Сочинения Иосифа Бродского. Том V

Сегодня мне хотелось побыть одному... Оставить на завтра все нерешённые дела и передвинуть все планы на следующий день. Сколько их ещё впереди? Честно? Мне глубоко наплевать! Чего ты так смотришь? Я успею пожить. Быть счастливым, разочарованным, гордым, тщедушным, высокомерным, раздавленным. Только завтра. Сегодня я хочу быть задумчивым и разобраться, что скопилось в моём прожитом прошлом. Просто куда-то идти в сопровождении музыки, что звучит из миниатюрных розовых наушников, нелепо торчащих в моих холодных ушах. Вполне вероятно, что я смогу ничего не успеть и жалеть о минутах, когда я безвольно пересекал немыслимые улицы города и разглядывал горящие окна. Только не сегодня. Во мне полбутылки вина, усталый взгляд на помятом лице, укутанном в тёплую куртку, и мысли о прошлом, что стёрли с меня умение выдавливать осколки улыбки. Меня одинаково не веселят диалоги прохожих, капризность чужого ребёнка, пятиминутно-влюблённые пары или пьяный субъект, что попросит у меня сигарету со вкусом томящейся вишни.

– Извини, парень... У тебя сигареты не будет? - спросил он с блуждающим взглядом.
– Конечно. Держите! - достав сигарету я обнаружил, что пачка стала на половину пустой, в тон моему  настроению.
– Спасибо! - сказал он и ушёл с глазами полными благодарных оваций.
– На здоровье! - сказал я вслед и задумался.

"Может бросить курить? Хотя эта привычка, одна из немногих деталей каждого дня, что делает меня хоть немного счастливым. В жизни и так мало счастья. Какой бы могла быть жизнь без утреннего кофе и первой сигареты после короткого сна? Такой же бессмысленной," - подумал я и закурил, смотря на одинокий фонарь.

"Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно все, особенно – возглас счастья.
Только в уборную – и сразу же возвращайся..."(с) Иосиф Бродский

"Какого чёрта я вышел? Почему я помню эти стихи? Зачем я выпил столько вина? Теперь мне нужно искать подворотни, чтобы справить нужду, втиснувшуюся в список более важных проблем и занимающая с этой секунды почётное первое место," – размышлял я, едва пошевелив вслух губами и начал рыскать глазами по сторонам, ускоряя спешность широкого шага. Пытаясь отвлечься я думал о пришедших на ум строках  писателя, что не раз поражал меня сказанным слогом.

"Бродский. Сколько он страдал в своей прожитой жизни? Сколько пережил всему вопреки," - думал я, разглядывая поверхность старого дома, скрывающего под своим фасадом десятки бывших коммунальных квартир. Я вспоминал написанный текст, поразивший меня более полугода назад, где в своём произведении автор рассказывал о периоде взросления, родителях, бедности и полутора комнатах в которых он ютился с людьми беспечно давшими короткую жизнь. Эссе начиналось со слов: "В полутора комнатах (если вообще по-английски эта мера пространства имеет смысл), где мы жили втроем, был паркетный пол, и моя мать решительно возражала против того, чтобы члены ее семьи, я в частности, разгуливали в носках. Она требовала от нас, чтобы мы всегда ходили в ботинках или тапочках. Выговаривая мне по этому поводу, вспоминала старое русское суеверие. "Это дурная примета, – утверждала она, – к смерти в доме".

Тапочки... Как же нелепо и неудобно. Звук шаркающих шагов соседки над моими квадратными метрами меня раздражал не первую зиму. Видимо она не скоро умрёт, судя по логике матери Бродского. Как смерть могла быть связана с носками, что растирают протоптанный пол? Глупость. А сколько умного в этой бессмысленной жизни?

Однако в самом произведении было скрыто столько сокровенности мысли. Столько боли, переживаний, терзаний, тепла, что не выразить множеством многоточий в конце каждого из моих предложений.

С какой любовью он говорил о родителях, как страшился послевоенного времени и влияний режима. "Они все принимали как данность: систему, собственное бессилие, нищету, своего непутевого сына. Просто пытались во всем добиваться лучшего: чтоб всегда на столе была еда – и чем бы еда эта ни оказывалась, поделить ее на ломтики; свести концы с концами и, невзирая на то, что мы вечно перебивались от получки до получки, отложить рубль-другой на детское кино, походы в музей, книги, лакомства. Те посуда, утварь, одежда, белье, что мы имели, всегда блестели чистотой, были отутюжены, заплатаны, накрахмалены. Скатерть – всегда безупречна и хрустела, на абажуре над ней – ни пылинки, паркет был подметен и сиял." В голове так и рисуется образ привычной семьи, похожей на моих родителей, с фирменной фразой: "Прожили день. Слава Богу! Спасибо!"

