, достаточно включить телевизор. Там таких много.
На самом деле, цитаты из книги скажут о ней намного больше, чем всё, что я могу здесь написать.

Один из тех случаев, когда не очень понятно, о чём писать в рецензии, когда за тебя уже всё сказал автор. По большей части в тексте, а где нет, там в предисловии. Очень доходчиво, но и очень однозначно. Это не в минус, это в особенности текста («как сейчас модно говорить»).
Кстати, написан он прекрасным языком, а чувство острого удовольствия меня посетило уже на просмотре оглавления: «В поисках утраченного Витька», «Враньё без романа», «Гости съезжались на дачу…», «Гроздья славы», «Почему я отказался от премии»…

«Козлёнок в молоке» — это, конечно же, сатира. На всё позднесоветское общество, но в первую очередь — на его литературную элиту, на весь этот мучительный, неприятный процесс профессионального литераторства. Галерея колоритных персонажей предстаёт так живо, что то и дело задаёшься вопросом: а кто же послужил прототипом? Но нет, уверяет Поляков: и маститый писатель Горынин, глава Союза писателей, и профессионально страдающий синдромом поиска глубокого смысла (особенно фрейдистского толка) «теоретик поэзии» Любин-Любченко, и автор скандальной и бездарной «Женщины в кресле» претендент на Букеровскую, простите, Бейкеровскую премию Чурменяев, и «бабушка русской поэзии» Ольга Эммануэлевна Кипяткова, и продажный критик Закусонской, и многие, многие другие — исключительно собирательный образ. Что ж, поверим автору, как поверим и в то, что ведущий программы «Варим-парим» рок-музыкант Комаревич, наверное, тоже не имеет к реальности никакого отношения.
Впрочем, не столь важно.
Если всего этого и не было, оно вполне могло быть. Потому что писательская среда, какой описывает её Поляков, уже давно превратилась в какой-то первородный бульон, где слухи и авторитетные мнения уже давно важнее собственного восприятия. И идея превратить полуграмотного увальня в знаменитого писателя оказалась не такой уж и невероятной: стоит только начать, надо лишь, чтобы кто-то кому-то что-то сказал, чтобы экземпляр романа с многозначительным названием «В чашу» оказался у всех, кто его попросит, и тут уже неважно, что в папке лежат чистые листы: читать там никто не любит. Прямо как мы с вами. Зато любят писать, особенно с вдохновляющей бутылкой «амораловки», а ещё больше любят послушать, что говорят об их неповторимом творчестве.

Но всё же в этом тёмном царстве есть и луч света: писатель Костожогов, единственный в этом мирке, кто отказался продавать свою совесть, свой писательский дар. Именно он вёл разговор с главным героем о пути литератора, о том, что каждый выбирает сам, быть ему подмастерьем бога или подмастерьем дьявола… Этот выбор легко сделать на словах, очень тяжело — на практике, и почти невозможно признаться себе, если ты пошёл по «дьявольскому» пути. На мой взгляд, это самая серьёзная тема из поднимаемых в романе, но она проведена пунктиром, заглушаемая шумными ремесленниками от искусства. Однако, будучи действительной, настоящей, она и завершается не дикими карнавальными поворотами, как большинство сюжетных линий, а тихо и реалистично.

Единственное, что действительно покоробило меня в книге — это образ возлюбленной главного героя. Когда красивая взбалмошная легкодоступная женщина представляется идеалом, чьё общество ещё нужно заслужить и которой надо быть бесконечно благодарным — это неприятно. Хотя, конечно, видно, откуда берёт корни этот образ (недаром после одной из её истеричных выходок обалдевший иностранец сравнивает её с Настасьей Филипповной), но ощущение остаётся гадливое. Впрочем, это индивидуально, конечно же, просто личная непереносимость типажа.

В целом же — это действительно яркое, безжалостное произведение, изображающее изнутри писательскую элиту на рубеже эпох. Познавательно, очень смешно в процессе, очень грустно в итоге. Как и должно быть.

