Со дна коробки. Прозрачные предметы

В одном из интервью Набоков сказал, что эта книга не для каждого читателя, а только для близких друзей и тех, кому откликается эта история. К сожалению, мне не откликнулась. Не обладаю я нужным темпераментом, не пережила нужные обстоятельства, не испытываю нужных чувств. Я, как всегда, смотрела на сюжет, а смотреть надо было в другую сторону.

Для меня Набоков — это три разных писателя: один пишет нон-фикшн, второй пишет сюжетно, а вот третий эмоциональный поэт. А я все никак не подружусь с этим третьим направлением и возможно никогда и не получится. Мне интереснее было читать про писателя R (Я) и про историю забытого карандаша, чем про пытающегося вернуть прошлое главного героя.

Так как это переводная книга и переводил ее не Набоков, то и моего любимого языка тоже не наблюдается (скорее всего оригинал чудесен, потому что книга довольно поздняя, но увы). Да, я уловила прозрачность вещей, тут и там разложенных очень умело и с задумкой по роману, но не смогла разобраться с идеей до конца. Наверное, больше всего эмоций я испытывала, когда ловила схожести с «Другими берегами», в которых автор как раз рассказывал, что многие свои воспоминания раздал своим героям.

Любимая… я сошёл с ума: представляешь, мне кажется, что вот это моё письмо к тебе — читают совершенно посторонние люди, читают облака, цветы, чеширские ласточки в небе и перепуганная капелька звезды на окне.
Ты улыбаешься и шепчешь мне сквозь 1000 км, и я нежно слышу тебя, как самый нежный в мире… идиот: Саша… никто не читает твоё письмо ко мне. Успокойся.
А если даже и читают? Что тут такого? Ты слышишь как смеются облака? Твоим шуткам смеются. Не всё же мне смущаться и улыбаться от твоих нежных писем: пускай и облака засмущаются и травка и ласточки в небе..

О мой смуглый ангел.. ты будешь смеяться и назовёшь меня нежным дурачком, но сегодня ночью я не мог уснуть, лежал в постели и перечитывал твоё нежное письмо из прошлого, в телефоне, и.. на миг мне показалось, что в доверчивой темноте, над моей протянутой рукой зависла чудесная сизая колибри: твоё нежное письмо, и я кормил его с руки… своем теплом и улыбкой.

Данный рассказ Набокова — маленькое чудо. Быть может, это самый таинственный рассказ 20-го века. Рассказ - как кантовская «вещь в себе» — он парит сам по себе, держится в воздухе искусства — без помощи рук читателя.
Уникальный рассказ, который, к сожалению, не попал в руки Пуаро или Шерлока Холмса.
Но и у простого читателя есть шанс разгадать этот метафизический детектив. Если.. он не боится сойти с ума.

После выхода в свет романа Гёте — Страдания юного Вертера, по Европе прокатилась волна самоубийств.
Я не знаю, были ли случаи после этого рассказа, массового… помешательства.
Может быть, где-то в ласковых и светлых палатах в домах для сумасшедших, во Флоренции, Акапулько, Якусиме, с блаженной улыбкой раскачиваются на полу, девушки и парни, разгадавшие этот рассказ и шепчут что-то странное, словно они… внахлёст, разгадали ещё и какую-то главную тайну жизни.
Они что-то шепчут о смуглом ангеле, звезде Сириус, самом прекрасном носике в нашей галактике..

Я боялся перечитывать этот рассказ. Боялся писать на него рецензию.
Почему? Для меня хорошая рецензия — это маленькая дуэль с текстом и со своей душой: я не знаю, кто выживет после дуэли: я, или текст. Мы оба изменимся. И это страшно.
Страшно ещё в том смысле.. что в рассказе, речь идёт о молодом человеке, страдающем шизофренией, и о таинственном мире, полыхающем вокруг него.

Дело в том, что моя крёстная тётя — страдает шизофренией. Она помешана на знаках и цифрах. Они для неё — живые.
Я чувствую в себе косвенное родство с этим, но в сдержанной форме трансцендентного проникновения в искусство: большинство людей, нормальны, входя в творчество или в искусство, они точно знают, что выйдут из него, с улыбкой, как из магазина, со счастливыми сумками.
Я — не уверен что выйду из соприкосновения с искусством — человеком: я могу вылететь из него — ласточкой, прелестной травкой, напрочь сумасшедшим дождём..

Набокова всегда интересовала тема тайны безумия, словно оно, как и любовь, преодолевает «человеческое» и выходит за орбиту его, соприкасаясь с божественным.
Моя тётя иной раз меня пугает. Нежно. Приезжаю к ней в деревню, крашу какой-то синий заборчик, она стоит за моими плечами, как нежный и странный ангел в лиловой пижамке, и рассказывает что-то..

