Прощай оружие. Старик и море. Праздник, который всегда с тобой. Рассказы

Вот уже восемьдесят четыре дня подряд выходил старик в море и за это время не поймал ни одной рыбы. Многие рыбаки втихаря посмеивались над ним, те, что постарше, смотрели с грустью. Старик стал часто задумываться над тем, для чего он родился. И он был абсолютно уверен- его большая рыба ждет его, надо только отойти подальше от берега.

Старик любил поразмыслить о том, что его окружало. Он ощущал себя частью природы. О море он думал как о женщине, которая то дарит великие милости, то отказывает в них. Он не знал названия звезд, но все они были для него добрые друзья, помогавшие найти путь домой. Ему не нужен был компас, он умел определять направление по тому, куда дует ветер.

Зверя, птицу или рыбу он воспринимал равными себе и часто задавался вопросом, а не грех ли убивать их. Он испытывал чувство вины, что приходится вымогать пищу у моря и убивать своих братьев, хорошо хоть, что не надо убивать солнце, луну и звезды. Но ведь он родился рыбаком, это его судьба. И скольких людей насытит большая рыба.

Охота за большой рыбой, это поединок равного с равным, она оказалась достойным противником. Несколько дней, пойманная на крючок рыба, таскала старика по морю. Они оказались связанные одной судьбой, не желающая умирать рыба и не желающий отступать человек. Старик считал, что человек не создан для поражений. Его можно уничтожить, но пока он жив, он должен бороться. Он убил рыбу не только для того, чтобы продать ее и заработать себе на жизнь. В какой-то степени он убил ее из гордости, ведь он – рыбак. В нем удивительным образом уживались чувство любви и сострадания к рыбе и твердая решимость убить ее. Он постоянно думал, как ей тяжело тащить лодку, как она голодна, он поражался ее благородству и размышлял над тем, а достойны ли люди такой добычи.

В эту коротенькую повесть автор вложил очень много. Она сильно отличается от всего его творчества своим философским взглядом на окружающий мир. Меня сильно удивило, что изначально она планировалась как часть масштабного произведения, подробно рассказывающего о жизни каждого жителя деревни. Наверное, хорошо, что этого не произошло и маленький шедевр не затерялся среди сотен страниц текста.

Трудно мне писать про того, кого я не выношу. Безусловно, это классик, новатор, талант и всё такое прочее, но лично для меня он скучен и неинтересен. Посему — "буду краток".

Трудно говорить о военных произведениях Хемингуэя, не упоминая попутно и Ремарка. Все та же литература "потерянного поколения", только разная по стилю, а смысл — тот же. "Прощай, оружие!" уже одним своим названием говорит об отношении к войне. Это история любви, как водится, весьма трагической, но при этом не такой идиллической, как у Ремарка. Офицер Генри, находящийся на службе в итальянской армии, постепенно понимает бессмысленность войны и дезертирует с поля боя, чтобы свалить в Швейцарию вместе с любимой женщиной. Кто читал диалоги Хемингуэя хоть раз — вполне может представить, как это происходит.

Юмор Хемингуэя странен. Любая его шутка — шутка без улыбки, а начнешь смеяться — тут же осечешься, неловко как-то, все молчат. Знаменитый "айсберг"... Ну что ж, он есть, действительно, обо всем самом главном надо догадываться из чистых и прозрачных диалогов и описаний, это не так-то и легко, но, на мой взгляд, не так и интересно. Все однозначно — здесь белое, а здесь черное, здесь война, а там выпивка. Выпивка, кстати, как и у Ремарка едва ли не является главным персонажем почти всех произведений. Куда же без нее...

Если так подумать, то это классическое произведение воспевает мужество и силу человеческой личности — силу "личного морального кодекса" перед лицом трудностей и опасностей. Если вспомнить самого Хемингуэя и его поведение на войне, то становится ясно, что это все не голословные заявления о личности. Знаменитая история о том, что у Хемингуэя был выбор между ампутацией ноги и подсаживанием на морфий, но он выбрал третий вариант и несколько месяцев мучился от нечеловеческих болей в ноге, не принимая наркотики. Сила воли огромная, и верится ли после этого, что он покончил с собой...

Да, роман несколько автобиографичен. Итальянская армия, шофер, ранение в ногу — все это случилось с самим Хемингуэем.

И все равно я его не люблю и каждый раз говорю знакомым, что занята именно "чтением хемингуйни", а не чего-либо иного.