Юрий Поляков - писатель перестроечный. И хотя писать он начал еще до фактической перестройки, продолжая это с переменным успехом делать до сих пор, в памяти читателей он остался получившим известность благодаря скандалам. Так он написал повесть о комсомоле "ЧП районного масштаба", где в райкоме стырили знамя, "100 дней до приказа" об армии, в "Замыслил я побег" автор долго обсасывал природу мужской неверности, а в "Козленке в молоке" - коллег по писательскому цеху.

"Козленок в молоке" уверенно заявляет, что именно благодаря нему перестройка и началась. Ну, не благодаря, конечно, "козленку", а благодаря пьяному спору, который главный герой заключает с товарищем. Можно ли из любого неуча сделать знаменитого писателя. За основу взят "Пигмалион" Бернарда Шоу.

Формой Поляков напоминает писателей эпохи Просвещения - острое словцо, неподражаемая глумливая манера, постоянные попытки срывать покровы и писать о вечном. Как это на деле сопоставляется с мелкопошибной литературой 90-х, этого я не знаю, хотя автор пишет и в нынешнее время, душой и телом он так и остался в нестабильных временах. Лучше бы там и оставался навсегда.

Литературные традиции писателя, во всяком случае, на нынешнем небосклоне современной российской литературы предпочтительны, здесь более чем приличный язык, собственный стиль и, если и встречаются пародии, то никогда не доходит до плагиата. "Козленок в молоке", как и большинство произведений автора, более чем на половину состоит из отдельных историй, мне эта швейковская манера не всегда нравится, но это удобно тем, что тот или иной надоевший рассказ можно всегда пропустить. Автор, впрочем, сам предупреждает читателей, что его кобыла не прямоезжая, а потому лирических отступлений будет много. Все эти отступления, впрочем, всегда по делу и помогают ассоциативно понять - что именно Поляков имел в виду.

Несмотря на вполне серьезный замах, в общем и целом, а "Козленок в молоке" в частности, имеет в основном развлекательный характер. По-поляковски выходит, что писатели в основном целыми днями шатаются по кабакам, получают материальную помощь и собираются на пьяные вечеринки. Любое восхождение молодого героя в любом произведении помогает в полной мере продемонстрировать возможности темы. Да и читателю всегда можно поставить себя на место неумелого новичка и пройти с ним первоначальный путь полностью. Хотите стать писателем, даже если вы простой рабочий из Подмосковья? "Не, - сказал Витек. - У меня по русскому тройка и то, потому что я у учительнице на огороде окучивал". "Писать тебе не придется!"

Москва 90-х проступает через строки автора, не только здесь, но и в любом другом произведении. Мы, жертвы полных книжных полок и алкогольного изобилия, кто помнит те времена, когда из-под полы у бабушки покупалась водка и портвейн, а потом одно запивалось другим. Когда за полное собрание сочинений Арцыбашева устраивали на работу в министерство. Когда, постояв час в очереди за пивом в незнакомых тебе Мытищах, можно было совершить краткую экскурсию по городу, найти кого угодно и понять смысл советского бытия.

Поляков характерен в цитатах. Цитатами Поляков велик.

Вот даже расстроилась!
Я люблю писателя Юрия Полякова. Только недавно прочитала две книги о нашем советском детстве. Получила море положительных эмоций, очень понравилось.
А вот эта книга — сплошное разочарование. Совсем не зашла.
Я понимаю, что это сатира, гротеск, но настолько всё уродливо и плоско, что было как-то даже неприятно читать.
Это перестроечная книга. Наверное, в духе своего времени, высмеивавшая абсурдные ситуации в издательствах, в Союзе писателей и самих авторов, которым даже не надо ничего писать.
Понимаю. Но мне было не смешно. Совершенно не мой роман.
Хорошо, что я знаю у Полякова более интересные для меня книги.

