Кровь на полу в столовой

Давайте будем откровенны и признаемся хотя бы сами себе: если бы на обложке этой книги не стояло имя Гертруды Стайн, то никто не стал бы читать ее дальше первых трех страниц. Если бы Стайн жила и творила в наше время, вполне возможно, что не только читать, но и издавать ее тоже никто не стал бы. Не потому, что все настолько уж с ней плохо, а из-за того, что это явно не литература для широких масс. Я бы даже сказала, что проза Стайн "не для всех".
Лично у меня "Кровь на полу в столовой" вызвала крайне противоречивые чувства, хотя я и не чужда разных литературных изысков. Знакомство с автором вышло немного разочаровывающим, ведь из-за того, какие комплименты Гертруде Стайн отвешивают любители хорошей прозы и критики, я ожидала чего-то действительно шедеврального. А получила я несусветную путаницу слов, смысл которой можно лишь смутно уловить, да и то лишь после прочтения предисловия к американскому изданию. Впрочем, я все же понимаю тех, кто читает подобное. Благодаря своей уникальной форме, этот детектив похож на заокеанский радиоэфир, с помехами, перебоями, нечеткостью. Для меня такое чтение было любопытным новым переживанием, но вызвавшим определенный дискомфорт. Эта книга своим ритмом как будто гипнотизирует читателя. Вы пробовали когда-нибудь читать, будучи в стельку пьяным? Вот тут абсолютно то же ощущение. Кому-то оно, наверное, может понравиться.

Гертруда Стайн в этой книге наконец-то делает решительный шаг вперед, к своему стремлению - "нулевой степени письма" по Р. Барту. И это ей удается на ура. Берет она для этого новый для того времени жанр "детектива", препарируя и разделывая его до самого основания, до каждого слова, в следствие чего слово начинает жить самостоятельной жизнью, обрастает другими словами и выстраивается в некое кристально чистое вещество, субстанцию, чистую, свободную от образов, инграмм и прочего хлама в нашей голове. Также показательна сама форма детектива, это убийство (а может и не убийство), находится не в конце, как было заведено в литературе до эпохи модерна, а в начале, и оно пускает волны, словно пульсирует, заставляя само произведение жить, расти, развиваться, причем именно таким чистым, наивным и свободным, как того желала Гертруда Стайн.

Эту книгу могла бы написать сумасшедшая Дарья Донцова, прежде чем поджечь свою квартиру, или Агата Кристи, возомнившая себя тыквой. Увлекательный набор слов, в котором запрятаны аж три неразрешимые загадки: два убийства и одно полуубийство. О них можно узнать, прочитав пердисловие, очень интересное, кстати. Там, среди прочего, о том, почему американцы все как один преступники, и как Алиса Токлас превратилась в безжалостного убийцу "шести миленьких голубков", которых она задушила собственными руками.

В самом тексте таится чудная литературная безделушка:

Самое интересное заключается в том, что слово "пианино" совершенно никак не связанно с теми местами, куда их поставил издатель. Вот, например, как это выглядит:

Есть много мест на свете где все замужем, даже в деревне, а некоторые ничего подобного. Подумай-ка над этим, даже в деревне, а некоторые ничего подобного.

Вот мы и добрались до трех молодых женщин, которые друг с другом незнакомы, но все же знают друг о друге как, и каждая замужем.

[пианино]

Мейбл была замужем.

Хорошее место выбрали для слова "пианино", подходящее...

Впрочем, "пианино" - такое слово, что его можно вставить где угодно. Даже в разговор можно вставлять пианино это слово, оно такое гибкое и податливое...

Возвращаясь к самой книге, следует отметить ее приятный цвет и размер, черноту букв и белизну бумаги, два женских лица на обложке и одно за спинке, капельку крови на логотипе издательства, и несколько важных для саморазвития фактов, например, о том, что цемент найти совсем не сложно. Если не верите, вот, читайте:

Уважай бедность языка. Уважай нищие мысли.
Вот "Автобиография Элис Б. Токлас" как-то не покатила, но на фоне "Столовой" это все полумеры - там много имен и названий, а уж от этого-то нужно избавляться в первую очередь. Потом и от всего остального. Это так же прекрасно как монотонная физическая работа. Отчищать пригоревший жир или намыливать белье под струей воды или выбивать ковры, Гертруда Стайн делает то же самое с языком, пока денотаты и коннотаты не начнут сходить с него, как ржавчина с металла. Ты язычествуешь там, где исчезает язык, написала Кэти Акер.
Лиззи ты не возражаешь.