Набоков выделял среди рассказов Хемингуэя - "Убийц".
Тарковский во Вгике делал курсовую по "Убийцам", сняв короткометражку.
Мне подумалось, что авторы "Зеркала" и " Приглашения на казнь" могли бы "встретиться" именно в этом, быть может, лучшем рассказе Хемингуэя.
Экзистенциалисты - увидят в нём трепетный, сосущий ночь зрачок тёмной бездны и человека, прозрачно в нём отразившегося: это страх себя и полыхающей внешней свободы.
Феминистки - увидят в нём прирученный ад с изящным звёздным коготком, вонзившимся в рыжую львиную шкуру заходящего солнца.
Скажу больше: из за этого рассказа могут поссориться две феминистки и даже феминист с простой девушкой, не являющейся феминисткой ( мой случай).
Шрёдингерианцы восхитятся новым качеством квантового эксперимента, просиявшего в зажатом кулачке странички - ничто.
Фрейдисты - сладко зажмурив глаза: тёмный посверк ресниц - как кошачья, бархатная лапка с лиловой подушечкой век и острым блеском коготков, царапнувших небо или же щёку друга, прильнувшего к устам женщины, желающей что-то жарко шепнуть о подавленном либидо ГГ. и рыжем призраке женской, расшалившейся сексуальности, словно в кошмарном сне, из обычной кошки, выросшей в огромного льва, набросившегося на мужчину, буквально его пожирая и раздирая ему спину своими когтями
Так кошка вечером на подоконнике сладко флиртует с рыжей гривой заходящего, словно бы потягивающего солнца, прислонившегося к окну.

Я сейчас сижу у окна и глажу солнце. Оно нежно зевнуло и зашло в колкую траву первых звёзд, и словно кошка, присело, пригнуло ушки и лишь виляет хвостом, выжидая перед броском...
А я вижу его и ласкаю взглядом ( надеюсь фрейдисты не читают всё это...), мы с ним почти тепло слились в одно целое: если зажмуриться губами, глазами и даже ладонями, то можно ощутить, как сердце в груди, тёмно-алой, густой кисточкой львиного хвоста, беспокойно моргает и бьётся: нежная кисточка солнца: хоть бери в руки и пиши кровью души...
Помните как у Сартра?

Существование - это не то, о чём можно размышлять со стороны: нужно, чтобы оно вдруг накинулось, навалилось на тебя, всей тяжестью легло тебе на сердце, как громадный недвижный зверь

Как вы догадались, в рассказе речь пойдёт о льве и... светской львице.
Молодая, богатая, скучающая пара - Фрэнсис и Маргарет, приезжают из каменных джунглей Нью-Йорка, в Африку, поохотиться на львов, развлечься и... решить вопросы с изменами Маргарет и треснувшим браком.
Скажем прямо: муженёк - целиком в когтях у своей светской львицы, он стал её жертвой, трофеем, и она, словно большая кошка, с глумливым и сытым любопытством смотря на свою в муках ёрзающую на земле ли, на постели ли, жертву, игриво трогает её лапкой, порою сладострастно, улыбчиво сверкнувшим из под меха, коготком, прокалывая её серую шёрстку...
Да, Маргарет главная в прайде семейных отношений, и как полагается, лев - лениво спит где-то за рекой в тени деревьев, а роскошная львица добывает пропитание, охотится... и разве так уж важно, что охотится она на других мужчин, более сильных, прекрасных, кто сам может коготком пройтись по её спине и груди и ласково укусить её за шею, за нежный загривок волос? ( у Эжена де Блааса, кстати, прелестно на картинах описаны эти лучистые завитки на шее женщин).
И так ли уж важно, что пропитание она добывает из его же денег?
Правда, она и сама заработала однажды кругленькую сумму на рекламе какой-то косметики, которой даже не пользовалась: символ ложности жизни, маски...
Морщинки на лице можно загримировать, обманув мужчину, пусть и днём, но душу то чем припудрить, если она грязна?

Что любопытно, данный рассказ чем-то неуловимым перекликается с "Господином из Сан Франциско", Бунина: богатый человек с женой путешествует на роскошном лайнере по океану... ( на этом месте был интересный но скучный анализ сравнения двух рассказов).
Если честно, рассказ Хемингуэя - болен биполярным расстройством.
Сначала вы искренне будете сопереживать Маргарет, затем, её мужу Фрэнсису, потом - Уилсону, организатору сафари и мужественному охотнику, потом... а потом всё пойдёт к чёрту и пьяно перемешается.
Итак, читатель встречает наших героев в тот момент, когда лёжа под зелёным навесом палатки, Фрэнсис и Уилсон пьют лимонный сок, смотря на то, как солнце, подобно колоскам лучей, прорастает в чернозём глубины над толщей воды, тихо сквозится сквозь зыбь листвы, возле которой появляется Маргарет, спрашивая о том, как прошла охота на льва. ( Данного описания нет у Хэма, я этим пытался подчеркнуть языческое действо с танцем пейзажа, зелени травы - цвет палатки важен, - и солнца, которым словно бы заросли утомлённые сердца наших героев: они в самом сердце пейзажа, природы, шума и ярости мира.
Стоит сразу сказать, что символизм в рассказе - чисто Набоковский.
Тут важно всё: числа, цвета, возраст героев, животные... всё это, словно световая паутинка от ряби воды, нежно испещряет таинственным почерком судьбы и вечности, белый, девственный листок дна.