Современный Пигмалион или Как быстро стать известным писателем

Вся книга за 5 минут...

– Я даже не представляю, – не уступал Стаc, – что сегодня нужно написать, чтобы тебя услышали?!

– Я вот недавно написал! – не унимался и Арнольд.

– Ничего писать не надо, – подыграл я Жгутовичу. – Текст не имеет никакого значения.

– Абсолютно никакого, – согласился Арнольд. – Я вам сейчас об этом рассказ прочитаю!

– Что значит – не имеет значения? – не понял Стаc.

– А то и значит: можно вообще не написать ни строчки и быть знаменитым писателем! Тебя будут изучать, обсуждать, цитировать… – развил я эту внезапно пришедшую мне в голову мысль.

– Цитировать? – переспросил Стас.

– Да – цитировать! – не отступал я, ибо пиво в больших количествах делает человека удивительно упрямым.

– Нонсенс!

– Готов поспорить: первого встречного дебила за два месяца я сделаю знаменитым писателем, его будут узнавать на улицах, критики станут писать о нем статьи, и вы будете гордиться знакомством с ним!

Несмотря на решительную интонацию, все это было сказано мной, конечно же, в риторическом порыве и с оттенком явного алкогольного романтизма. Но Стас рассудил иначе.

– На что спорим? – деловито усмехаясь, спросил он.

– В каком смысле? – не понял я.

– В прямом. Ты предлагаешь спорить? Я готов. На что спорим? Или ты испугался?

– На что угодно! – ответил я, заводясь.

– И этот твой дебил не напишет ни строчки? – издевательски уточнил Жгутович.

– Он вообще может быть неграмотным! – небрежно бросил я.

– Прямо сейчас должен прийти Витек, племяш нашего редакционного шофера. Я ему от дяди привез рыжиков, – он кивнул на пустую банку, – и бутылку «амораловки», – он показал глазами на свой рюкзачок.

– Кем он работает? – подозрительно поинтересовался Стас.

– Чальщиком.

– А что это? – .продолжал допытываться Жгутович.

– Так, мужик с чалками, – ответил злопамятный охотовед.

– Образование? – не обратив на это внимание, спросил обладатель «Масонской энциклопедии».

– Ну какое образование у чальщика? Незаконченное…

– Конкретнее! – потребовал Жгутович.

– Из ПТУ за двойки выгнали…

– Очень хорошо!

– Вот вы Витька и заделайте знаменитым писателем. Он дядьке письма присылает с такими ошибками, что вся редакция гогочет. Вот вам и чистота эксперимента. А из первого встречного тебе любой дурак гения сконструлит!

– Идет! – обрадовался Стас и буквально вцепился в мою руку.

ЗОЛОТОЙ МИНИМУМ НАЧИНАЮЩЕГО ГЕНИЯ

1. Вестимо

2. Обоюдно

3. Ментально

4. Амбивалентно

5. Трансцендентально

6. Говно

7. Скорее да, чем нет

8. Скорее нет, чем да

9. Вы меня об этом спрашиваете?

10. Отнюдь

11. Гении – волы

12. Не варите козленка в молоке матери его!

В итоге на составление лексикона у меня ушло двадцать минут. И все предшествовавшее развитие мировой культуры! Перечитав список выражений, я остался доволен: если б мне посчастливилось вступать в литературу, вооруженным этими двенадцатью фразами, моя судьба могла сложиться совсем по-другому. Впрочем, у меня еще все впереди!

Понятно, что пользоваться столь совершенным орудием общения без инструкции Витек не сможет. И, поразмышляв, напротив каждой фразы я нарисовал, как умел, по человеческой пятерне. Получилось что-то вроде азбуки для глухонемых: каждому выражению соответствовал определенный оттопыренный палец. Сначала, как говорят профессионалы, «задействовалась» правая рука:

«Вестимо» – мизинец.

«Обоюдно» – безымянный палец.