Бесстыжий глас разума нанизывает, умаляя, слова, придавая их сочетаниям несвойственные замыслу автора значения. Неосознанная в той мере, сколь и необходимая, попытка упорядочить предстающие и находящие себя вновь и вновь в вашем сознании предложения-рубежи претерпевает поражение, которое, вопреки ожиданиям, приносит лишь наслаждение, доселе не испытываемое при чтении художественной литературы. Прикосновение к животрепещущим слогам ввергает в экстатическое состояние.
Язык, обретший свободу.
Гертруда Стайн, успешно вышедшая из творческого кризиса.

первая книга с начала войны, о которой мне хочется написать.

я очень понимаю тех, кто в хаотичные времена обращается к такой же литературе — к странным форме и содержанию, к условному модернизму — мне это близко и как читательнице, и как персоне с интересом к литературоведению, лит процессам, и как писательнице (работе над моим прекрасным хронологическим, структурированным романом — труба. как я могу заниматься им, когда я с трудом заканчиваю начатые предложения, настолько все сумбурно в голове. зато появилось желание вернуться к драной экспериментальной повести, которую я начала и забросила несколько лет назад. ей и думаю заняться).

кровь на полу в столовой — это детектив, но вовсе не детектив, потому что никого так и не убивают (впрочем, это не точно), и ничего не расследуют, все только говорят-говорят-говорят, и из этого можно собрать автобиографическую историю из жизни стайн, и в этом можно разглядеть ворох отсылок на всяческий тру крайм, и в этом можно прочитать то, что актуально и важно персонально вам.

мне было то забавно, то грустно. мне с ней стало чуть легче. я с ней немножко выдохнула.

книги стайн — это т.н. сложная литература, с определенным порогом входа, но я очень и очень рекомендую игнорировать и сложность, и пороги, и все на свете — а просто попробовать.

возможно, она окажется для вас такой же утешающей, какой оказалась для меня. возможно, вам станет интересно порасследовать сам текст — в русскоязычном издании от колонны, которое я читала, есть отличный переводной комментарий к тексту (но я настаиваю, что их нужно читать после текста, а не до) и две повестушки, которые можно считать дополнениями к нему, или можно погуглить самой, что там как вообще было, что за лиззи, что за люди, что за события, или можно самой придумать объяснения всему и всем.

не стоит ограничивать себя привычной литературой — сейчас, особенно. у непривычного есть большой шанс оказаться более приятным-полезным-мучительным, таким, каким вы хотите, чтобы было искусство.

мой блог

Трудно было читать эту книгу, труднее было закончить ее. Книгу, да. Потому что трудно было читать, ну трудно же! А труднее закончить. Да.
Примерно в таком стиле написано ЭТО, вроде книга,да. Назвать ее книгой как-то и язык не поворачивается.
Несмотря на то что после прочтения остался легкий оттенок ветреной радости, содержание меня совсем не устроило, и дело не в том, что Стайн пишет в несвойственном большинству писателей стиле, а потому что такая намеренно помпезная манера изложения мыслей никак не может не раздражать. По большей части встречаются абсолютно бессвязные предложения, и уже устала задумываться ЧТО такого важного в том, что я сейчас прочитала? К тому же эти умышленные опущения запятых. Хочется спросить: это специально так, чтобы читатель проверял свою грамотность или додумывал за автора? Если Стайн хотела таким образом привлечь к себе читательское внимание, то как получилось - судить ей.
Существуют ведь писатели, которые пишут так, что захватывает дух, хочется перечитывать не то что абзацы, а целые страницы. В большинстве таких случаев автор делает упор на содержание, а не на стиль, ведь так? Разве умный человек будет сидеть и терзать себя тщеславными мыслями вроде "ну что еще такого придумать". Это очень ощущается, это искусственно созданное детективишко.
Гертруда всегда стремилась к славе, она день и ночь мечтала о том дне, когда ее будут знать в лицо. Еще одно доказательство того, как коммерчески настроенная личность создает "захватывающие дух" книжечки.