Например, сок лимона, который пьют герои - символ солнца. Солнце - символ льва. Таким образом - мы видим элемент инициации в образе крови солнца, которую впускают в себя.
Маргарет безумно переживает, что её муж на охоте оказался - трусом. Что может быть хуже, когда тот, кого ты любишь, считаешь сильным и смелым, вдруг, на глазах преображается и падает до нечто убогого, жалкого?
Сможет ли она теперь жить с этим? Отныне, целуя и лаская её в ночи, она будет представлять, что её.. ласкают два человека, точнее, один - её муж, и, рядом с ним, почти прозрачный в своей ухмылке темноты, её будет ласкать и этот "другой".
На обратном пути с охоты на льва, Маргарет перегнулась с заднего сиденья машины к Уилсону за рулём, и поцеловала его в губы на глазах у побледневшего и униженного мужа. Это месть женщины? Ну да...но и нечто другое.
Её муж ранил льва, и тот скрылся в траву: нужно всего-лишь его найти, приблизиться к нему... но раненый лев - опасен вдвойне, он приближается к земле, буквально распластывается, сливаясь с пейзажем и ты его уже видишь когда он прыгает на тебя. Фрэнсис не выдержал этого, приблизившись ко льву на расстояние 35 метров ( его возраст) и побежал назад на глазах у жены, сидящей в машине, и под вспышки, почти фотографические, ружей, словно бы запечатлевших навек в её памяти этот мерзкий миг.

К слову, в начале рассказа Маргарет шутит перед мужем с рыжеватым и суровым Уилсоном о его красном загаре; муж отшучивается, что он тоже красен - от вина; Маргарет, продолжая эту "радугу загара", темы солнца, словно бы бросающегося с одной жертвы, на другую, говорит с грустной улыбкой о своей красноте на лице - загар стыда за мужа: солнце души обожгло.
Внимательный читатель подметит тут два тонких момента: этот загар стыда, словно в проявляющейся фотографии, проступающая душа, её боль и обнажённость, подчас неведомая и ужасающая самого человека, не готового к встрече с ней, перекликается с камуфляжной темой косметики, на которой заработала однажды Маргарет.
С другой стороны, рыжий, красный от загара Уилсон - образ льва, которого целует Маргарет.
Его красный цвет - символ зрелого, т.е. закатного солнца, словно бы прижавшегося к земле в траве.
Это же можно сказать и о загаре Маргарет: солнце в вечерней траве ресниц...
К слову, Уилсон - самый таинственный персонаж. Кто-то может сказать, что это альтер-эго Хемингуэя - суровый мачо, охотник, любящий природу, страстный любовник природы: он с ней одной крови...
Но на самом деле, это какое-то древнее, легендарное божество, существо из легенд о людях-ягуарах.
Он проводит людей по этому царству животных и природы, посвящая в её тайны лишь избранных; он объезжает на машине муравейники, делает жертвоприношения и принимает жертвоприношения от богатеньких и скучающих женщин, которые думают, что в кругленькую сумму на сафари, в его должность входит и ночь с ними.
О, они не понимают даже, что ночью, на их обнажённые и белые тела, похожие на бледный, залитый лунным светом берег реки, набросится лев... да, лев придёт к ним в ночи, к этим светским львицам, и возьмёт их нежное, тёплое тело: так лев приходит ночью к реке, лакать отражённые звёзды... так горячая рука любовника в ночи лакает женщину, её шею, грудь, живот...

Помните стих Гумилёва "Невеста льва"?

Жрец решил. Народ, согласный
С ним, зарезал мать мою:
Лев пустынный, бог прекрасный,
Ждет меня в степном раю.
Мне не страшно, я ли скроюсь
От грозящего врага?
Я надела алый пояс,
Янтари и жемчуга.

Вот в пустыне я и кличу:
«Солнце-зверь, я заждалась,
Приходи терзать добычу
Человеческую, князь!

Дай мне вздрогнуть в тяжких лапах,
Пасть и не подняться вновь,
Дай услышать страшный запах,
Темный, пьяный, как любовь».

Как куренья, пахнут травы,
Как невеста, я тиха,
Надо мною взор кровавый
Золотого жениха.

