В прекрасном и яростном мире

Платоновский сокровенный человек это тот, -
кто согласен кровь лить, но только не зря и не дуриком;
кто привык украшать жизнь геройскими рассказами;
для кого мастерство трудового человека важнее и ценнее умения воевать;
для кого родина – сердечное дело:
кто считает, что всю агитпропаганду написал дурак или бывший дьячок;
кто не понимает, почему командарм должен ехать один в целом поезде:

На счету Фомы Пухова, платоновского сокровенного человека немало и других высказываний. И все это прикрывая беспристрастными выпадами в собственный адрес. Называя себя природным дураком и человеком облегченного типа, Пухов лукавит, все это лишь ширма, природная хитрость, позволяющая выжить, открыто критикуя существующую власть. Он не враг, он смутный человек, ветер, дующий мимо паруса революции.

Сколько их было таких, не нашедших своего места в новых реалиях, на волне собственного горя отправляющихся на поиски чего-то, зачастую и не знающих где и что искать. Как тот поезд, неизвестного маршрута и назначения:

Шокирована и поражена мощью, энергетикой и глубиной этого произведения.
Какая же это фантастика – иносказание да, притча да. Или это в эпоху соцреализма был прицеплен подобный ярлык, чтобы вопросов было меньше?

Джан, небольшой народ, где собрались люди без определенной национальности, не имеющие никакого имущества, кроме сердца в груди, это рабы, беглецы, преступники – иначе говоря, изгои общества.
Это люди, приученные умирать, ум их давно стал глуп, счастье им чувствовать нечем, лучшее для них – возможность получить покой, забвение. Они оставили себе самое малое, не нужное никому, чтобы не вызвать зависти. У них нет в жизни никакой цели, никакого интереса, потому что их желание никогда, ни в какой мере не осуществлялось, народ жил только благодаря механическому действию.

Этот народ, этих людей советская власть призвана сделать счастливыми. Как помочь этим людям, ведь воскресить мертвых невозможно?!
Чагатаев, представитель это народа, а проще говоря, нерусский человек, полукровка, внебрачный ребенок. На него возложена миссия построения социализма. И хоть видит он всю бессмысленность своих шагов, но приказ получен и надо действовать.

Кажется, ему что-то удается. Люди прозрели, проснулись к новой жизни, ноги ходят. И здесь же: у ишаков тоже ноги ходят.
Если все же принять, что Чагатаев добился цели, что же это за социалистическое общество такое убогое?
В чем заключается новая счастливая жизнь? В переселении в несколько вновь построенных глиняных домов, напоминающих бараки-общежития?

Или здесь вновь надо вспомнить о подзаголовке произведения – фантастическая повесть? И все попытки построить оазис социализм в пустыне есть всего лишь фантастика и утопия.
И не надо пытаться осчастливить народ против его воли. Какая мудрость в словах Суфьяна: Он сам себе выдумает жизнь, какая ему нужна <…> счастье у него не отымешь…

