Избранные сочинения в 3 томах. Том 3. Лолита. Стихотворения. Событие

Я очень люблю этого писателя и стараюсь иметь на своих книжных полках и (куда уж деваться от электронного пространства) в своих закладках на «рабочем столе» как можно больше книг и всяких других публикаций связанных с ним, о нем и с его творчеством. По ссылке о новинках мне скинули рекламу о появление этой книги и это был мгновенный посыл к её покупке.
Это абсолютно новый сборник стихов В. Набокова, который просто покорил меня с первого взгляда (хвала дизайнерам) своим лавандовым цветом обложки и безусловно БАБОЧКАМИ. Ведь бабочки в его творчестве занимают одну из главных мест и очень много значат!!!
Это книжечка абсолютно маленькая и тоненькая. Как известно Набоков начинал свое творчество с поэзии, но со стихами у него не задалось. Однако творчество В.В. в стихах имеет отголоски и его прозе. Поэтому стихи его тоже обязательно к изучению, если Вам интересен этот автор. Сборник представляет собой максимально полное собрание тех стихов, который он сам когда-то подготовил для издания. Этот сборник вышел в Питерском издательстве «Азбука-Аттикус». Просто с названием «Стихи», без всякого заискивающего пиара. К тому же книга с предисловием жены автора - Веры Набоковой и от этого она становится еще ценнее.

Я не фанатка его стихов. Мне он больше нравится как прозаик. Но я считаю, что если вам интересен автор, то и стихи его тоже нужно изучить, хотя бы для того чтобы понять каким бы он мог быть поэтом. К тому же как Вера Набокова в своем предисловии обращает внимание на никем не отмеченную главную тему автора, которая проходит сквозь его творчество как «водяной знак» – это «потусторонность». Ярче всего это видно в Стихотворении «Слава», где он определяет её как тайну, которую носит в душе и выдать которую не должен и не может.

У меня есть несколько любимых его стихотворений:
• «Бабочка»
• «Автобус»
• «Я странствую…»
• «В каком краю впервые прожурчали…»
• «Жемчуг»
• «Рождество»
• «Каштаны»
• «Влюбленность»

На мой взгляд все они очень атмосферные. Метафоры пронизывают все пространство стиха и заставляют окунаться в текст с головой. Ощущение, что как будто находишься внутри истории и видишь воочию все происходящее. Это его заслуга умения играть словами и образами. От его текстов невозможно оторваться настолько сильно происходит погружение и уход в созданный им мир. Поклонникам творчества советую прочесть и приобрести этот сборник. В моей библиотеке он занял достойное место среди других его произведений и греет мне душу своим присутствием.

Желаю Вам окунуться в прекрасный мир Набоковской речи и почувствовать себя счастливым!!!

Впервые я прочитала этот роман когда мне было 14 лет, и мне понравилось, особенно сама Долорес.
Перечитала я его в 19-20 лет, учась на 4 курсе университета и уже не Лолита, а Гумберт привлек мое внимание. Конечно его мотивы и потребности девиантны, но вполне объяснимы причем, им самим. И в 26 лет, около года назад я снова вернулась к этой книге и вот что я поняла: "Лолита" не о преступлении. "Лолита" не об одержимости. "Лолита" не о безумии. "Лолита" даже не о педофилии или жестоком обращении.

Лолита - это игра. Это шахматный матч Набокова. Это интеллектуальное упражнение гения. Это эксперимент в манипуляциях с читателями, в котором и возникают гипотезы.
Это ссылки на ссылки на ссылки на ссылки, и мне понадобилось 12 лет, чтобы полностью осознать, что меня просто провоцировали и привлекали мое внимание, но не к книге, а к АВТОРУ!

Я отдаю себе отчёт, что когда пишу хорошие слова о книге, являясь мужчиной 38 летнего возраста, то могу вызвать косые взгляды и полное непонимание, и даже представить страшно, что испытал Набоков публикуя это произведение. Но всё же.....
Тема однозначно и безусловно сложная и очень болезненная. Ни один уважающий себя родитель не допустит того, что происходит с ребёнком на страницах этого романа.
И я, как и Набоков, тороплюсь обьяснить причину своего восхищения книге.
Уверен, что все, кто любит читать, могут найти разницу между шедевром и ширпотребом.
Лолита с первой строчки говорит о том, что если вы прочитаете это произведение, то уже не сможете его забыть никогда. И не только из-за скандального сюжета, но и из-за невероятного языка.
Никогда ранее я не читал чтобы так был описан обычный номер в отеле, или тот же акт самоудовлетворения. Вроде написано что-то пошлое, но так, что сразу и не поймёшь, что стал свидетелем чего-то преступного.
И книга не только о преступной связи между извращенцем и маленькой девочкой, здесь есть и детективная линия, и приключения и психология.
Если вы, как и я долгое время просто знаете, что есть такая книга, но никак не можете решиться её прочитать или всё время откладываете, то перестаньте это делать. Закройте этот вопрос раз и навсегда. Так как эта книга одна из 100 тех книг, которые нужно прочитать.

С моей закадычной подругой Сашей (31 год, замужем, есть сын, профессиональная деятельность связана с цифрами и пьяными кочегарами) решили сыграть в «Дайте две», но без посторонних людей, четких правил, сроков и судей. Решили перечитать свет моей жизни, огонь моих чресел. Было смутное ощущение непонятости, прошедшее через 15 с лишним лет и вывалившееся в июле 2021. Цифру в 15+ лет определила Саша, я придерживалась мнения, что меньше (10 лет плюс минус год). Это важные цифры для понимания моего текста)

«Лолита» где-то приводилась как пример повествования от лица ненадежного рассказчика, но кто знал об этом в дветысячикаком-то году. Наверное, кто-то и знал, но не две девочки из глубинки где-то под Карагандой. Намного позже я (32 года, мама девочки семи месяцев и офисный планктон) поняла, что Набоков - трикстер, и нас, малолетних дурочек, он тогда обвёл вокруг пальца.

Читая недавно Кейт Элизабет Расселл - Моя тёмная Ванесса об отношениях девочки со своим учителем, вспомнила Лолиту. Ванесса тогда гремела из каждого утюга (разумеется, самого что ни на есть литературного утюга), и я обратила внимание на то, как героиня попугаем повторяет «он меня любил, он меня любил» и потом добавляет «ведь если это не любовь, то что это?». Вот оно, мое столетней давности понимание Лолиты в нескольких словах! Любовь оправдывает все. История должна быть любовной или пусть она не существует вовсе!

Пока мы читали Лолиту тогда, в давние-стародавние времена, красавица Alizee пела о том, что она - Лолита, и лишь она виновата в том, что все вокруг хотят ее. В начальной школедесятилетняя я с двумя другими учениками на классном чаепитии под песню «Зимний сон» Алсу с помощью липсинка изображала сцену, в которой Лолита влюбилась в маминого мужчину. Как мне нравилась эта постановка! Какая-то другая исполнительница пела, что «в каждой девчонке однажды проснётся Лолита». Казалось, что в том сумасшедшем мире ранних двухтысячных все романтизировали любовь профессора к маленькой нимфе.