По сути, это очень даже феминистический рассказ о жертвенности и загнанности женщины, которую приговорили к смерти в объятиях льва - мужчин ( это не сегодняшний хилый и вырождающийся феминизм, пытающийся копировать мужчин, все их грехи, нет, это нечто древнее с своём девственном размахе матриархального, сильного, когда женщины поклонялись единственному божеству - любви, равноправно принимающего их в своё царство, в котором мужчины, эти пушистые и милые существа, сладко замирали у их ног домашними, прирученными, приноженными животными Эдема с изящными рожками возле лба).
Разве вина женщины, что ей пришлось выживать и приручать льва? Её вина, что лев стал трусом и зайцем? А тут - невеста двух львов...
Тема зайца, вообще животных, солнечным зайчиком будет мелькать перед читателем: успевай догонять!
Так, после того случая со львом, её муж подстрелил антилопу и предложил ей отведать бифштекс: это те - говорит Маргарет,- которые прыгают высоко-высоко, как зайцы?
Тут очередной виток спирали инициации: муж убил... зайца, а не льва, и хочет накормить этим жену, удовлетворить этим - жену, дабы оба были зайцами, трусами: трусиха ведь не замечает трусости зайца, правда?

Уилсон говорит, что завтра будет охота на буйволов, потом, на носорогов...
Если выстроить в цепочку этих животных, то мы получим нечто любопытное: инициация приобретает как сверхъестественные, надмировые черты, так и личные: 2) образ раненого и убитого солнца - ночь. В ночи, словно в смерти, идёт охота на буйволов - жена наставляет рога мужу - догадайтесь с кем; затем - охота на носорога: фаллический и жуткий образ смерти, мчащейся и прободающей человека, лишая его девственности существования.
1) Так в племенах Африки вождь посвящал в мужчины подростка, проводя его по ужасам ночного леса, пугая его масками животных и диким зверем, которого он должен убить: умирает ребёнок, но воскресает, утром выходит из леса - мужчина, с алым сиянием львиного сердца в руке ( разумеется, в рассказе всё глубже - мужское, это нечто узкое, лишь некая ступенька, на которой многие зацикливаются, теряя себя, на пути к человеку, к нечто высшему, по чему томится нечто крылатое, небесное в женщине)

В охоте на буйволов, Фрэнсис преображается на глазах у Маргарет: он становится мужчиной и воином. Более того, убив антилопу - он убил в себе - труса и зайца: мы боимся заметить в себе труса и мерзость, и потому не ощущаем их.
И лишь столкнувшись с бездной, мы трепещем, испытывая экзистенциальный страх, которому не знаем что противопоставить: все наши деньги, прежние маски ложной силы, уверенности, комфорта... рассыпаются в прах.
И это нормально: враг в нас - очерчен и найден. Трус - был убит. Рогоносец - убит. Осталось дело за львом: о, теперь он льву и солнцу сможет взглянуть в глаза!
Маргарет потрясена этим преображением: сможет ли она теперь соответствовать этому новому льву? Кого ей нужно убить в себе? Часто женщины мечтают о сильном мужчине, льве... но им изменяют, ибо не видят в них львиц: они всё это время были лишь комнатными кошками.

Что любопытно, Хемингуэй вводит в рассказ, словно алую капельку вечернего солнца, гомеопатическую дозировку шекспировской трагедии, что тонко отражено уже в имени Уилсон - почти Уильям ( о, воистину, это некий древний демон и дух, пишущий, играющий судьбами своих персонажей, сходя к ним в образе простого охотника!)
Уилсон цитирует Фрэнсису строчкуШекспира из "Генриха 4" - "Кто умер в этом году, избавлен от смерти в следующем".
В самой пьесе, к слову, у Фальстафа есть любопытная речь к принцу Генриху о храбрости льва, который не тронет всё же принца, став трусом на миг.
Любителям Шекспира будет интересно подметить в рассказе и тайный узор "Макбета" - первые три буквы в фамилии Макобер, и образ короля, фактически - льва.
Преображённому Фрэнсису нравится эта строка, и он улыбается словам Уилсона: такое бывает и на войне: "это посильнее событие, чем невинность потерять"

Что интересно, эта тема лишения невинности ( мужчина лишается её дважды - в близости смерти ещё; женщина - чуточку больше: сами роды - как фотографический негатив лишения девственности, перешедший в инфракрасное качество духовного. Фрейдисты, закройте уши: есть не такое уж и редкое явление, как оргазм во время родов, блаженно растушёвывающий женские муки. Удивительное и таинственное милосердие самой природы...и даже её мистика: однажды у беременной женщины умер муж...), дивно соприкасается с этой же темой у Андрея Платонова.
Хемингуэй вообще любил Тургенева и Платонова...Порой я ловлю себя на мысли, что меня, атеиста, некий шальной и милый ангел мог бы соблазнить... на рай, посулив, что я увижу, например, как в девственных зарослях Африки, тихо крадутся с ружьями Тургенев и Хемингуэй, осторожно, так же нежно, как поправляют волосы упавшие на лицо плачущей женщины, раздвигая тёмную, высокую траву, обнажая белый лик львиного тела...
а возле них, чуть позади, без ружья, тихо идёт босиком, не крадясь и не боясь смерти, словно её и нет, Андрей Платонов, рассматривая в руках какую-то карюю веточку с муравьём ( он - словно в невесомости: веточка медленно вращается в просиявших руках пустоты, тишины, и муравей бежит по ней то в небо, то к земле...), с улыбкой рассказывая что-то о Толстом, задремавшем на охоте ( улыбка Хемингуэя нежно оглянулась в ответ..).
Я был бы рад оказаться в таком раю хотя бы муравьём, только бы увидеть вместе этих милых моему сердцу людей.