«Ментально» – средний.

«Амбивалентно» – указательный.

«Трансцендентально» – большой.

Далее эстафету принимала левая рука:

«Скорее да, чем нет» – большой палец.

«Скорее нет, чем да» – указательный.

«Вы меня об этом спрашиваете?» – средний.

«Отнюдь» – безымянный.

«Гении – волы» – мизинец.

И наконец, указательный и средний пальцы, выставленные «рожками», или, иначе говоря, буквой «V» (символ нашей с Витьком грядущей победы над силами литературного зла), обозначали двенадцатую фразу – «Не варите козленка в молоке матери его!».

– Он прозаик, – поколебавшись, ответил я, сообразив, что так и не определился, к какому жанру прикомандировать моего Витька.

– Надеюсь, он не соцреалист? – усмехнулся Чурменяев.

– Нет. И даже не постмодернист. Это сверхпроза.

– В каком смысле?

– Как объяснить, чтоб вы поняли… Представьте себе князя Мышкина, работающего врачом-гинекологом!

– Ну, за твое светлое будущее, Витек! – провозгласил я.

– О'кей – сказал Патрикей! – кивнул он. На первое был бульон с профитролями, и Витек чуть не подавился от смеха, потому что «профитроли» напомнили ему какое-то крайне неприлично ругательное слово. Когда мы ели котлету, подошел заступивший на пост Закусонский.

– Как жизнь молодая? – спросил он.

– Амбивалентно, – скосив глаза на мой правый указательный палец, отозвался Витек. Я похвалил его взглядом.

– Что будем заказывать? – приступил к делу Закусонский.

– Да мы вроде уже… – самостоятельно буркнул Витек и осекся, заметив мою недовольную гримасу.

– А вот что, – сказал я. – Для начала, я думаю, организуй-ка нам развернутое упоминание в обзорной статье! Лучше всего в «Литературном еженедельнике».

– Развернутое?

– Именно!

– Рукопись с собой? – деловито спросил Закусонский, по-официантски что-то помечая в блокнотике.

Я вынул и положил перед ним папку. Он осмотрел ее и сделал над ней несколько пассов, как экстрасенс.

– Та-ак… теплая вещица! Та-ак… Энергетически насыщенная! «В чашу». Хорошее название – емкое… – Он снова черкнул в блокнотике.

– Может, возьмешь почитать? – предложил я и почувствовал, как Витек под столом наступил мне на ногу.

– Зачем? – удивился Закусонский. – Мне и так все ясно. Четвертак.

Стелла глубоко вздохнула, как перед нырянием, и заговорила совершенно приторным голосом:

– Добрый вечер, дорогие телезрители! Я – Стелла Шлапоберская. Точнее – доброй ночи! И сегодня наш полночный гость – а передача наша так и называется «Полночный гость» – молодой, но очень талантливый писатель Виктор Акашин, автор еще не опубликованного, но уже нашумевшего романа «В чашу». Передо мной свежий номер «Литературного еженедельника», где известный своим требовательным вкусом критик Закусонский пишет буквально следующее: «А вот и он – давно чаемый и востребованный нашей словесностью молодой талант, бурлящий теплой художественной отвагой! Имя этому природному явлению – Виктор Акашин…» – Она отложила газету и посмотрела на моего питомца так, словно видела его впервые. – Виктор, я тоже много о вас слышала, теперь вот рада возможности познакомиться лично и представить вас нашим телезрителям!

– Обоюдно! – напряженно ответил Витек, глянув на мой правый безымянный.

– Итак, первый вопрос, Виктор: почему вы не расстаетесь с этим кубиком Рубика?

– Это… э-э-э… это я ищу культурный код эпохи…

Я облегченно вздохнул, точно тренер боксера, удачно ушедшего от первого удара соперника-мордоворота. Здорово я его все-таки вымуштровал: даже подсказывать не пришлось.

– Ну и как, удается? – чуть насмешливо спросила Стелла.