Рассматривая себя в зеркале, ища в себе признаки нимфетки и не находя их, как я расстраивалась! Пускай мне было уже 15, здравствуй старость, все равно, вдруг что-то постнимфеточное сохранилось в уголке губ или где-то в изгибе шеи, но нет, ничего, пустота. Ах нет, это не про меня! Вся эта книга не про меня! А потом, когда я дошла до

господин Набоков совсем разбил мне сердечко. Снова мимо! Опять не про меня!

Сегодня мне кажется, что нимфеточность - субъективная категория, вкусовщина от Гумберта, что только Гумберт Гумберт решает, кто нимфетка, а кто нет. Саша считает иначе, она видит в них конкретный типаж и даже предложила двух девочек из времен нашей юности (ныне взрослых семейных женщин), я подумала над этим и добавила еще одно имя. И вот они три нимфы - Нина, Надя и Настя - три чарующих «Н» среди обычных детских лиц на школьном дворе, три демона, не чующих своей власти. Или чующих?

Эпизод, в котором Гумберт болтает о снотворном, напомнил мне фильм «Спящая красавица», где Эмили Браунинг принимает снотворное, и всякие старики платят за то, чтобы находиться с ней спящей в одной постели. Мне кажется, она могла бы быть нимфеткой в подростковом возрасте, во времена «Лемони Сникетт 33 несчастья» она и тогда выглядела моложе своих лет, благодаря какой-то хрупкости и миниатюрности. 

Читая я все вспоминала эти и другие эпизоды. Сначала вспоминала другие работы Набокова. Знакомясь с Гумбертом Гумбертом, угадывала в нем Вана Вина, который застрял в том дне, где он почти проник в сокровенные начала Аннабель, и в Аде угадывала признаки Аннабель. В образе Очкового озера угадывала озеро, то, что у облака и башни, куда так стремились герои: один искал уединения с огнем своих чресел, другой искал уединения души.

Потом я вспоминала, как была обманута трикстером. Каждый раз когда он звал девочку Лолитой, мне следовало бы помнить, что ее имя Долорес, а сама она зовёт себя Долли, как она и подписалась в том письме. Лолита, она более взрослая, развратная, без причины капризная, «лишенная, как это случается с детьми, всякого сочувствия к маленьким чужим прихотям» и несуществующая. Ведь мы ничего не знаем об этой девочке. Мы знаем только то, что нам сказал он. А кто, собственно, он? Как заметила подруга, в юношеском пылу как-то само собой промелькнуло и исчезло из ветреной девчачьей головы времяпровождение Гумберта в неких «санаториях», а свои диагнозы он счел, вероятно, слишком незначительными, чтобы ими делиться.

Запомнились живо его смакования всяких неприятных ему сцен, вроде созерцания женственных форм взрослых женщин, всех этих толстух, тюлених и прочих мерзостей, будь то грязные руки гимназисточек, размазывающих по прыщавым щекам тональный крем из одной банки, и все эти «нечистоплотные и опасные дети». Вызывает дикий кринж, какое-то разнузданное веселье и ощущение, будто я с Гумбертом, наконец-то, на одной волне. 

Вспомнила, как родители принесли из видеопроката кассету с фильмом 97 года, где под притягивающей глаза обложкой я смутно угадывала что-то скабрезное, что-то, что можно посмотреть только когда родителей не будет дома. На ней Лолита лежала на животе на траве, болтала ногами, листала журнал, две русые косички    падали на хрупкие девчачьи плечики. Я поняла, что очень хорошо помню фильм, но совсем не помню книгу. Я посмотрела фильм позже, в тот раз не вышло, но обложка-магнит запала в сердце. И все в моей голове о Лолите взято из этого фильма, и снова я совсем не помню, как читала ее. Может, я и не читала вовсе этой книги?

Саша уверена, что, конечно, читала, ведь книжка-то твоя! Саша помнит ее в серой обложке и принадлежащей мне. Я-то ничего не помню, и уж точно не помню, чтобы в моем доме была такая книга. Вообще, если уж на то пошло, об отношении к книгам в доме моего детства можно писать отдельные истории, леденящие душу любителей трогать книги, вдыхать их типографский запах.

Итак, я написала в ответ, что таки не моя это была книга, а наверное книга из библиотеки Сашиной бабушки. Мое воображение живо нарисовало мне, как в пяти тысячах километрах от меня Саша качает головой, что нет, там этой книги точно не было, и вообще, это загадка века, где мы тогда раздобыли эту книгу в эпоху до-интернета. 

Не в школьной библиотеке же!

Там лишь пылятся «Зачарованные охотники» некого К.К. Куилти-убилти! Но кто же Гумберт: один из многочисленных охотников - жертв коварной маленькой Дианы или он - Поэт, сам поймавший нимфетку в сети?

Мне все казалось раньше, казалось до последнего момента, что конец, где Гумберт готов принять ее обратно старую, семнадцатилетнюю, беременную и очкастую, оправдывает его; и даже недоумевала, почему она не приняла его «щедрое» предложение (хотя бы из корыстных побуждений), предложение от человека, любившего ее. Сейчас я думаю, что положение Долли не так уж и плачевно было. Деньги привалили, возможно, мужу действительно повезло бы с работой, она тоже вполне могла бы потом доучиться, найти хорошую работу. В крайнем случае у них была недвижимость в Рамздейле. Все не так уж и плохо. Мне кажется также, что то, что Долорес обзавелась семьей (вероятно, по залету, ну и пускай) говорит о том, что она худо-бедно со своей травмой справилась, а глуховатость ее мужа могла бы даже пойти на пользу их браку. И здесь я в корне не согласна с Гумбертом, который говорит, что Лолита пришла к тому, что «самая несчастная семейная жизнь предпочтительна пародии кровосмесительства».

Ах если бы не одно «но», которое я тоже пропустила в пылу своей юности! Что Лолита и маленькая Лолита пережили Гумберта всего на один месяц. И вот я снова задаюсь вопросом, действительно ли я читала эту книгу? У меня есть четкое ощущение, что да, читала (и Саша говорит то же самое), но я не помню ни деталей, ни обстоятельств. 

И есть только одно косвенное доказательство, что все-таки да. С первой страницы «Лолиты» я узнаю этот инфантильный стилёк гумбертовского письма. Узнаю, потому что сама писала так же в юные свои годы в своих наивных инфантильных дневниках. В слепом подражательстве повторяла за Гумбертом слова преувеличенного страдания и самохвальства, и вороньего насмешничества над всеми, кроме себя. Все это просочилось тонким ручейком в мою дырявую голову, в мою сумбурную писанину, и сохранилось во мне до сегодняшних дней. Каким-то образом я все это украла у Набокова, да сама не заметила как. Неважно, видно ли это со стороны, главное, что теперь я вижу откуда растут ноги всего моего мучительного творчества. Как же глубоко в меня это все проросло! А значит, Саша не ошиблась в своих расчетах, когда же «Лолита» случилась с нами. Забавно, что книга которую я не помню от слова совсем, оказалась в итоге определяющей меня, тихо-тихо жила внутри меня и продолжила бы тайно жить дальше, даже если бы июль 2021 года не пришел после июня 2021, а выпал и затерялся где-то в календаре, там же, где терялись обычные девочки в окружении трёх нимфеточных «Н».