Так вот, в прелестнейшем рассказе "Хемингуэя" "Отцы и дети", он сравнивает лишение подростком девственности с подстреленной птицей на лету.
Необычный образ, правда? Почти в это же время, Платонов пишет рассказ, описывая смерть молодого человека в грустных тонах светлого язычества самой жизни а-ля Тургенев: пронзённый пулей солдатик, падает на землю, и земля, словно милая и грустная любовница, берёт у него его семя в себя, и он в первый раз узнаёт "гулкую страсть жизни и удивляется ничтожеству мысли перед этой птицей бессмертия, коснувшейся его обветренным трепещущим крылом".
Любопытные и редкие пересечения образов лишения невинности, смерти и птицы, согласны?
Значит, у Хемингуэя что-то в человеке, что живёт дальше тела, больше чем телом, подстреливает эту птицу, ангелом выпорхнувшую из тела? Убить себя, чтобы познать себя, перешагнув через себя и жить дальше, в вечность?
И куда полетит эта птица? С кем полетит?
Женщина всегда готова к этому, ведь и она чуточку умирает не только лишаясь девственности и истекая кровью, но и в любви, когда истекает кровью сердце.

У Олеши есть дивное описание льва: рычание льва - затухающий пороховой раскат взрыва. Он не посылается львом далеко, а как бы появляется вокруг пасти, отбросив коротко его, как изорванное пламя."
Потрясающе, да? Образ рыка, как почти зримая аура львиного бесстрашия силы - это сама душа выстрела!
Итак, Фрэнсис должен сразиться со львом в себе.
По сути, теперь Фрэнсис, Маргарет и Уилсон - составляют одно мистическое, мучительно пульсирующее, целое, и чтобы разорвать этот узел клубка, узел сердца - кто-то должен умереть.
Но что значит умереть? Пейзажи существования описаны Хемингуэем с тем же пластическим, протеевым метемпсихозом жизни, в каком Экзюпери описывал с самолёта синие веточки рек и пьяные, алые гроздья планет: самолёт был его органом восприятия мира.
Этим органом у Хемингуэя стал телескопический фокус винтовки, целящейся сквозь сердце и бытие живых существ, пролетая сквозь них призрачным коконом пули, расцветающей алым, влажным плеском крыл на горизонте жизни и смерти.

Т.е., Хемингуэй сближает фокус постижения мира животными и людьми, тепло и таинственно сближая их бытие в нечто единое: льву, сидящему возле реки, машина, замеревшая на пыльной дороге под деревом, кажется почти чудищем, невероятным носорогом.
Глаза умирающего буйвола, кажутся человеку свиными глазками: человек, не себя ли ты видишь в этом взоре раненой природы? Ты себя царём природы возомнил? Может статься, что ты лишь заколдован в плену у Цирцеи и превращён в свинью, ты изменил себе, и на сердце у тебя - рога захмелевшего и мерзкого беса.
Но на втором витке спирали символа, он обретает и личное значение: Фрэнсис ( к слову, изящная аллитерация господина из Сан-Франциско), в гневе говорит об Уилсоне Маргарет: ненавижу эту краснорожую свинью.
Для натуралистов и любителей природы, будет интересно узнать, что Хемингуэй скорее всего имел в виду вполне определённую свинью, а именно, костеухою африканскую свинью.
Помимо свой красоты, к слову, она удивительно похожа на Уилсона: рыжая, с белой полоской по хребту: её Хэм опишет у Уилсона в виде следа от шляпы.
Кроме того, свинья во многих культурах, в том числе и американских индейцев, близких Хэму, являлась лунным животным.
Таким образом, мы видим здесь эсхатологически-жертвенное противостояние луны и солнца, души и тела, человеческого и божественного.
Далее, человек видит буйволов в волнующейся роще, как некие тёмные танки...
Всё сдвинулось, смешалось, пьяно поплыло, словно дымок от выстрела: день, сердце, бытие и грядущее, рука над лицом любимого...

Набоков писал:

Этот рассказ - об искажённой реальности мира и человека, любви; о не затухающей войне в природе между красотой и безобразным, истиной и ложью, и не всегда в этой войне человек против природы, иногда - он с природой против человека, а иногда - очертания природы и человека ласково вспыхивая, расплываются, и что-то из самой жизни, взмахнув бледными, влажными крыльями, обмокнутыми в ветер и ночь, переступая через простёртое на земле тело, ступает дальше, живя иным и как иное... а солнце улеглось в траве и грустно улыбается, смотря на нас; душа идёт к нему, оглядывается, смотрит на кого-то, протягивая крыло...