Если бы Достоевский прочитал конец этой повести, то ему, а точнее, Свидригайлову, ад представлялся бы не тёмной баней с пауками, а... страшно и сложно придумать этому приличный эвфемизм.
Попробую намекнуть : у де Сада в 120 дней... нет, слишком в лоб. Оскару Уайльду снилось в тюрьме... нет, опять не то.
Ладно, чёрт с ним, скажу напрямик : в тусклую и душную камеру заключения главного героя, вошёл здоровенный, словно паук, мохнатый и отсталый в развитии палач-гомосексуалист, заявивший с жуткой улыбкой, что "справится" и без топора.
Честное слово, в этот момент герой повести рад был выбрать судьбу "Цинцинната" , из "Приглашения на казнь" Набокова : сделанные своими руками декорации мира, рушились на глазах, но в их темно и сладко приближающемся горизонте событий, мерцали не светлые лики подобных ему, казнимому, на руинах декораций мира и жизни, свершалось иное...
Почему Платонов выбрал этот странный финал, эту жуткую казнь? Ещё у де Сада, да и в легенде о Содоме, когда его жители хотели надругаться над ангелом, чувствуется не столько поругание самих основ природы, сколько экзистенциализм бесплодной, тупиковой, абсурдной страсти и жизни, одинокой до суицида и бреда судьбы.
Не хочется тут говорить о привычной связи для послереволюционного времени в сравнении Петровских тяжёлых времён ( а повесть относится к этому времени), и времён социалистических.
Является ли социализм, царизм, или же иной чрезмерный "изм", насилующий вечно-юную душу, судьбу и живую природу, подобным символом экзистенциального порока и казни ?
Итак, герой этой повести - написанной почти славянской вязью, напоминающей какую-то стилистически-грустную степную позёмку, которой удивятся многие, знакомые с "привычным" стилем Платонова, - англичанин Бертран, отправляющийся в российскую глушь, для постройки шлюзов, ради которых он угробит свою судьбу, сотни чужих судеб и слишком многое в природе. И ради чего ?
Единственная связь его с цивилизацией и "жизнью" - нежные письма к жене Мери, оставшейся в Англии, что в некоторой мере наводит на размышления об автобиографичности этой повести, т.к. и жену Платонова звали Марией, а он в то время работал мелиоратором в тамбовской глухомани.
А ведь герой хотел всего лишь повенчать любовь и быт, бытие, став для любимой, её сердца и жизни, Америго Веспуччи; сердца, для которого он - дороже жизни, а значит, он должен стать интереснее этой жизни.
"Ежели б в тылу имелась достоверная любовь - восклицает герой, - тогда бы каждый пешком пошёл хоть на луну !"
К сожалению, Мери не осталась ему верна... к сожалению, душа и муза, находящиеся в своей голубой и туманной дали, тоже нам изменяют, и не так уж важно - страшно даже подумать ! - с кем.
Право слово, иногда кажется, что у тела и души ведётся переписка, похожая на грустную переписку героев повести.
Душа-иностранка... Но и тело порой ощущает себя этим "иностранцем", которого судьба занесла ̶и̶с̶к̶а̶т̶ь̶ ̶п̶р̶и̶к̶л̶ю̶ч̶е̶н̶и̶й̶ ̶н̶а̶ ̶з̶а̶д̶н̶и̶ц̶у̶ ̶ в забытые богом и чёртом дремучие окраины мира. Что делает человек на этой земле ? Быть может, такой же абсурдный труд, как и герой повести, вочеловечивая природу, и расчеловечивая человека ?
Где этот живой баланс между построением рая на земле и счастья, свободы в творческой душе ? Чертежи для рая и вечности, у нас всегда в кармане, но где, с кем, и из какого материала их сделать ?
И в самой душе не все то шлюзы сделаны, не все окна прорублены в Старый и Новый свет :

Ах, может статься, что любимая Мери - призрак любимой - будет ещё долго получать письма от "призрака" своего возлюбленного, которого так непоправимо и страшно уже давно нет на земле.

Трудная книга (как будто у Платонова есть простые), про которую не знаю, что сказать. Ученическое "понравилось" будет нелепо, восторженное "великолепно" будет неуместно. Наверное, про такие книги и говорить особо не надо, ибо если зацепили и запали в душу, то там и останутся навсегда:

Странные особые люди, существующие в странной пустоте,  абсолютно свободные люди, которым осталось потерять последнее - жизнь. И они к этому всегда готовы. Представляете, этот народ, обходится даже без страданий и жалости к себе!

Можно было бы принять книгу как упрёк современным потребляшкам, но это будет слишком мелко для такого многогранного произведения,  исполненного простой идеей: счастье для всех даром и пусть никто не уйдёт обиженным.

По существу, сказать мне нечего, кроме одного: читать Платонова - привилегия, которая даётся трудом.

⠀
Мне кажется, определение «прекрасный и яростный» к нашему сегодняшнему миру тоже отлично подходит.

Последние дни читаю советскую литературу и, в сравнении с моим обычным кругом чтения, очень осязаемо чувствую, какая она всё-таки самобытная. В первые десятилетия после распада СССР было принято открещиваться от советской культурной традиции, игнорировать её, но сейчас, мне кажется, уже можно оглянуться назад и увидеть советские тексты по-новому. Кроме топорного соцреализма были там и уникальные сюжеты, методы, стили, которые не могли родиться ни в каких иных условиях. Тексты Андрея Платонова, например.

Если вас пугают «Котлован» или «Чевенгур» (меня пугают), можно прикоснутся к Платонову через рассказы. «В прекрасном и яростном мире» хорош для этого:в нём уникальный стиль Платонова уже ярок, но ещё не настолько, чтобы ослепить читателя. Прочла его сегодня, и это такое удовольствие! Совсем другой регистр языка, мышления, восприятия!
-----

Эдгар По. "Ворон".