Пока я шла к этой точке моего текста, я подумала, что мое первичное толкование «Лолиты» как истории мучительной любви не такое уж и неправильное, быть может, оно похуже и поскучнее других, но тоже имеет право на существование. Быков сказал что-то типа того, что Лолита - это детище войны, боль человека, заставшего две мировые войны. Что, если люди после Первой Мировой отважились на Вторую, то, значит, все доброе в мире уничтожено, и уже разрешено украсть детство у двенадцатилетней девочки, таскать ее по всей Америке на старом автомобиле, насиловать ее в сомнительных мотелях… Ах, не все ли равно теперь, когда мир катится в преисподнюю?

Тот максимум, который я увидела, уже описан в послесловии. В нем старая сладострастная Европа совращает молодую Америку, в которую Набоков сначала бежал от ужасов Европы, и в которую он по итогу принес свою сладострастную, запретную, но притягательную прозу. И где из Охотника он перевоплотился в Поэта.

На эту книгу мне довольно сложно писать рецензию, ибо она для меня слишком ценна и я приравниваю ее к чему-то возвышенному и невероятному.
Книгу прочла в 14 лет, она безусловно оказала на меня определенное влияние и я это ощущаю по сей день, хотя с тех пор прошло 10 лет.
Сама по себе история романа "Лолита" вызывает интерес. Это скандально, шокирующе и нестандартно. Именно это заставляет людей читать этот роман. По моим личным наблюдениям люди, прочитавшие книгу делятся на два типа - 1) влюблен(а) в книгу, восхищаюсь! и 2) отвратительная пошлая история, читается тяжело и вообще книга для психов!!
Почему так, сложно сказать. Обвинять людей из второй категории в плоскости мышления и ограниченности я могу, но не буду. Ведь прекрасно, когда есть несколько мнений, да и не бывает такого, когда идет тотальная похвала. Поэтому мой лишь совет - читайте, обязательно! Это классика, Набоков прекрасный писатель. И не только благодаря "Лолите".

Если вы хотите окунуться в тонкий, безумный и драматичный мир чувств, страстей и душевных страданий; если мечтаете прочувствовать все волнения с главным героем, учащение сердцебиения от любовных описаний - вам обязательно придется по душе.

Моя оценка 5 из 5.

Помните фильм, Форрест Гамп? Чудаковатый герой Тома Хэнкса, в начале фильма сидел на лавочке, с чудесной коробкой конфет. К нему кто-то подсаживался и он рассказывал им свою странную жизнь.
Подумалось.. а ведь моя удивительная книжная полочка, совсем как пёстрая коробка конфет, и рецензия моя, всё та же лавочка, к которой порой подсаживаются мои молчаливые друзья, незнакомые женщины, ангелы, даже.. и я им рассказываю что-то странное, прекрасное, грустное.

Да, у меня удивительная книжная полочка.
Словно Будда в нирване, она невесомо замерла возле стены, как бы поджав колени, утопая в шёпоте силуэтов весны на обоях.
В одиночестве, в печали и в тоске по моему смуглому ангелу, или просто, проснувшись утром и нежась в постели, под мягкими сугробами одеяла, из-под которого ласково пробился лилово-бледный подснежник моей левой ноги, я люблю ласкать взглядом мою смуглую полочку.
Иной раз, замечтавшись о любимой, не удержусь и поцелую полочку в её смуглое плечико.

- Здравствуйте, меня зовут Саша, и я целуюсь по утрам со своей книжной полочкой..

Так могли звучать мои слова на групповом приёме у психотерапевта.
Или на приёме анонимных алкоголиков.
Или на тайном заседании клуба, верящих в полтергейст.

У меня не совсем обычная полочка. Там не просто книги, как у большинства, которые читаны или очень нравятся, а те книги-друзья — с которыми можно умереть, с которыми прошёл и боль и счастье.
Вы думали о том, что.. когда вы умрёте, какой будет последняя ваша книга?
К вам придёт друг.. жена, не важно. Может даже вместе придут, и застанут вас, мёртвым в постели, словно с любовницей, с какой-нибудь модной и пустой книгой. А может.. застанут вас — с Толстым, с Набоковым.

Ах, порой до того размечтаюсь в утренней постели, глядя на мою восхитительную полочку: было бы славно.. умереть с любой из этих книг: голубоватый Платонов, зеленоглазый томик Марины Цветаевой (проза), утопающий в травке — Саша Соколов (Школа для дураков), Розовый Набоков, милая Рут Майер, поддатый Мисима в сером плаще на голое тело, флиртующий с томиком Достоевского..
Мой смуглый ангел, или мой друг, утерев слёзы, с грустной улыбкой сказали бы: Хоть Саша и был непоседой и тем ещё дурындой, но одного у него не отнять: чувство вкуса.
Славно вот так умереть… с синим томиком Набокова в объятьях.

- Присмотрись.. у него в объятьях, ещё зелёный томик Достоевского.

- Да, у Саши и при жизни были странные и свободные взгляды на любовь.

- Это же чуточку разврат, умереть.. с томиком Набокова и Достоевского, в объятиях.

- Да, но очень нежный разврат. Ты что сегодня делаешь вечером?

Боже, я порой навзрыд мечтаю по утрам в постели, представляя себя.. голым и мёртвым, таким ранимым и нежным… в постели, с Набоковым. С томиком Набокова, разумеется, а не с самим Набоковым. Не дай бог..
Ах, с моей удивительной полочкой, хоть на луну. И конец света не страшен с ней.
Выгляну в окно: мороз и солнце, синички раскачиваются на своих весенних качельках голосов, и думаешь с грустью: и сегодня, видимо, не наступит конец света..
А было бы славно, если бы наступил конец света и я бы мог спокойно, с наслаждением перечитать всю мою книжную полочку, пока люди заняты своей обычной паникой спасения жизней.
Да, было бы славно, снова обняться с Набоковым (с книгой).
Конечно, хотелось бы с моим смуглым ангелом..
Может потому я по утрам, до слёз мечтаю о Конце света?

С другой стороны, не обязательно же ждать конца света, чтобы перечитать любимые книги?
Подхожу к полочке. Голый и сонный. Глажу полочку. Набокова — целую.
Чуточку стыдно.. Потому что.. думаю то я в этот миг, о моём смуглом ангеле. Прости, Набоков..
Господи, до чего ты дожил, Саша!
Любимая твоя, в Москве, быть может думает, что я её уже давно забыл и вовсю развлекаюсь с женщинами.
Какое там! Стою, у книжной полочки, голый, чуточку озябший и худенький до неприличия, словно добавочно раздетый, в идиотических розовых тапочках, в слезах и с мыслями о смуглом ангеле, и… целуюсь, с полочкой! С Набоковым!
Синички качаются на качелях, словно весёлые сумасшедшие во дворики психбольницы, словно.. барабашки: качели их солнечных голосов, раскачиваются сами собой.. в пустоте, и на них никого нет.