- Маргарет, что случилось? Зачем всё это? Ты жива?

Сидит, на песке, обняв свои колени, словно сложенные крылья, всхлипывает...
Листва на её синем платье тоже словно бы всхлипывает, приподнимая свои острые плечики, по ним ползёт муравейчик...

- Пожалуйста, оставьте, оставьте меня в покое!
Вы думаете, я и тут хотела доминировать, спасая мужа? Глупцы...Это какой-то чёртов буддизм самой жизни!
Целясь в природу, мы порой не замечаем, что целимся в себя, убивая то, что желали себе подчинить...
Вы не поверите - берёт пальцем муравья, грустно улыбаясь... как в детстве, каряя капелька крови, когда берут из пальца кровь..., - но я... не видела человека, людей, я видела вспышки природы и небо, я желала свободы ему и себе, я видела чуд...

Солнцем ало истекает вечер. Осколки листвы, похожие на шифер, падают тёмными лепестками, словно рушится крыша неба, существования.
Обнажённая душа, раздвигая крыльями колкую солому лучей, случайно обламывает веточку дерева - какая-то каряя точка на миг невесомо замирает, вспыхивает в воздухе, - выходит на свет, представ перед солнцем вечности: останавливается, робко поднимая глаза на него... теперь ничего не страшно, даже в ночи смерти, где главный враг и зверь - смерть, ничто, сияя как пожар зажжённой соломой лучей, крадётся ближе, ближе...

- Доброе утро, офицер, я Фредерик Генри.

• Привет, Генри, может, выпьем?
• Да. Здесь газеты двухнедельной давности.
• Это ужасно. Война. Надо послать швейцара за новыми.
• Вы будете допивать вермут?
• Да. Сегодня вечером познакомлю с одной особой.
• Давайте сейчас. Только возьму пачку денег.
• Нынче в отеле подали молодое вино. Сволочи. Вы готовы?
• Я знаю у кого купить хорошее вино. Готов.
• Добрый день, мисс, я Фредерик Генри.
• Вы пьете коньяк? Я Кэтрин.
• Пью. Вы любите меня?
• Люблю-прелюблю любовно. Жаль, что вы взорвались.
• Я наступил на мину, когда нес таз с макаронами.
• Можно я приду к вам ночью, и мы займемся любовью?
• Да. У вас есть вино? В госпитале просто невозможно.
• Конечно. Вот вино. Я беременна.
• Я не расстроен.
• Как чудесно-расчудесно. Выпьем?
• Пиво полезно малышу.
• Мне пора на фронт. Пока.
• Как скажешь.
• Я разочаровался в войне. Уезжаем.
• Как хорошо жить в Швейцарии!
• Жаль, не покатаемся на лыжах. Война.
• Добрый вечер, доктор, я Фредерик Генри.
• Ваша жена при смерти, никак не может родить. По стаканчику?
• Спасибо. Дорогая, как ты?
• Я умираю, но не беспокойся. Сходи поешь.
• Хорошо. Доброй ночи, я Фредерик Генри. Мне еды.
• Вы поели? Ваша жена умерла.
• Поел. Пока Кэтрин.

C Хемингуэйем подружиться пытаюсь довольно-таки давно... и безуспешно. Думала, может, не то читаю ("Старик и море", "Фиеста"). Автор же гений, талантище, величайший из великих... М-да. Вот и "Прощай, оружие!" прочтено. И теперь мне совершенно очевидно - с автором нам не по пути. Хемингуэй для меня так далек, что проза его вызывает исключительно раздражение. Я пожимаю плечами и развожу руки... Ну что такое написано в романе, что так полюбилось миллионам читателей? Как эта книжулька сделала своего создателя великим писателем?! Недоумеваю... И искать какие-то причины и оправдания своей антипатии, пожалуй, совершенно лишнее занятие. Подобных примеров "шедевров" и "великих" у меня уже набралось: и Фицджеральд, и Сэлинджер.

Но ближе к произведению.
Во-первых, сюжет. Он, конечно, присутствует, но его и как бы нет. Все же аналогия с Ремарком на ум приходит. Он тоже зачастую писал как бы и не о чем, просто о жизни, о жизни простых смертных. Но писал художественно что ли. Г-н Хемингуэй пишет настолько просто, плоско и пресно: набор слов, которые согласуются друг с другом, но чтение этого набора не вызывает ровно никаких эмоций. За исключением нескольких эпизодов, все действие книги происходит в помещениях, где главные герои-любовники предаются праздности.
А повторы? Их несметное количество. Я не профессионал, но даже мне, обывателю, резали глаза эти бесконечные повторения одного и того же слова в двух-трех предложениях. Это что, стиль писателя такой? Или редакторы правок не вносили? Непонятно...
Форма романа - сплошное однообразие. Глава начинается пространным описанием, как правило, местности и природы. Затем следуют диалоги - разговоры ни о чем на несколько страниц. Все, глава завершается. Начинается следующая - один в один как предыдущая.
Диалоги - это - как бы помягче сказать? - набор фраз типа:
- Милый, хорошо. Правда?