Тихий, исполненный светлой, прустовской грусти рассказ, в медленных строчках которого, в неком спиритизме воспоминаний повествуется о вечных скитаниях души человеческой в поисках своей утраченной любви и красоты мира, а именно, об утрате любимого человека, и памяти сердца, что бьётся в ветер и ночь, бьётся ему навстречу.

Герой рассказа познакомился со своей милой Наташей когда она в кафе наливала ему в кружку пиво ( имя героини - реверанс бессознательного Андрея Платонова в сторону Наташи Ростовой из "Войны и мира" и рефлексии Андрея Болконского на войне, через которую прошёл и сам Платонов. Действие рассказа происходит в Ростове).
Он не замечал её до этого, как и многие из нас не замечают в мире своей любви, души, красоты мира, живя и скользя сердцем и взором по голубой пене дней, но однажды, девушка грустно вздохнула о чём-то, наш герой взглянул поверх пены, увидел её, пена перелилась через край кружки и бледно пролилась на стол... так они полюбили друг друга, стали жить навстречу друг другу, и он назвал её своей Афродитой.
И как человек в одиночестве не может понять смысл жизни, увидеть истину в мире, так и в любви человек порой теряет себя и любимого человека, живя навстречу миру и счастью людей, желая сделать всё человечество соучастником своей любви.
Как сказал Платонов : немое, тёмное горе вселенной может понять, высказать и одолеть лишь человек, и в этом и состоит его обязанность. Хочется добавить - любящий человек.
Человек полюбил, он счастлив... но грустные звёзды над ним продолжают всё также одиноко светить, словно в стихе Лермонтова о чём-то светло перешёптываясь друг с другом, возможно, мечтая о человеке и жизни, ибо и звёзды мечтают забеременеть жизнью.
Тихие, бледные лица цветов под ногами всё также грустно качают своими головками на ветру и смаргивают в вечер росу и первые звёзды.
Каждая былинка, звезда - тоскуют о любви, но не всегда могут это высказать, и как же они счастливы, когда их касаются руки и глаза влюблённых, слова поэтов!
Любовь для мужчины, как сказал Андрей Тарковский, это потрясение и творческая мука, парусом крыла бесприютной птицы ныряющей в синеве небесных вод, в поисках бури, словно в стихе Лермонтова о паруснике, на который намекает и герой рассказа, ибо мужчина желает женщиной обнять и поцеловать целый мир, который блаженно и трагически распался при встрече с ней. Любовь для него - путеводная звезда в ночи его жизни.

Гюстав Моро - Рождение Венеры.

Дальше...

Любовь для женщины - обнять и поцеловать в устах и сердце одного мужчины целый мир, ибо в нём одном блаженно и тепло собрался распавшийся когда-то мир..( в этом смысле любопытно сравнить два рассказа Платонова : "Афродита" и "Фро", зеркально повествующих об утрате мужчиной - женщины, и женщиной - мужчины)
Как устранить это вечное противоречие в отношениях?
Любимая, словно бог, Афродитой невесомо ступает по отражённому, тёмному небу воды к тебе навстречу, ты робко идёшь к ней, не веря своему счастью и чуду любви, смотря с лёгким испугом на то, как под тёмной гладью вод мелькают жуткие тени чудовищ... но в какой-то миг ты оступаешься, тонешь в небе и заботах мира, и любимая трагически отдаляется от тебя, и над твоим лицом смыкается звёздная пена.