Итак. Пьеса Набокова — Событие.
Звучит странно? Набоков и.. пьеса.
Звучит так же странно, как если бы Достоевский писал стихи.
Впрочем.. Достоевский и правда, писал стихи.

Набоков написал очень тонкую пьесу в чеховском духе, с чудесным, грустным юмором и.. с привкусом сна.
В хорошем смысле.
Горький был как-то влюблён в одну очаровательную девушку.
Он дал ей почитать свою новую новеллу. Через некоторое время, снова вошёл в комнату, и увидел нечто ужасное: любимая.. мирно спит в кресле, с книжкой Горького в руках.
В некоторой мере, это так же ужасно, как если бы… любимый человек вдруг заснул во время секса.
И ладно бы.. с другом, с другим, не с тобой, это было бы даже забавно.
Разумеется, Горький с ней — расстался.

Кто хоть чуточку знает Набокова, понимает: у него всё не то, чем кажется на первый взгляд.
Так для ребёнка, простой осколочек зелёного стекла в ладошке — вовсе не стекло, а чудо и небо в ладонях, небо, где-нибудь на спутнике Сатурна. Небо, которому снится солнечный зайчик. Ладоням снится солнечный зайчик… и спутник Сатурна.
Мне часто кажется, что в прошлой жизни, Толстой, вероятно был — женщиной. В позапрошлой — чудесным пегим конём на приволье.
Достоевский был огромным кипарисом на скале.
А кем был Набоков? Нет, не бабочкой: миражом в пустыне.
Или.. солнечным зайчиком, в руке у Христа-ребёнка.

Набоков  — мастер снов. И данная пьеса, по сути, удивительно подробно, воссоздаёт таинственный процесс, как у энтомологов, наблюдающих за превращением куколки, в бабочку — превращение нашей напрочь больной реальности — в сон и кошмар, и в этом смысле, конечно, эта на вид простая трагикомедия в чеховском смысле, не уступает тайным и древним тибетским манускриптам, в которых говорится о том, что наш мир — сон и покров Майи, и каждое живое существо в нём, по своему просыпается от этого сна: в любви ли, в настоящей дружбе, в творчестве.. в страдании или милосердии (по сути, это всё печальная радуга одного и того же распятого чувства).

Если бы в аду снились сны, они были бы похожи на пьесу Набокова: в ней всё смешано, спутано, как корни деревьев в тёмном и заколдованном лесу (так дети порой, потерявшиеся в лесу, прижимаются друг к дружке).
Да, в пьесе Набокова, всё ясно.. но в то же время, но крылья словно бы проявятся за плечами текста, с грацией призрака ребёнка, робко коснутся вашего плеча… вы оглянетесь, слегка вскрикните, и крылья чеширски исчезнут, светло улыбнувшись.
Исчезнут навсегда, и вы останетесь в аду, наедине со своими страхами, сомнениями, надеждами, причудливо отражёнными в разбитых зеркалах, коими, как известно, ад обставлен — как цветами.

В пьесе, перемешались образы и тени Онегина, Ревизора Гоголя, некая достоевщинка..
Завязка пьесы, проста и кошмарна как жизнь, от которой хочется проснуться, да вот беда — некуда, просыпаться.
Так бывает иногда и в любви: и жить некуда и умирать некуда, и приходится жить и умирать — в себя, в творчество. Шёпотом..

Жила была на свете — Любовь.
Похоже на начало грустной сказки, правда?
Любовь была влюблена в человека, чуточку не от мира сего, которому было тесно жить в кошмарных рамках нашего мира.
Таких людей сразу видно: им чуждо, как кошмар, всё то, о чём мечтают большинство людей: богатство, слава, карьера, сытая жизнь и не менее чудовищное сытое счастье, в которое так часто мечтают зарыться людские сердца, зарыться — в кошмарный сон жизни, словно бы присягнув ему, принеся в жертву — душу, любовь.

Не случайно у нашего героя, фамилия — Барбашин. Почти — барабашка.
Такие люди, порой в ужасе прижимаются душой, словно напуганные чудовищем, дети, -к прозе жизни, желая как бы прикрыться прозой будней, как листвой и травой.
После ссоры с Барбашиным, Любовь, на эмоциях, расстаётся с ним и.. выходит замуж за добропорядочного и милого художника.
Иногда такой порыв, у женщин, да и у мужчин — сродни броску Карениной под поезд.
В метафизическом плане, это падение ангела, с пылающих небес любви — на землю.
Это предательство не столько — бога, неба в груди — любви!, сколько, предательство — себя.
Проще говоря — маленькая смерть. Локальный апокалипсис, не вышедший за пределы груди, и человек порой тратит титанические усилия, что бы скрыть о себя, эту тайну: что его уже — нет, он — мёртв.
Он старается прикрыть тайну о свой смерти, прелестными покровами сытого счастья, работой, богатством..

По сути, мы видим довольно редкий в искусстве, метафизический адюльтер: измена не мужу, не жене, а — себе, любви. Т.е. — богу.
Муж, в данном случае, выступает в редкой роли — любовника: словно в аду, всё перевёрнуто с ног на голову.
Следовательно, человек, отпавший от любви, себя и бога, начинает жить в побочной, ложной, сумеречной веточке реальности, похожий на тихий кошмар.
И вот тут разверзается бездна Достоевского: кто, или — что, будет тем грозным и сияющим ангелом, — событием, которое возвестит человеку, что он — мёртв?
И, что самое главное: будет ли это преступлением, со стороны ангела, если он скажет человеку, что он — мёртв?

Таким падшим ангелом, у Набокова, становится, покинутый Любовью — Барбашин.
В одной прекрасное утро, он является к молодожёнам, словно грозный призрак из прошлого.. с пистолетом в руке.
Накрапывает дождь..
У Набокова, нет ни одной случайной детали. У Набокова — мышление ангела (по сути, в этом и состоит тайное назначение подлинного искусства — помочь человеку, снова, мыслить как ангел. У чтива — обратное назначение).
Дождь становится как бы живым воплощением лестницы Иакова, в его сне, по которой ангелы нисходят к дочерям человеческим.
Т.е, дождь — смешение земного и небесного: искупление человеческого.
Происходит трагедия: отверженный влюблённый (ангел), стреляет в любимую и в её мужа. Ранит их..
Но его «вяжут» и помещают в тюрьму.
А что есть мир, без любимой? Тюрьма и ад.
Так что, для Барбашина ничего не меняется.

Жизнь продолжается. Любовь живёт жизнь, или то, что ей кажется — жизнью.
Живёт вроде счастливо.. сыто. Но словно бы сквознячки веют в душе и плакать хочется по ночам.
И муж вроде хороший и милый. Художник..
Но он ей — чужд. По сути, художник, это визуализация в аду, внутренней, ласковой пустоты в человеке, очень даже милой и доброй, о которой нужно заботиться.. а жизнь меж тем, проходит мимо. Как дождь.