• Да, очень хорошо.
• Очень хорошо, милый.
• Иди ко мне.
• Нет, не пойду.
• Ну иди ко мне.
• Нет, милый.
• Иди ко мне.
• Хорошо, иду.

• Да, хорошо.
• Как хорошо, милый.
• Чудесно! Иди ко мне...

Я, конечно, чего-то не понимаю... На вкус и цвет все карандаши разные и т.д. и т.п. Но такую литературу читать больше не хочу. Жалко времени. И на сегодня вопрос Хемингуэйя для меня закрыт. Великий писатель? Пусть! У меня свои соображения на этот счет.

Книга прочитана в рамках "Игры в классики". Усложненная версия.

Килиманджаро — покрытый вечными снегами горный массив высотой в 19710 футов, как говорят, высшая точка Африки. Племя масаи называет его западный пик «Нгайэ-Нгайя», что значит «Дом бога».

Так начинается этот короткий рассказ, для меня длиною в 60 электронных страниц. А ещё, оказывается, есть фильм! И обязательно в свободное время посмотрю.
У меня какое-то трепетное отношение к рассказам подобного рода. К тем, которые учат жить и ценить каждый прожитый миг. Такие рассказы обычно составляются от лица умирающего человека, что наталкивает на своеобразные мысли и раздумья. За эти короткие мгновения пробегает перед глазами вся жизнь человека, и это страшно. Ведь больно читать о том, что многих ошибок можно было бы избежать, что люди, которым ты доверял или любил, оказались предателями. Но разве можно сделать жизнь "идеальной по своему собственному шаблону", и будет ли тогда интересно жить? Очевидно, что нет.
Прав Довлатов в своей любви - прикосновение удивительной чистоты дарит Хэмингуэй. Ведь "лучше гор могут быть только горы". Душа Гарри обрела свою свободу на вершине горы Килиманджаро. Весь роман Гарри повествовал своей жене о каких-то потёмках своей души: будь то об обретении истинной любви, о писательском таланте, который он нещадно загубил, о жизни и воспоминаниях. Страшно умирать, особенно если сожалеешь о чём-то. Смерть можно рассмотреть в двух контекстах: либо как возможность делать то, что хочется, либо как возможность делать то, что не сделал раньше. И каждый для себя определяет свою стезю, в которой он будет двигаться по времени приближения смерти. Гарри говорит о том, что он жил, но по сути его жизнь давно закончилась. Соответственно, он просто существовал.
Печальное произведение с красивым языком и интересным сюжетом. Малая проза Хемингуэя не оставляет меня равнодушной.

_____
Люди, любите, храните, ждите. Просящему дайте, своим врагам прощайте. Надежду не убейте. В Бога верьте. Всем сердцем-искренне верьте. Почитайте родителей. Прощенья просите, у тех, кого обидели, кого ненавидели.<...>В Мире будь самим собой, жить не торопись.
Любить. Хранить. Ждать. Прощать. Отдавать. Ценить. Почитать. Верить истинно, всей душой,искренне живите Вы. (c) Баста и Дыши - Отпустите меня.

«Париж никогда не кончается, и воспоминания каждого человека, который жил в нем, отличаются от воспоминаний любого другого. Мы всегда возвращаемся туда, кем бы мы ни были, как бы он ни изменился, независимо от того, насколько трудно или легко было до него добраться. Он всегда того стоит и всегда воздавал нам за то, что мы ему приносили».

Праздник, который всегда с тобой. Воспоминания, которые никогда тебя навсегда не оставят. Да, спустя годы, десятилетия ты забудешь детали, мелочи, но не забудешь ощущений, настроений.
Париж 20-х годов 20 века, молодость Хемингуэя, молодая жена и ребенок, маленькая квартирка не в лучшем районе, лишенная привычных для нас, детей цивилизации, удобств. Радость от работы, от создания рассказов, даже если они рождаются мучительно за столиком парижского кафе. Радость от еды, потому что всегда хочется есть – не непременное ли это сопровождающее жажды жизни. Путешествия, пусть на последние выкроенные деньги, но приносящие счастье и дарящие тепло.
И встречи, встречи, встречи… Гертруда Стайн, Джеймс Джойс, Френсис Скотт Фицджеральд, Эзра Паунд: планы, задумки, мечты, несчастья и обычная человеческая жизнь. Кофе, виски и разговоры о литературе, жизни, людях. «Потерянное поколение», собравшееся, чтобы показать, что оно же и талантливое…

Наш, нищебродов, единственный шанс побывать в Париже - это читать такие вот книги. Однако, как буйно помешанному не на топографии, а на литературе, мне было интереснее читать портреты известных писателей, таких как Фицджеральд, Стайн или Джойс.