Только зачем и к чему он был прожит? Хотя к чему эти вопросы? Глупость. Просто живи и пытайся быть счастливым. Как это? У всех выходит по-разному. А у меня не выходит совсем...

Отвлекаясь я пытался вспомнить следующие строки стихотворения, но никак не мог найти в голове второе четверостишье. "Не выходи из комнаты, не вызывай мотора. Чёрт! Что дальше? Я совсем не помню," - подумал я нырнул в огромную арку, чтобы скрыться от взглядов проходящих людей, цитируя третий столбик, который был мне более наиболее близким:

"Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
таким же, каким ты был, тем более – изувеченным?" (с) Иосиф Бродский

"Зачем же я вышел? Мог остаться, чтобы читать," - думал я вспоминая содержание небольшого эссе. В книге было много историй о родителях и чрезмерной тоске, что разъедала сущность души больше всех ядовитых кислот. О том, что он знает о периоде знакомства, их жизни и смерти. Жизнь скрытая в историях и воспоминаньях о прошлом. Здесь было сказано о нормах жилых площадей, норме жизни, бедности, власти, тоске, мебели, потолках и буфетах. Он говорил, что ни одна страна не овладела искусством калечить души своих подданных с неотвратимостью России, и никому с пером в руке их не вылечить: нет, это по плечу лишь всевышнему, именно у него на это достаточно времени. "Как же грустно и глубоко," – думал я смотря на разбитые окна.

Эта книга повод подумать о том, насколько ты знаешь родителей. Повод поговорить и узнать что-то о них, не дав вам умереть таинственными незнакомцами. Задуматься над жизнью в эмиграции, словам против действующей власти и ограничением рьяных свобод. Подумать о счастье и разных несчастьях, что ждут впереди или были прожиты. "Кто беден, готов утилизировать все. Я утилизирую чувство вины." (с) Иосиф Бродский

Я выбрался из арки с собственным чувством. Каким? Пустоты... Думал о свободе и смерти. Прямо как он. Думал на кого я похож из родителей и сколько осталось прожить. Надеюсь, что долго. Хотя бы для них, потому что собственной ценности я не имел, вне пределов глубины их подавленных глаз. Я думал о системе власти, о своём скомканном будущем. Шёл домой, где меня ждала вторая половина бутылки вина. В пространство собственных полутора комнат, что скроют меня от людей, но не от собственных мыслей. "Что до меня, – последовал ответ, – то я предпочел бы превратиться в пепел сразу, нежели умирать медленной смертью, постигая сам процесс", - говорил отец Иосифа Бродского. "Как же чертовски он прав," – думал я поднимаясь по лестнице и вставляя ключи в проём собственных комнат. В голову снова лезли стихи, которые стали мотивом всех мыслей этого вечера. Сделав глоток сухого вина, что увлажнил холодные губы я процитировал вслух, среди немой пустоты:

"Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса." (с) Иосиф Бродский

"Нужно позвонить родителям. Я так давно не звонил. Может быть мне станет легче, услышав их измученный голос," – подумал я и стал искать телефон в левом кармане нестиранной куртки. После пары громких гудков мне придётся разрушить четвёртую стену, чтобы сказать, глядя в глаза читателю данной рецензии: "Цените родных. И конечно..."

"Читайте хорошие книги!" (с)

Не могу подобрать слов - печатаю и стираю - произведение небольшое, читается за один вечер и писать на него длинную рецензию нет смысла.
Эссе Бродского "Полторы комнаты" - это такая невероятная тоска о своих родителях, которую не сможет понять тот, кто этого не пережил. У меня во время прочтения был такой камень в душе и в горле - что я даже не знаю, как сейчас от него избавиться. Бродский эмигрировал в США - 13 лет его родители пытались получить разрешение, чтобы повидать сына. Они делали много-много попыток - и постоянно отказ.
Бродский пытается в этом эссе записать все свои яркие воспоминания о детстве, о родителях - какие они были, на кого он больше похож. Автор пишет о свободе и том что это свободу у его родителей нагло забрали; о том как тяжело быть евреем в сталинской России; о том что если ты сделаешь что-то не так - донос напишет твой же сосед.
Бродского мучает чувство вины, что родители умерли, как его и не увидев. Он пытается найти себе оправдание и облегчить свои страдания.
Книга заставляет задуматься о своей жизни, о своих родных - переоценить некоторые свои поступки.