Есть тёмные силы в мире и в душе человека, что ненавидят жизнь и любовь.
Ещё в ранней юности наш герой ощутил в себе тёмные бездны чувственного мира, в которых сладко тонуло его сердце, растрачивая в воды ночи и бледный, жаркий песок женского тела своё тело и душу.
Но Афродита спасла молодого человека от тёмной бездны в себе.
Чуть позже, в послереволюционное лихолетье, Назар Фомин ( Г.Г.) построил электростанцию, словно бы физически претворив в жизнь ту силу света и любви, что вспыхнула в его душе, осветив бездну, и теперь этот свет согревал людей.
Но появился некий тёмный человек, который сжёг электростанцию. Это был тёмный ворон, вестник грядущей трагедии человечества и разлуки Назара с Наташей.
Была другая девушка, в глазах которой тихо проступила пена слёз от горя по этой утрате. Она предложила своё приданное на постройку новой электростанции, и это было похоже на то, как если бы она, словно невеста Христова, выходила замуж за всё человечество, за его светлое будущее.
Назар хотел поцеловать её в щёку, но, постеснявшись, поцеловал её в тёмные, тёплые волосы возле уха.
Афродита стала ревновать Назара... нет, не к этой милой девушке, но к человечеству, красоте новой жизни, невесомо шедшей по пене ночных городских огней в приливе ночи.
Жизнь текла своим чередом. Влюблённые расстались.
Как это иногда бывает с музой и даже нашей душой, Афродита изменила Назару, тоскуя по простой земной любви и теплу мужских объятий.
Она снова вышла замуж, но ей жилось не сладко, да и Назару жилось тяжело, пусто, но он продолжал её любить, ибо чувствовать любимого человека "жителем своего сердца" - уже счастье ; так планета и звезда чувствуют немое счастье жизни в себе : населённое любовью сердце, словно алая планета, чувствующая жизнь.
Афродита вернулась к Назару : жизнь, звезда путеводная, поцеловала "планету", сердце (нежный апокалипсис любви), ибо и планета жива, когда одухотворена любовью.
Но алая звезда войны и зла мрачно взошла над миром, расплескав над землёй свои тёмные крылья, похитив красоту, Афродиту.
Назар ушёл на фронт, а Афродита пропала в суматохе войны. Их город разрушен, сожжён. Жива ли, мертва ли его Афродита? Назар пишет ей нежные письма, словно выпускает в небо и ночь белых, доверчивых птиц.
Он пишет письма ветру, звёздам, цветам... он мучительно ждёт её письма - все солдаты в роте, кроме него, получают письма от своих любимых, - но в ответ - пустота и холодное мерцание звёзд.
Словно в неком пантеизме любви, Назар Фомин ( дивный символизм Платонова, отсылающий нас к христианскому городу Назарету и Фоме неверующему) желает по нежной ряби вещей и природы проследить жизнь и "воскресение" своей любимой, он ловит каждый тёмный звук в природе, словно сигнал с того света её милой души ( обыгрывая образ Афродиты, Платонов проводит героя по всем временам года, выводя его к вечной весне духа и жизни).
Если любимая мертва, в природе бы эта утрата была заметна, она бы трагически отозвалась на неё.
И вот, наш герой спрашивает о душе своей Афродиты у звёзд, перелётных птиц и голубых цветов, похожих на её глаза, смотрящих на него из тёмной земли, но цветы отворачиваются от него на ветру, молчат, молчат и звёзды, о чём-то грустно моргая..

Но разве можно утратить то, что было для тебя всем? В самой поруганной красоте мира светло, словно бог, разлито тайное присутствие Афродиты.
Сверкающая, лёгкая пена цветов словно бы хочет что-то сказать, но... говорит лишь со звёздами, а он не понимает их языка, не верит их ответам...
Он идёт по пене цветов, идёт по разрушенному и освобождённому городу, садится на скамейку, где он вместе с любимой, обнявшись, смотрели на звёзды, мечтали, любили.
Ах, упасть в цветы, обнимать цветы и землю, по которой она ходила, целовать голубые, нежно вздрагивающие глаза цветов... Любимая! Жива ли ты? - доверчивое эхо грустно шепчет в их разрушенном доме : жива, а ты ?
Простёртый на земле человек, трагически сжавшийся в живой кулак тела, сжимающий голубой цветок.
В руке человека, меж пальцев, течёт, ссыпается на землю тёмный пепел его воспоминаний, ночи. Тёмная пыльца ночи, над которой бледными мотыльками порхают уставшие веки его глаз.

Джордано Бруно писал, что не душа находится в теле, но тело в душе.
Может, не бог и пьянящая красота мира, которую зовём мы душой, находится в нас, а мы находимся в душе и красоте мира, в боге?
Где красота и любовь - там и душа наша.
Подобно ребёнку, словно убитый солдат, Назар лежит в цветах, словно в душе своей любимой, в животе которой порхают бабочки его любви, их любви.
Они были вместе, он вновь родиться для новой жизни и счастья мира.
Есть в мире та красота любви, которая спасает мир от войны, и человека от тёмной бездны в себе.
Она одна нам говорит о том, что смерти - нет, для любящих, смерти и зла - нет. Они лишь ночь, над которой прозрачно и светло дышит пена звёзд, а над звёздами, царит одна лишь любовь.

Увлекательная книга. Я сейчас ничего не читаю, но вот взял ридер в руки, открыл историю и дочитал эту книгу. Точно так же взахлеб я ее читал перед этим — начнешь и остановиться не успеваешь, только на часы смотри.

Я не знаю, как характеризовать ее язык. Могу сказать, что написанное имеет оттенок чувственности и как будто развернутая наивная искренность такая, что ли. Даже рецензии чужие читать не буду, пусть это удивительное дитя от союза таланта и первородного социализма останется во мне таким каким само захотело.