У Любови, умирает ребёночек. От кого он? От Барбашина, или от мужа? Неизвестно, да это и не важно.
В аду любви, смерть ребёнка — это иногда зримая фиксация гибели души, живущей в сторону от любви.
В некоторой мере, это всё тот же «выстрел». но уже метафизический, не в ней, а — в душу женщины.
Гибель ребёнка, впервые приоткрывает глаза Любови: она словно догадывается, что живёт — в аду, что её муж, добрый и милый.. не тот, о котором она мечтала.

И вот, прошло 6 лет. Любовь, и её муж художник, живут вместе с мамой Любови в грустном пансиончике: у мамы, прелестное чеховское имя: Антонина Павловна.
Она — писательница. В комнатах, то и дело раздаётся эхо постукиваний от пишущей машинки: ба-ра-ба-шка.
Порой кажется, что то, что пишет Антонина Павловна — кошмарно сбывается (если ставить пьесу в театре, то чудесно было бы сделать именно так).
Так искусство порой мстит — действительности, за то, что люди, с наслаждением уродуют красоту и любовь, заменяя их суррогатами красоты и любви: суррогатами жизни.

Пример таких суррогатов — картины мужа Любови: это лжеискусство: оно тоже чуточку мстит — уродуя души людей.
И ложная любовь может стать лжеискусством, в своём сытеньком счастье, пряча душу человека: людям такое нравится.
Любопытно, что имя у мужа Любови — Алексей Максимович.
Я даже не сразу понял, что Набоков, тут, быть может чуточку обыграл Горького.
Насколько я помню, жена Горького, устав от его вечных измен, решила тоже.. «погулять», словно бы примерить новое платье.
Как потом стало известно, любовник жены Горького (а потом, вроде и любовник его любовницы: скажем прямо — Горький давно прямо-таки царапался в дверь творчества Набокова, как… как.. милый кот, нежно ломящийся к нам в ванну, выглядывая чеширской лапкой из-под двери, словно ласковый и чуточку пьяный вор-домушник), был агентом и совершил покушение на него.
Его потом даже расстреляли. Любовник любовницы, вроде тоже был агентом и был повинен в смерти сына Горького, который, к слову, был как раз художником.

Прошло 6 лет, и былую любовь нашей Любови, досрочно выпускают из тюрьмы.
Все — в предвкушении События: казни, мести, которую он учинит любимой и её мужу.
Снова идёт дождь..
Чуточку повторяется та же ситуация, что и в Гоголевском Ревизоре: трагедия жизни в том, что в ней всегда всё повторяется, по спирали, и маленькая ссора влюблённых 2000 лет назад, их неискупленная боль и обида, может в веках кошмарно вырасти, словно тень от качнувшегося фонаря, и стать — адом войны, где погибнут миллионы.
Всё в жизни возвращается..

Набоков расширяет пространство гоголевского замысла, до почти вселенских размеров, одновременно сужая трагедию вселенной.. до размеров одной семьи, быта, словно в Божественной комедии, искажённом в перепуганном разуме художника, мужа Любови: мы видим фактически чудовищно искривлённый мир, сквозь призму души художника.
Читать Набокова нужно не менее внимательно, нежели в консерватории, слушать Рахманинова: отвлёкся на секунду.. и, всё, дальше Рахманинова уже не понять. Смотришь на несчастного пианиста, и не понимаешь ничего, более того, кажется, что ему нужно.. помочь, может ему плохо, может.. экзорциста вызвать даже: ну не может простой музыкант так обречённо-болезненно содрогаться у рояля! Ему нужна срочная помощь!

Например, такая маленькая нотка в пьесе, мимо которой пройдёт 98% читателей, но на самом деле, она является чуть не главной подсказкой, меняющей всю тональность прочтения.
Барбашин (отверженный ангел-мститель), с грустной улыбкой говорит, что у него болит нога.
Он снимает ботинок: ну да. Вылез гвоздик в подошве..
В аду нелюбви и кошмара лживой жизни, образ вернувшегося для мести и суда над Любовью (в широком смысле), сначала вырастает, как тень от качнувшегося фонаря в пустом переулке, до образа Ревизора-Христа, и почти в тот же миг, этот апокалиптический образ, схлопывается до мрачного фарса (акустика ада).
Прободение гвоздём, ног Христа, в этом аду превращается в милый факт простого гвоздика в ботинке.

Т.е. распятия не случается, а значит на горнем плане прочтения, мы видим настоящий апокалипсис, превосходящий апокалипсис в Евангелии, в сотни раз, вот только громада этого апокалипсиса столь велика… что люди его, попросту не видно, как не видели бы люди в конце света, ангелов, если и бога, если бы.. они были размером с солнечную систему и созвездие Лиры.
Может конец света уже давно наступил и мы этого не заметили?

С одной стороны, в пьесе происходит ревизоровский катарсис холостого выстрела чеховского ружья, висящего на стене: все вроде бы остаются живы..
Но это — сытое счастье толпы, и есть — настоящий ад, которое толпа просто не может увидеть.
Люди в пьесе, не просыпаются от своего ада ложной жизни, ложной и пошлой любви — к высшей любви и к себе, подлинным, Художникам своей судьбы, а это хуже, чем смерть.
По сути, гвоздик в ботинке Барбашина, говорит о том, что на горнем уровне пьесы, распятия Христа не случилось, и мир  — обречён: в этом смысле, это самая экзистенциальная и христианская вещь Набокова.
Люди сами себя обрекли на нелюбовь и гибель: нет большего ада и судьи над человеком, чем сам человек: человеческое, в равной мере, распинающей на земле и Бога, и человека, и любовь, красоту.
Если бы я ставил пьесу в театре (На Таганке!), то все герои и образы пьесы, вращались бы вокруг этого тускло поблёскивающего гвоздика, словно вокруг.. умершего солнца.
Гвоздик бы изумительно сыграл.. Александр Петров.
Это был бы пик его карьеры. Или.. конец.

Начало пьесы, в театре, я начал бы так: на пустой, тускло освещённой сцене, сами собой — полтергейст, — медленно передвигаются детские мячики, словно бы страдающие лунатизмом.
5 мячиков. 5 лет прошло с момента гибели ребёнка Любови.
Мячики  — это инвентарь художника, для одной картины, для которой ему позирует соседский мальчишка: тени в аду..
Любопытно, что в конце пьесы, мир словно бы выворачивается наизнанку и люди становятся — тенями, а тени, отражения, начинают говорить и тихо сходить с ума: японский театр теней от Набокова.

Сине-лиловый мячик, робко разбивает зеркало: при постановке пьесы, нужно сделать так, чтобы осколки зеркала не падали на пол, а повисли в воздухе, как осенняя листва.
Эти осколки потом проплывают по воздуху и среди персонажей, на протяжении всей пьесы (а у меня задатки режиссёра. Ещё бы.. после 2 бокалов вина!).
По сути, мы видим не столько соседского мальчишку, позирующего для картины, сколько — призрак умершего ребёнка. В то же время, это как бы и маленький Христос.
Но здесь есть интересный момент. Дорогой читатель, сделать тебе маленький эстетический подарок? Ты мило улыбнёшься, если будешь читать пьесу.. с моим подарком.