Для меня Бродский - в первую очередь поэт, хотя на его прозу, в частности Меньше единицы и Полторы комнаты / In a Room and a Half , поглядываю уже давненько.
Первое, что удивило, эссе написано по-английски, но переводился на русский под присмотром самого автора. К чему такие сложности? Да бог его знает! Второе, я думала, что переименованный город - это уже в 90-х, но нет, переименованный - после прихода советской власти.
Это попытка вспомнить то, чего никогда не знал, попытка осознать величие города, попытка вернуться туда, куда нельзя вернуться больше никогда. Это не путеводитель, и не гид по Ленинграду, это небольшие заметки, небольшие кусочки истории, тщательно сохраненные и записанные. Зачем? Да чтоб просто были!

Полторы комнаты” - эссе Бродского, написанное (как и большинство других не стихотворных текстов) на английском в эмиграции. Это своего рода рефлексия о смерти родителей, об утрате, усугубленной невозможностью с ними проститься (после отъезда из СССР ни поэт, ни его родители не получили разрешения на встречу). Можно сказать, что параллельно развиваются две темы - воспоминания о доме, семье, о “полутора комнатах”, и размышления о памяти и забвении, о сохранении связи с близкими не только сквозь расстояние, но и сквозь время. Объем небольшой (приводятся параллельно и английский оригинал и русский перевод - если оставить что-то одно, книжка совсем исхудает), а содержание - во многом не только частное, но и интимное. То есть, вы можете узнать какие-то подробности жизни и быта Бродского, но это не легкое чтиво для удовлетворения любопытства, поскольку он пишет не просто о личном, а о глубоко личном, о потере.

И кстати, в Питере есть одноименный музей, включающий ту самую жилплощадь - мне очень понравилось (тем более вход через книжную лавку).

"Путешествие в Стамбул" чем-то неуловимо напоминает "В дороге" Олдоса Хаксли. У них разный стиль: Хаксли лаконичен и саркастичен, Бродский серьёзен и высокопарен. Они ставят перед собой разные задачи: Хаксли, как в некотором роде акын, вещает о том, что видит в путешествиях, Бродский уходит в дебри истории. Они, в конце концов, пишут о совершенно разных мирах: Хаксли колесит по Западной Европе (преимущественно Италии), Бродский бродит в пыльном Стамбуле. И всё же они сходятся в своей постулируемой субъективной "погрешимости", в попытках увидеть за каменной грудой чуть больше, чем достопримечательность и памятник архитектуры.

Интересно, что в эссе нет лиричности, какую обычно ожидаешь от, прежде всего, поэта. Эти рассуждения о времени, о вечном больше к лицу философу или скорее даже историку. Я не во всём согласна с автором, особенно в контексте вечного противопоставления западной демократии и восточного деспотизма. Как будто европейские монархи не травили своих родственников, не заточали в темницах жён, не уничтожали детей. И всё же не могут не восхищать широта охвата, нешаблонность, филигранная точность и меткость формулировок. "Когито эрго сум" уступает "фотография эрго сум" - да это же про мой инстаграм! Хотя написано ровнёхонько в дни моего рождения. А гениальное сравнение визуального облика стамбульских мечетей с жабами? "Эти гигантские, насевшие на землю, не в силах от нее оторваться застывшие каменные жабы! Только минареты, более всего напоминающие — пророчески, боюсь, — установки класса земля-воздух, и указывают направление, в котором собиралась двинуться душа. Их плоские, подобные крышкам кастрюль или чугунных латок, купола, понятия не имеющие, что им делать с небом: скорей предохраняющие содержимое, нежели поощряющие воздеть очи горе. Этот комплекс шатра! придавленности к земле! намаза." Да я же это сама чувствовала, стоя перед Софией или Новой мечетью, просто не могла сформулировать.

Бродский прекрасен что в стихах, что в прозе. В прозе даже более, потому что для стихов всё-таки нужно особое настроение.

Как-то так вышло, что, дожив до седин, я не познакомилась с творчеством Бродского. Да, я читала отдельные его стихи, но очень обрывочно и фрагментарно, захотелось более глубокого погружения.
Тем более, в пандемию, только ленивый не цитировал: «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку», чтобы иронично подчеркнуть происходящее.