Это, кстати, меня всегда раздражает в телевизионщиках. Конечно, одна мысль о том, что в данный момент на твою глупую физиономию вынуждены любоваться миллионы ни в чем не повинных людей, невольно настраивает на иронический лад. Но всему есть предел. Я показал Витьку правый указательный палец, точно пригрозил.

– Амбивалентно! – четко отреагировал он, и Стелла, уже начавшая беспокоиться из-за паузы тоже, облегченно вздохнула.

– Это помогает вам в творчестве? – уже серьезно спросила она.

То-то же! И я показал большой палец левой руки.

– Скорее да, чем нет.

– Скажите, Виктор, а писать трудно?

– Гении – волы! – глянув на мой левый мизинец, ответил Витек.

– Меня всегда страшно интересовало, как писатели находят сюжеты. Как вам вообще пришла в голову мысль сесть за роман?

– Трансцендентально! – сообщил Витек согласно моему правому большому.

Я перехватил укоризненный взгляд режиссерши, которая решила, что, выставляя большой палец, я подбадриваю и тем самым отвлекаю молодого гения от работы в эфире.

– Я так и думала, – кивнула Стелла. – А когда вы пишете, вы думаете о ваших будущих читателях?

– Вестимо, – подтвердил Акашин, сверившись с моим левым мизинцем.

– Когда же мы увидим роман напечатанным?

Я выставил вперед средний палец левой руки, что, конечно, для непосвященного человека выглядело крайне непристойно, и поймал на себе теперь уже гневный взгляд режиссерши.

– Вы меня об этом спрашиваете? – послушно поинтересовался мой воспитанник.

– Да, действительно, – согласилась Стелла. – Об этом надо бы спросить наших издателей, которые не торопятся замечать молодые таланты. Или я ошибаюсь?

– Скорее нет, чем да! – подтвердил бдительный Витек.

– Ну, раз уж мы заговорили о современной литературе, скажите, кого из современных писателей или поэтов вы цените больше всего? – спросила Стелла и выжидательно посмотрела на Витька.

– Я? Э-э-э… – затосковал он и беспомощно глянул в мою сторону.

Я подсказывающе ткнул пальцем себя в грудь, но по его испуганному взгляду вдруг понял: он попросту забыл от волнения мою фамилию. Стелла краешком телевизи-онно улыбающегося рта что-то шепнула Витьку. Я же, беззвучно артикулируя, старался ему напомнить, как меня зовут. Пауза затягивалась. Крашеная режиссерша показала мне острый кулачок.

– А я догадываюсь, кого вы цените больше всего, – нервно кокетничая, пошла на выручку Стелла. – Телезрители знают его по передаче «Гений чистой красоты». Его зовут…

– Пушкин… – вдруг выпалил Витек.

– Да, – разочарованно вздохнула Стелла. – Пушкин – наш современник. Все мы вышли из шинели Пушкина…

– Ментально, – в полном соответствии с инструкцией отреагировал Витек.

Для этого мне снова пришлось выставить средний палец, но теперь уже правой руки. Во второй раз увидав этот неприличный жест, режиссерша не выдержала и решительно двинулась ко мне, чему я, к величайшему моему сожалению, в тот момент не придал особого значения.

Стелла кивнула и покосилась на часы, светившиеся на экране одного из мониторов: до конца прямого эфира оставалось меньше трех минут. И тут ей, как каждой ведущей, под занавес захотелось задать какой-нибудь оригинальный, нетрадиционный вопрос, разумеется, заранее согласованный с руководством. Хотя если учесть, что два дня они не подходили к телефону, тут, возможно, имела место импровизация личного свойства.

– Скажите, Виктор, – игриво спросила она, – какое место в жизни писателя занимают женщины?

– Не вари козленка в молоке матери его! – буркнул Витек, даже не дожидаясь моей подсказки.