Мой смуглый ангел.. а тебе я могу сделать три подарка, по блату, хочешь? Хочешь.. себя подарю? На ночь? Или улыбку, мой сизый томик Набокова, вино на столике, начатое пирожное с ежевикой, мой телефон разблокированный… так, что тебе ещё подарить, мой смуглый ангел? Оглядываю свою комнату: Барсик, на всякий случай лезет партизаном под кровать: торчат его чеширские задние лапки..
В биографическом романе Другие берега, Набоков описал точно такой-же сине-лиловый мячик из своего детства, который закатился под кровать, и так и остался там, навсегда, в лихолетье революции.
Спустя 35 лет, Набоков нашёл под кроватью этот озябший мячик и подарил его — своему персонажу, ребёнку, который.. разбил им зеркало.
Мило..

Внимательный читатель (лучше, конечно, чуточку пьяный, и внимательный), заметит ещё один прелестный и тайный штрих Набокова: переодетый и чудаковатый сыщик в пьесе, будет передвигаться под окном Любови и её мужа, художника, вычерчивая размытые инициалы Набокова.
Словно все герои пьесы, в трепетном страхе.. ждут не только ангела — Любовь. с пистолетом, Христа, но и — Набокова: сам автор, бог своих героев, незримо приходит к ним..

И как иногда бывает, сердце женщины, всё знает, всё чувствует, и сама, первая, казнит себя — Любовь понимает, что она, на самом деле, всё это время любила Барбашина, а не мужа.
Её хочется написать ему.. пойти к нему.. полететь к нему, и рассказать всё всё всё за эти годы, все свои сны, мечты, страдания.
Для женщины, любовь — это бог, и она рано или поздно, приходит к богу: самый древний бог, это бог в сердце женщины.
Любовь, словно бы просыпается от всего этого морока ада и жизни, и лживые декорации мира и просвечивающиеся свиные рыла людей и жизни, словно бы рушатся, гаснут..
Ангел пробуждается… но не слишком ли поздно?
Для любви, даже в аду, не бывает — поздно. Ибо времени больше не стало.
В нашей жизни, есть лишь одно главное Событие — Любовь. Главное, не проглядеть его. Всё прочее, что мешает этому событию сбыться — чепуха и злой мираж.

При постановке пьесу в театре на Таганке, было бы чудесно сделать так, чтобы в конце представления, доверчивая темнота в зале, как бы начала рушиться, и сквозь потолок и стены, словно синева, сквозь осенние ветви, стали бы проступать лики рая и ангелов, и.. приблизившееся, исполинское лицо.. Бога, или Набокова, с голубым и ласковым оком.
Возле театра, ещё до начала представления, стояли бы 5 скорых машин, со странными санитарами, в белоснежных крыльях, накинутых на плечи, словно халаты.
И стояла бы один полицейский "бобик" (сейчас есть ещё бобики? я в ранней юности однажды «прокатился» на таком бобике), — для режиссёра: для меня.

Как оценить книгу, от которой все внутри переворачивается и хочется поскорее забыть то, о чем читаешь?
Вроде бы, все ясно - можно поставить низкий бал и успокоиться...

Но вот беда - написано с удивительным мастерством: умно, красиво, талантливо...
настолько талантливо, что на какой-то момент забываешь, что повествование ведется от лица глубоко психически больного взрослого мужчины и рассказывает он о своей "любви" к 12ти летней девочке...и видишь только больное и страдающее человеческое существо.
Так что же - поставить 5 баллов за стиль и богатство языка?

Ну, нет! Язык не повернется сказать, что мне это "понравилось".
...кое-как остановилась на средней оценке.
Хотя, безусловно, книга эта - какая угодно, только не "нейтральная". И не случайно вокруг нее уже столько лет ведутся жаркие споры.

Для меня это невыносимо, душераздирающе грустная и страшная история...

Грустно и страшно, что Лолита росла в семье, где совсем не было любви
Грустно и страшно, что вот так "из ниоткуда"может появиться вот такой Гумберт и разрушить столько жизней
Грустно и страшно, что есть люди, готовые обвинять Лолиту в том, что это "она его соблазнила"
....и много еще от чего в этой книге грустно и страшно...

И все-таки больше всего меня пугает, что такую отвратительную по сути историю можно написать настолько проникновенно. Но, наверно, в этом и проявляется истинный талант писателя.

.
Я боролся с этой книгой около 10 лет. И вот вчера, сцепив зубы, я мобилизовал свой вялый ум (через полчаса чтения мозги как котлета), проявил чудеса упорства, стали и характера — и дочитал. Попробую теперь переработать свои предварительные заметки.

«Лолита» - очень скучная книга. В моём личном анти-топе я смело помещаю её между «Даром» и «Адой». В сюжетном отношении — это бульварный роман. Возможно, пародия, но китч (например, финальная сцена с «пиф-паф» и чтением стихов — сущая клоунада) над бульваром — тот же бульвар. За счёт большей психологической проработки, может быть, чуть более глубокий, чем «50 оттенков серого», но в основных сюжетных вехах (нелепая, но своевременная смерть г-жи Гейз после чтения дневника(!) мужа-педобира, например) и мелких деталях (сцена встречи Гумберта с беременной Долорес живо напоминает какой-то дешёвый сериал) — это именно низкосортная графомания.

Фабула (условно) на 80% состоит из воды (но воды плотной: хотя изолированная цитата, вероятно, не даст это прочувствовать, текст — вязкая непролазная масса, которая, несмотря на плотность, создаёт ощущение потока пустословия). Тут масса деталей, часто не идущих в дело (например, «очень интересных» описаний перемещений и соответствующих декораций, пейзажей, что видел герой, что он слышал), сцен, которые существуют "потому что", отступлений «бикоз ай кэн», однообразных камланий вокруг Лолиты и пр.. Ну вот пример такого рода пассажей:

Кажется, на языке адептов это зовётся вкусный волшебный язык Набокова. Дааа, язык: вслух почитаешь — рот помыть захочешь. И таково «вкусного волшебного» будет много - заготовьте ведро (особенно смешно, когда спародируешь Набокова, выдумаешь что-нибудь пошло-эстетское, а потом читаешь у него (без шуток — реальные цитаты): «величественный сербернар с глазницами, как громадные бархатные фиалки», «фиалкое веяние, листопадное эхо нимфетки», «абрикосовая мгла влажного вечера», или в других книжках: "ландышевые стебельки нот", "шиншилловые облачка", - и думаешь: «Охолони, дядя, я же шутил, когда выдумал ноготь цвета  влажного палевого кальмара с прохладно-персиковой окантовкой). То есть традиционно: хвалёный язык Набокова — это жвачка: куча красивостей и остроумностей разного уровня пошлости. Сам Набоков — это такой коммивояжёр от литературы, который пытается охмурить тебя ворохом слов, подороже продать нечто обыденное, представив его в более выгодном свете. Например, Набоков никогда не напишет, что в окно был видел край неба, но - "худой паёк неба". Мне кажется, кто-то всех обманул, заставил увериться, что такая манера письма - вершина стиля. Боже, нет. Я бы не хотел, чтобы мои любимые истории и путь моих любимых героев были рассказаны этим искусственным языком эстетствующей нейросети.