Прежде у меня был стереотип, что писатели это нравственный идеал людей, ибо раз они достаточно умны, чтобы написать замечательные произведения искусства, то они, мол, достаточно умны, чтобы вести правильную, образцовую жизнь. Мемуары Хэма в очередной раз доказывают мне наивность того давнего моего представления.
Скотт Фицджеральд - подкаблучник и тряпка + проблемы с алкоголем.
Гертруда Стайн - капризная бабёнка.
Форд Мэдокс Форд - надоедливый и неприятный.
Эрнест Хемингуэй - игрок в азартные игры + проблемы с алкоголем.
И т.д., и т.д.

Впрочем, Хемингуэй изображает этих и других своих коллег не только с отрицательной, но и с положительной стороны, создавая многогранные образы, не лишенные своего обаяния.

Хэм точно не был первым, кто романтизировал Париж в мировом культурном пространстве. К тому же Париж - сам себе реклама. Но вот в отличие от людей, город показан однобоко - он всегда праздник, но никогда не траур. Видимо, это то, каким автор запомнил Париж. Лично мне не хватило обратной стороны Парижа, его негативной изнанки (как было у Генри Миллера), присущей любому крупному городу.

Раздражало, как Хэм с женой, "голодая", сидели не на хлебе и воде, а уплетали всяческие яства, запивая их десятками сортов вина. То ли понятия о голоде для русского и американца различны, то ли я ничего не смыслю во французской кухне.

"П, КВСТ" - лайтовые ностальгические мемуары, к тому же небольшие по объёму, которые придутся по вкусу всем любителям литературы "потерянного поколения".

Эта книга вызывает удивительно полярные оценки - от любви через скуку к неприязни, и я много лет откладывала её, как и вообще знакомство с кумиром советского поколения 60-х, Эрнестом Хемингуэем. Откладывала еще и потому, что понимала, что книга была написана (или недописана) в 1960-м, меньше чем за год до смерти, человеком далеко не юным и совсем уже не счастливым.
И напрасно откладывала, как выясняется. Потому что молодость, голод, безденежье, стремление творить, попойки, прогулки и работа в кафе, разговоры с друзьями, чтение - все это описано таким светлым, каким почти наверняка не казалось тогда, когда эти события происходили - в 20-х годах ХХ века... Так получилось, что прошлой зимой я трижды посетила выставку "Модильяни, Сутин и другие", посмотрела снятый для неё фильм, и как-то особенно прониклась атмосферой тогдашнего Парижа, этой беззаботной нищеты и творчества, изумительных встреч будущих кумиров, веселых пирушек и жестоких похмелий, красивых женщин и рассерженных друзей, любви, ненависти, ярости - всех проявлений эмоций и жизни.
И вот в совсем небольшой книге воспоминаний Хемингуэя о том времени я снова увидела тот же город, тех же людей, и этот безалаберный образ жизни, который романтизировать можно, наверное, только после того, как тебя догнала слава, и свобода, и успех, и усталость... Так нежно он пишет о своей первой жене Хэдли, что можно почти забыть, насколько она не последняя, так весело о своих друзьях и собеседниках, что удается не задумываться, насколько сложным был этот период жизни и для Джойса, и для Фитцджеральда. Благодарна я американскому писателю и за то, как высоко он оценивает русских писателей, особенно, конечно, Чехова. Интересны мне его разговоры с Эзрой Паундом и Гертрудой Стайн, замечательно описан этот писательский раж, когда каждый, кто вмешивается в создающуюся историю со своим самым пустяковым вопросом, способен вызвать негодование, и даже ярость. И чудесен этот навсегда запечатленный автором образ того Парижа, который умеет быть Праздником. И не думаю, что этого Парижа больше нет, как пишут многие рецензенты. Наверное, как и мой Питер, этот Париж умеет прятаться от беглого туристического взора, и он все-таки живет не на улицах и в кафе, а внутри пишущего, потому что для того, чтобы праздник был всегда с тобой, его стоит носить в душе, а не искать во внешнем мире. :)
Пожалуй, в этот раз я еще должна признаться, что на моё восприятие оказал воздействие тот факт, что я книгу слушала. Со мной это случается нечасто, но здесь интерпретация текста абсолютно неизвестным мне Родионом Приходько, похоже, немало добавила очков в плюс книге. Голос очень мягкий, интонации спокойные, читает так, как будто действительно писатель рассказывает о своей жизни. Добавлено немного музыки, очень уместной. В общем тем, кто сомневается в формате - рекомендую слушать.
Удивительно, конечно, насколько светлую книгу сумел написать Хэм всего за год до своей трагической смерти. И жаль, что она настолько небольшая по объему, и содержит такое количество умолчаний. Впрочем, если говорить обо всем, наверное, эти воспоминания и не могли бы получиться такими светлыми.