Прочтение повести заставило обратиться к Википедии. К сожалению ( или к счастью) она не дает сведений ни о смерти Перри, ни о , тем паче, способе его казни. Но не в этом главное. Как я понимаю, Сталин был неравнодушен к творчеству Платонова. Иначе, как его покровительством над писателем, ничем не объяснить отсутствие у него тюремных сроков. И вот после прочтения повести и сопоставления дат подумалось: " Может прочтение этой повести и подвигло Сталина на строительство сначала Беломорско-Балтийского, а затем Волго-Донского канала?" Очень уж методы похожи. Только Сталин оказался более"талантливым" архитектором. Как знать....

Небольшой и грустный рассказ о девушке Фросе, у которой муж отправился в командировку на Дальний Восток. А она грустит и скучает. Вся её жизнь зациклена на нём. Ей нравится всё то, что и ему. Для неё важно всё, что важно для него. Она привыкла его любить и хотела взаимности. А без него плохо. Фро не знает чем себя занять. Как он уехал, всё стало ей не в радость. Она даже пошла на хитрость, чтобы вернуть благоверного.

У её супруга свои интересы. У него есть образование, работа, электрические приборы, механизмы и планы поехать в Китай. Только вот в его мечтах жене отведено не самое главное место.

Ещё один герой – отец Фроси, машинист поезда, который выйдя на пенсию продолжает работать. Он помешан на своей службе, постоянно ждет вызова, надеется, что будет кому-нибудь нужен.

Вот такая вот трагичная история о семье, которую и семьёй назвать сложно, потому что каждый сам по себе.

Река течёт — не спросит, земля лежит — не дышит, а человек меж ними мечется, как искра в ночи. Так и Бертран Перри, инженер английский, закинутый волею Петровой в дикое русское раздолье, чтобы Волгу с Доном свести. Да не сводятся реки по указу, не гнутся земли под линейку. И стоит иностранец посреди степи, словно посланник иной веры, с циркулем да чертежами, а вокруг — ветер, глина да людская немота.

Платонов пишет славянской вязью, тягуче, словно смолу жуёшь. Каждое слово — будто камень, обточенный водой, гладкий, но тяжёлый. И в этой вязи — вся русская судьба: и царский указ, и крестьянская потная спина, и инженерская тоска по порядку, который здесь невозможен.

Государь велел — народ вздохнул. Копали, рыли, мёрли. А потом и вовсе взбунтовались, потому что нельзя землю перехитрить, нельзя людей превратить в шестерни. Платонов знал это не из книг — сам мелиоратором был, сам видел, как крестьяне с вилами против советских указчиков вставали. Так и в «Епифанских шлюзах»: инженер Перри — словно сам Платонов, что пытался разумом измерить русскую жизнь, да только наткнулся на её тёмную, дикую сердцевину.

Здесь нет победителей. Канал не построен, инженер казнён (хотя в жизни — уехал в 1715 году). Осталась только степь, река да ветер.

Платонов пишет так, будто слова его — не буквы, а глина, из которой лепится мир. Нет здесь гладких фраз, нет удобных мыслей. Всё — шершаво, неудобно, но правдиво, как старая икона, на которой лики святых проступают сквозь копоть. Есть в русской словесности книги, что не просто читаются, а 'впускаются' в душу, как вода в иссохшую землю. Таково слово Платонова — тягучее, как речной ил, горькое, как полынь, и светлое, как утренняя роса.

Его язык — как древнерусская повесть, где каждое слово — не просто звук, а знак, за которым стоит целый мир. Читаешь — и кажется, будто слышишь голоса тех, кто давно в земле, но чья боль и надежда всё ещё живут в этих строчках.

«Епифанские шлюзы» — это повесть о 'неудавшемся чуде'. О том, как человек пытается перекроить природу и историю, а они смеются ему в ответ. О том, как власть ломает людей, а люди ломают замыслы.

Платонов знал это 'на собственной шкуре' — в 1924 году он, как и Перри, 'мерял русские дали шагами', рыл каналы, 'унимал крестьянский гнев'. И потому в повести — 'не вымысел, а исповедь'.

«Епифанские шлюзы» — не о прошлом. Они — о вечном :

- о "цене преобразований",

- о "трагедии тех, кто их осуществляет",

- о "языке, который становится мостом между эпохами".

Читайте Платонова.
Страдайте с ним.

Возрождайтесь...