Довольно смешно читать, к слову, что не Набоков, а Гумберт — вульгарный графоман. Ага-ага, «скипетр страсти» - фу, пошляк Гумберт, в другой книге автора: «жемчужины изумления» (кстати, тоже на руках девочки) — ах, «великий Набоков». Для меня же стилистическое единство этого текста с другими романами сочинителя несомненно (молчу про то, что в автобиографии "Другие берега" есть отрывок, который, если добавить в него двусмысленный контекст, напоминает версию похождений Гумберта "в далёком княжестве у моря", образно говоря). Все эти паскудные сальности ("трусики-пупочки-сосочки", "приложить жадные губы к молодой маточке, неизвестному сердцу, перламутровой печени, морскому винограду легких"), по существу, всегда были свойственны Набокову, но возраст и тема вожделения сделали их более явными, чтобы уж самый невнимательный читатель прозрел... но нет: ах, какой языыык, а-а-а-а...

Не могу тут не отметить, что тема взаимоотношений с несовершеннолетними (иногда вскользь, а иногда на более видном месте) проскальзывает у г-на Набокова примерно в 5-6 сочинениях (из тех, что знаю я), например, в большом рассказе "Волшебник" (оценим чисто набоковскую связку педофил-волшебник). Если верить адептам, это конечно-же-слу-чай-ность-и-ничего-не-зна-чит!! А ещё в этом смысле "Лолита" - книга вторичная.

Завершая разговор о языке, хочу обратить внимание на обильные французские подмигивания без перевода. В конце книги читателя ждёт словарик, о котором он мог и не узнать, если не заглянул предварительно в содержание. Там любознательный ценитель классики сможет получить разъяснение... если вдруг без пометки сумеет соотнести перевод с французской сентенцией: в тексте-то нет сносок, а в словарике переводы обозначены цифрами, например: «16 бла-бла-бла», ну а догадаться, к какой французской кракозябре в романе это относится - ты должен сам. Ну а шо ты, пришёл постигать «великого писателя» без культурного багажа и умения парле франсе? Быдло. Тьфу.

Два слова о психологическом раскладе. Текстам Набокова всегда была свойственна некая искусственность и фальшивость в описании человеческих страстей при некоторой хирургической холодности, которая прикрывается хорошим вкусом, синтаксисом, выразительными средствами не-как-у-всех, красками, звуками и пр. Но тут вся лживость позиции как бы переходит на маску Гумберта Гумберта. Так вот, я не верю Гумберту так же, как не верю Набокову-Сирину в других его книгах. То есть Гумберт выдаёт огромный (хронологически и не только) кирпич самых постыдных камланий вокруг Лолиты и циничного отношения к окружающим и миру вообще, а потом говорит, мол, на самом-то деле, он вот тогда-то, тогда-то и тогда-то испытывал муки совести, сознавал свою порочность и пр. Но ничто в этом кирпиче не свидетельствовало об этом. Тем более, что тут же Гумберт откладывает покаянные мотивы в новом нарциссическом порыве.

И я заметил, что Гумберт, как и его автор, бесконечно влюблён в свои переживания, в свою рефлексию, в факты своей внутренней жизни, даже в псевдо-покаянные стенания. Из записей видно, как он любуется своими воспоминаниями, как любовно обволакивает их своим синтаксисом, метафорами. Он проявляет себя как человек предельно самовлюблённый, сноб, зацикленный на себе, исключительно недобрый (то, как он подмечает в людях неприятные вульгарные черты, как копит в себе, если угодно, критику), способный на преступление. Даже в самой конструкции его записок есть элемент самовозвышения, пренебрежения окружающими. Кидая читателям (реальным и выдуманным) "Полюбуйтесь-ка", он как бы ставит читателей перед фактом, что он выше их - выше в эстетическом смысле, в смысле литературных дарований, в смысле глубины переживаний, да и элементарно смелее, раз может открыто выставлять свои пороки. Он наслаждается этим. Это обнажение такой же катализатор ощущений, как и Лолита. Это можно заметить хотя бы в том, что Лолита ведь, как центральный персонаж, не была по-настоящему представлена читателю, а я её метаморфозы от жвачко-комиксной дочери буржуа до смирной жены пролетария мне не очень понятны, - какие-то они марионеточные (возвращаемся к «Санта-Барбаре») . Или вот сцена убийства — я вижу в ней склонность Гумберта актёрствовать, потому что никакого реального мотива я там не вижу. Хотя тут можно дойти того, что Гумберт и Куильти — это два саморазоблачающих образа эротических перверсий Набокова. Поэтому лучше умолкнуть.

Скажу только, что сам я не считаю Набокова классиком, а этот роман ненавижу всей душой. Набоков - это последняя - мёртвая- отрыжка той витальной литературной традиции, которая у нас когда-то была, которая умела примирить форму с содержанием, живое слово с нравственной цельностью. А кто вас убедил, что "абрикосовая мгла" с пупочками - это классика, - я не знаю. Автор "Лолиты" очень любит апеллировать к эстетическому наслаждению как к достаточной мотивации для чтения и единственной подлинной цели сего действа. Так вот, я никакого наслаждения не получил.

Существует куча рецензий на "Лолиту", и даже с теми из них, которые не для валидации (вытащим больше глубинных смыслов, чтобы пуритане не бесновались!), я состязаться не буду. Я напишу то, чего этому миру, по-моему, не достает - апологию самой Лолиты (не книги - героини). Разные комментаторы называют ее и "испорченной", и "неумной", и торжественно приходят к выводу, который не формулируют буквально - что лишь Лолита и ей подобные могли оказаться на этом месте, а вот с другими - воспитанными, кроткими, "умненькими" таких конфузов никогда не случится. Я хочу написать о том, что мы все - Лолита, а ее история - это не сказ о жутком постороннем, не шанс посмотреть в замочную скважину на жизнь психопатов, а реальность, поэтизированная и доведенная до той степени крайности, когда большинству следует возмутиться.