Лицо Стеллы вытянулось от неожиданности. Здорово! Так ее, выпендрежницу! Молодец, Витек! И я чисто механически, повинуясь эмоциональному порыву, без всякой гнусной семиотики, показал ему сразу два больших пальца. Молодец! Свою оплошность, конечно, я бы тут же заметил и исправил, но как раз в этот миг, обходя юпитеры и камеры, ловко перешагивая провода, до меня добралась разъяренная режиссерша и зашипела, чтобы я не мешал писателю глупой жестикуляцией и сейчас же выкатывался из студии. Отвлеченный этим, я вовремя не убрал свои злополучные большие пальцы. А тут, как на грех, прозвучал новый вопрос Стеллы, которая, вероятно, решив, что переборщила с личной тематикой (не будем забывать, когда все это происходило!), предпочла закончить встречу идейно-выверенным вопросом:

– Что ж, Виктор, будем надеяться, что скоро ваш роман увидит свет и продемонстрирует неисчерпаемые возможности метода социалистического реализма! Кстати, как вы относитесь к этому методу?

Вопрос, надо заметить, по тем временам был традиционным, я бы даже сказал, рутинно-ритуальным, и, конечно же, не требовал никакого иного ответа, кроме утвердительно-восторженного. Даже простодушный Витек с некоторым удивлением посмотрел на мой совершенно неуместный знак – два больших пальца – и пожал плечами. Потом он рассказывал, что очень удивился в эту минуту, но, посомневавшись, решил: его дело – озвучивать, а думать – мое дело. Тем более что лексикон за исключением одного-единственного слова был исчерпан. Это слово в результате моей невольной подсказки он и вывалил в прямой эфир:

– Говно!

– Спасибо! – еще не вникнув в смысл услышанного и выдавая заранее подготовленный текст, радостно поблагодарила Стелла. – Напоминаю: нашим полночным гостем был писатель Виктор Акашин. До новых встреч!

Глоток свежего воздуха среди кучи шлака. Казалось бы, тема давно избита. Стара, как мир. Один писатель в пылу пьяного угара решает всем доказать свою немыслимую крутость и заключает пари со своим другом. А предмет их спора прост. За два месяца состряпать из неграмотного крестьянина прославленного писателя.

Хотя автор еще в предисловии нас отсылает к «Ревизору» Гоголя, в моей голове возникла ассоциация с «Пигмалионом» Бернарда Шоу. Так что, да, сюжет давно раскрыт еще классиками. Но подача! Какая подача! Каким языком все это написано! Просто невозможно оторваться! Текст можно разорвать на цитаты!

Роман наполнен иронией, юмором. На, читатель, вот он, стол накрыт. Извольте отужинать. И действительно, читая, ощущаешь, будто откусываешь кусок сладкого вкуснейшего пирога после того, как год питался пресной овсяной кашей. В общем, роман «Козленок в молоке» заслуживает самой лучшей оценки.

Что нужно, чтобы тебя назвали гением? Если верить сборникам цитат известных людей, Томас Эдисон утверждал, что дело на 99% в тяжком труде и лишь на 1% - во вдохновении. Труд, конечно, из мартышки сделал человека, но способен ли он превратить менее чем среднестатистического гражданина с трояком по языку в гиганта мысли, достойного продолжателя традиций и новатора литературы? Весьма сомнительно. А вот грамотный пиар - вполне. В середине 1980-х слова такого на просторах родины, разумеется, не знали, а вот в 1990-х, когда книга была написана, пиарщики уже вовсю развернулись. Так что в общем понятно, откуда черпал вдохновение автор, я тоже телевизор тогда ещё смотрела.