Эссе «полторы комнаты» к изоляции не имеет никакого отношения, но многое значит для осознания категории пространства.

Этот сборник написан уже после смерти родителей Иосифа Александровича, и эти эссе стали чем-то большим, чем просто воспоминаниями о жизни в том пространстве полутора комнат. Это усеченная версия мемуаров, полный вариант которых мы никогда не увидим. Тут о родителях, о детстве и судьбе, о жизни в тоталитарном государстве, о быте и бытии, уловимом глазом и одним только сердцем. Написано пронзительно и трогательно. Невыносимая тоска по тому, что не сбылось, что превратилось в руины. Через историю своей семьи Бродский показал неприглядную правду о бесчеловечности государственной системы.

Поэзия – отдельная стихия, но в малой прозе проявилось такое владение языком и метафорами, что я даже рада, что купила издание в мягкой обложке, его удобно носить с собой и перечитывать при каждом удобном случае, а это обязательно хочется сделать.

До прочтения этой книги, честно говоря, к Бродскому я была равнодушна.
Читала, мягко говоря, не очень ласковые отзывы о нем, как о человеке, у Лидии Корнеевны Чуковской, а т.к. я ее нежно люблю, то и Бродский вызывал у меня, попрошу заметить, с ее слов больше негативчик, чем позитив. После прочтения этого эссе не могу сказать, что мое мнение кардинально изменилось, но уже на жизнь и творчество Иосифа Александровича я взглянула с интересом.

Всем известно, Иосиф Бродский был единственным сыном в семье. Он родился за год до Второй мировой войны в Северной столице России, прожил всю свою юность в «полутора комнатах» на улице Пестеля, в Доме Мурузи. Первый раз поэта арестовали в 1960 году, но очень быстро выпустили, а в 1963 году его начали по-настоящему преследовать за диссидентские высказывания. В 1964 году он был арестован за тунеядство и в этом же году, пережив сердечный приступ, направлен на принудительное лечение в психиатрическую больницу. После нескольких судебных заседаний Бродский был признан виновным и отправлен на принудительное поселение в Архангельскую область. В 1972 году Бродскому «предложили» уехать, и он вынужден был согласиться. 4 июня 1972 года его лишили советского гражданства и он уехал в Вену.

Десять долгих лет Мария Моисеевна и Александр Иванович Бродские обивали пороги госучреждений, чтобы получить разрешение на выезд в Америку для встречи с единственным сыном. Они не собирались эмигрировать, слишком стары они были для таких перемен. Но в ответ слышали только одно: «Не целесообразно». Иосиф Бродский больше никогда не увидел своих родителей.

45 глав. Каждый абзац. Каждая строчка.
Каждое слово пропитаны любовью и тоской о родителях.
Если до прочтения этой книги вообще ничего не знать о судьбе автора, то после прочтения у читателя складывается цельная картина: кем были родители Бродского, их привычки, манеры, взаимоотношения, где жила семья, какие семейные традиции дороги поэту.
Здесь каждое слово выверено и на своем месте.
Каждая глава – это для автора целая Вселенная, где он может в мыслях прикоснуться к воспоминаниям о родителях. Очень понравился рассказ о птицах, которые поселились около дома Бродского после смерти его родителей. Причем сначала одна птица, через год вторая... очень символично. Я в такую мистику верю.
Мне вообще хотелось прочитать эту книгу на одном дыхании, но чувства, с которыми, как мне кажется, автор писал эту книгу, не давали мне этого сделать. Растягивала, не могу сказать, что удовольствие, наверное, больше в погружение в чужую жизнь, как могла...

Я читала книгу в чудесном оформлении с фотографиями Бориса Смелова. Данный экземпляр будет шикарным подарком всем любителям и ценителям Бродского.

Первый Бродский который меня задел и просто запал в душу: уж очень он тепло и с нежностью вспоминает о своих родителях и о жизни в коммуналке, что иногда невольно начинаешь улыбаться, но это иная улыбка - грустная и печальная, веет всё же тоской и безысходностью.. Всё эссе пропитано печалью и необратимостью произошедших событий: они были, но теперь кончились и их не вернуть никогда.
Не знаю, буду ли я со временем перечитывать, но вспоминать Иосифа Александровича и его родителей буду, с теплом и любовью.