Начнем с Гумберта. Вот он - лирический герой с патологическим влечением, рефлексирующий монстр, развративший ребенка. Помимо вынесенной во главу угла запретной страсти, Гумберт наделен еще одним недугом, склонность к которому разделяют тысячи мужчин по всему миру: он склонен думать, что женщины существуют, чтобы обрамлять его мятущуюся личность. Лолита, Шарлотта, Валерия, Аннабель Ли подсвечивали те черты его натуры, которые Гумберта в данный момент больше всего занимали. Этот недуг - не клеймо; он свойственен и вполне достойным мужчинам, которые, насколько мне известно, в жизни не похитили из отчего дома ни одной нимфетки. Но на способности взаимодействовать с женщинами он отражается болезненно, существенно снижая уровень эмпатии и способность учитывать их интересы. Для презираемых Гумбертом мещан этот недуг выразился бы в функциональном разделении: одна женщина - чтоб кормить (жена и мама), другая - для грязных утех (проститутка), третья - для восхищения ее недоступностью (чаще всего экономически обусловленной). Но Гумберт более образован и имеет большую материальную свободу быть мыслителем, поэтому он ищет чуть более сложные комбинации и, разумеется, их находит. Еще до того, как он взялся за бумагу, его жизнь была историей его становления, где каждый и каждая выполняли заранее отведенные роли, даже если сами считали иначе. Впрочем, это скорее напоминало кукольный дом: за отказ играть по правилам Гумберт с особой жестокостью расправлялся с ролью бунтаря, выдумывая какую-то изощренную, жалкую, комическую смерть.

Безусловное большинство интеллектуально настроенных господ все-таки решат морально посостязаться с Гумбертом и определят себя лучшими, потому что не спали с детьми. Морализаторская интермедия: спать с детьми - плохо, как и с людьми прочих возрастов, не давшими осознанного согласия. Но как Гумберт делил девочек на нимфеток и прочих, подводя под это целую онтологию, так и эти вот господа притягивают за уши, чтобы легитимизировать свои почти кулинарные женские типологии. Бесконечный литературоведческий потенциал фигуры Гумберта заключается в том, что можно всласть насладиться разбором мужского персонажа, погрязшего в солипсизме, проявившемся столь радикально и в столь табуированной теме, что в собственном солипсизме можно не признаваться, в том числе и самому себе, а самоанализ замаскировать под анализ одной одиозной фигуры.

Как говорится, один мой друг, знаменитый герой Набокова...

Говоря очень грубо, Гумберт - одинокий, мечтательный, запутавшийся мужик, которому повезло быть литератором и не повезло быть педофилом.

Теперь Лолита. У нее нет никаких возвышенных коннотаций. Я бы сказала, что образ Лолиты - земля, о которую в итоге разбиваются гумбертовские витания, но это будет устаревшая архетипическая брехня. Лолита, как никто, символизирует реальность, потому что все вещи, происходящие с ней - реальны. Ребенок, которым с детства пренебрегают ради любви к воспоминанию об умершем ребенке другого пола, почти неизбежно будет искать любви где-то еще, и до определенного момента безропотно принимать ее в любой форме. Девочка, растущая среди капитализма и сверстниц, вероятно будет любить жвачку и модную музыку и огрызаться на взрослых, указывающих, как жить. Люди, которые считают Лолиту пустой, глупой, просто пытаются обвинить ее в том, что она нормальная - ведь в нашей культуре женскому персонажу, чтобы заслужить одобрение, нужно, как в Зазеркалье, бежать в два раза быстрее. Возможно, дело в том, что ее нормальность не подсвечивается софитом обаятельной соседской девчонки из фильмов и реклам, а показывается в тех аспектах, которые мы и в реально-то существующих людях принимать не спешим: в пятнах на одежде, попсовых увлечениях, эмоциональных вспышках.

Несмотря на больные обстоятельства, в которые попала Лолита, она использует каждую возможность, чтобы сделать свою жизнь лучше. Не чувствуя внимания матери, она пользуется вниманием Гумберта - давайте вспомним, что в детском возрасте родительское пренебрежение вполне естественно расценивается как угроза жизни. Попав в зависимость от него, Лолита торгуется и копит деньги, чуть позже - обрастает социальными связями. В годы, когда не было интернета и никаких руководств о том, как сбежать от человека, использующего твою зависимость, Лолита принимала удивительно взрослые и реалистичные решения вместо того, чтобы играть в знакомую всем игру "если я буду достаточно хорошей, то он перестанет делать то, что он делает". Для подростка, который в жизни не видел настоящей любви, это действительно очень смелый и достойный уважения поступок. Позже, оказавшись в притоне Куилти, Лолита вполне конкретно обозначает свои границы, и в итоге уходит - и, в отличие от карикатурно-наивной Жюстины, с которой ее повсеместно сравнивают в данный период, она не наступает на те же грабли, а выбирает самый надежный вариант. И даже живя счастливой семейной жизнью, Лолита не гнушается просить денег у Гумберта, потому что, черт возьми, а почему нет? Ей нужны деньги, и в мире существует человек, задолжавший ей по гроб жизни. Становиться в жеманную позу, выдумывая, что спасение опороченной души важнее, чем необходимые для жизни четыреста долларов - вот это и есть настоящее мещанство, потому что подобный самообман (ах, как мы хороши с теми, кто обошелся с нами так подло!) - невыносимая пошлость.

Одна, должно быть, известная деятельница прессы (а может быть, искусств) недавно посетовала на публику, что в драконовской новой этике не выйдет изображать Лолиту хтонической вожделеющей самкой, а придется выводить из нее жертву абьюза - а то ведь пуритане беснуются, помните? Горе-то какое, верно?

Лолита - не демоническая декорация, а полноценная героиня. Если бы у произведения был фантастический колорит, она вполне могла оказаться рыцарем, а Гумберт - драконом. События Лолиты (случайным, возможно, образом) попадают в структуру кэмпбелловского мономифа. Она проходит сепаративную стадию, превращаясь из страдающего от пренебрежения ребенка в практически легендарную сексуализированную фигуру, вознесенную Гумбертом на пьедестал. Она проходит лиминальную стадию, находясь в оторванности от "мира живых", мира своих ровесников, в который она входит лишь как тень, чьи телесные, мирские полномочия ограничены властью Гумберта. Она приходит к конечной стадии, где действительно перерождается, избавившись от власти "потустороннего" и впервые за всю жизнь обретает что-то свое. Финальным аккордом должно бы было стать рождение дочери, чьи жизнь пошла бы по иной, хоть и перекликающейся, колее, но здесь Лолита пала от того же наказания, которое Гумберт назначил всем героям этой книги: скучной, до омерзения бытовой, абсолютно прозаической смерти.

"Лолита" - книга, прекрасная в своей многослойности. Также она может служить как маркер: к примеру, люди, которые срывают глотку, вопя о морализаторстве, как упомянутая выше известная деятельница, и взамен предлагают такое же морализаторство, только обратным концом (виноват не Гумберт, виновата малолетняя шалава), наверняка не те люди, с которыми захочется присесть рядом в одном поле. Однозначно ставящих к стенке Гумберта понять можно, но с сюжетной точки зрения его порок - табуированная страсть, расслабленная воспитанным в нем культурой чувством вседозволенности. А Лолита - это все мы. Все те, кто стеснен обстоятельствами, все те, кто выбирает незнакомое зло в надежде на глоток свободы, те, кто борется даже там, где страх и усталость сказали бы подчиниться. И даже смерть, припечатавшая позором всех остальных персонажей, не смогла доказать, что Лолита боролась неправильно.