В отличие от героя книги Юрий Поляков явно не замахивается на "главненькое", знает свою нишу и вполне достойно работает в её рамках - живо, бойко, нарочито смешно, порой на грани, но формат позволяет. Пожалуй, с другой тематикой подобный стиль мог бы и раздражать, но в случае окололитературного мира обилие сложных сравнений, метафор и прочего, претендующего на остроумие, с пометкой (Запомнить!) или (Не запоминать!) выглядит, по меньшей мере, самоиронично, а я это ценю. К тому же достаточно смелой выглядит сама попытка написать пасквиль на литературный мир Москвы. Всё-таки сразу чувствуется, когда человек пишет то, о чём знает не по наслышке. Вот майор КГБ, курирующий союз писателей и стреляющий у непризнанных гениев четвертак до зарплаты. Вот стайка литераторов в приёмной высокого начальства, выбивающая квартиры, машины, дачи, публикации. Вот ночные посиделки с высокоинтеллектуальными разговорами и чтением вполголоса диссидентских виршей. Вообще, очень грамотный ход - действие происходит в прошлом, так что можно спокойно писать, что, мол, это всё собирательные образы. Хотя признаюсь: не верю. Собирательность собирательностью, но за всеми этими яркими чёрточками (поэма "Прогрессивка", семейственность, престарелая поэтесса с кучей мужей и любовников и т.д.) явно чувствуются живые люди. И очень любопытно, кто есть кто. Впрочем, это из категории невозможного, если только автор лично на ушко нашепчет.

Не "главненькое", нет, но очень даже. Легко, иронично, неглупо. И очень напоминает "Дальний умысел" Тома Шарпа про аналогичный развод в буржуйских реалиях.

Вообще, в последнее время я слишком часто повторяю, что не люблю сатиру. А тут не просто сатира, а еще и на недавнюю действительность (моя Родина, шальные девяностые), да еще и какая хлесткая! Но ведь насколько точно! И какая угодно нелюбовь к жанру падет под натиском этой самоиронии, под точностью подмеченных деталей, под проглядывающими из-под вуали явно знакомыми лицами писателей и поэтов, журналистов и телеведущих...
Конечно, я по-прежнему не люблю сатиру. В ней ничего не надо придумывать, не обязательно глубоко копать и обосновывать. Просто подмечать, что-то гиперболизировать... Но ведь так здорово, когда кто-то умеет так трезво посмотреть вокруг, так точно увидеть тенденции, так ярко описать увиденное...
Половина тех, кого сегодня издают и даже читают - явно собратья Виктора Акашина. Причем именно со словарем Эллочки-людоедки, как Поляков и предсказывал. Впрочем, в литературе их пока еще существенно меньше, чем среди "поющих", "ведущих" и прочих медийных лиц, не краснея и на полном серьезе именующих себя "звездами". Поэтому роман Полякова нет смысла привязывать к конкретному времени и даже к определенному виду творчества. Боюсь, что такой способ создавать из пустышки фигуру, не устареет никогда. С другой стороны, сколько бы автор не твердил о собирательности образов, внутри цеха все друг друга, несомненно, узнали. Поскольку некоторые узнаваемы даже простыми читателями, не настолько знакомыми с писательской кухней... А уж кухня критиков/журналистов/телеведущих - эту книгу может в программу обучения включать, там и сейчас всё так же. Из пустышки - Фигура, из пустяка - Новость, из плевка - Сенсация. :(((
Пожалуй, покоробило меня в этой истории только два момента. Во-первых, "главненькое". Не сумела я поверить в такую самоиронию героя, который даже наедине сам с собой иронизирует над собственным творчеством. Наверное, так бывает. Но во мне шумит Станиславский. Ну и во-вторых, Прекрасная Дама. Слишком неразборчива она в своих привязанностях на мой вкус. И тогда, если воспринимать её метафорически, как Музу, как читательское Признание, как Славу, на худой конец - все в порядке, а вот если как женщину... Впрочем, мужчины - существа сложные. Они и Манон Леско любили, и Скверную Девчонку...
Словом, любителям сатиры - сюда. Родину и её литературных мастодонтов Юрий Поляков причесал частым гребнем. Себя тоже не забыл, он честный. :)