И вдруг, её начинает «нести». Мерцают какие-то цифры, которые её хотят убить и меня заодно, она описывает лицо этих цифр, потом с милой, чеховской паузой говорит: тебе не больно, Саш? Приложи холод ко лбу.
Я не понимаю. Думаю, лучше промолчать. Через минуту — меня в лоб кусает пчела.
Как это объяснить? Набокову бы понравилось.
И когда она потом начинает говорить что то обо мне, моём будущем… — хочешь не хочешь, а прислушиваешься, ловишь каждый символ, самую нелепую мысль.

А потом идёшь по улице и думаешь: если я закрою глаза и сосчитаю до десяти и успею дойти вон до того дерева и не увижу ни одного человека: значит, я и мой смуглый ангел, снова будем вместе: людей не вижу, но.. восхитительно чокаюсь лобиком, с фонарём, или с перепуганной старушкой.
Или вот: если сейчас повернёт автобус, с таким то номером, я подарю вон той бабушке букет цветов и.. мы будем с ней вместе.
Не с бабушкой, разумеется, а со смуглым ангелом.

Сюжет рассказа предельно прост: у супружеской пары, эмигрантов из России, уже пожилых, с сединой, в психиатрической больнице лежит их сын.
Они едут к нему на свидание: у него день рождения. Они не могут выбрать ему подарок, ибо его может испугать даже самая невинная вещь, и они останавливают свой выбор на десяти баночках с вареньем. Разным.
Приехав к нему, супругов встречает не сын, в палате, а медсестра, говоря.. что он опять пытался покончить с собой и потому сейчас не может с вами увидеться.
Супруги едут обратно.
Собственно, в этом весь сюжет. Вполне себе аутический. Если бы не одно но: этот аутист-сюжет - со звезды Сириус.

В том плане, что текст Набокова цепляет не внешним сюжетом, как и всё небесное, а внутренним напряжением света: сюжетом в сюжете.
Скажу сразу: этот рассказ на 4 страницы, читатель захочет перечитать сразу: потому что это и будет настоящим прочтением.
Рассказ буквально испещрён символами, которые должен разгадать читатель.
Скажу больше: больше..
Шутка. Дурацкая. Простите..
Сам сюжет Набокова, словно бы является палимпсестом: это те древние свитки, которые в старину стирались или замазывались, и на них писался новый текст.
Полустёртый Платон мог робко и чеширски проступать сквозь текст Евангелия.

Собственно, это главная тема рассказа. В рассказе всё пронизано тихими евангелическими нотками: всё происходит — в пятницу: день распятия Христа…
Впрочем, тут я хочу нажать на паузу рецензию, и спросить: а какая цель у искусства? Она нам важна вообще? В зеркале искусства мы кого хотим разглядеть? Себя? Свою душу? В полный рост или «по моде эпохи», наших моральных установок? Улыбку чеширского счастья? Или.. «ангелов полёт»?
Я к тому, что данный рассказ — предельно солипсичен и доводит проблему взаимоотношения читателя и текста, почти до солипсического парадокса кота Шрёдингера, этого таинственного собрата чеширского кота.

С одной стороны, большинство читателей не смогут без двух чемоданов соответствующей литературы, разгадать данный рассказ. Точнее — все его символы: потому что если знать тропку, то можно обойтись и без двух чемоданов. Но кто же её знает, эту умницу тропку?!
А это уже апокалипсис искусства: всё равно что прийти к Мадонне Рафаэля с микроскопом и датчиками и измерять красоту, как подопытную свинку.

Понимаю, есть кабинетные мамонты-литературоведы, которые себе могут это позволить: у них много времени и.. мышц, много чемоданов. Но красота соприкосновения с искусством — убивается.
Как же быть? Как подойти к такому рассказу? По наитию? Может вдохновение нужно не только для творчества, но и для хорошего чтения? Мы просто забыли, что искусство — это не фаст фуд. Нельзя глотать «божье» — между делом.

Так как же быть? С одной стороны, есть безусловная важность того, что хотел сказать автор, особенно если его пером водит не нечто приземлённое, модное, или просто — прелестное, а — небо.
Прийти к искусству и сказать: ты меня не волнуешь, я накину сейчас на тебя тёмную вуаль и ласково изнасилую, это кощунство, согласитесь.
Скажем прямо: когда любимый человек видит в нас чёрте что, но не нас самих, с нашими страданиями, небесными порывами — это ужас и грех.

Поясню подробней: если любимый нами человек видел бы в нас, не нас, а, скажем — дельфина, или — Достоевского, это быть может было бы забавно, мило, и даже по своему чудесно для ночных ролевых игр, но если бы в нас постоянно видели не нас, а — кого-то другого, нечто другое, то это был бы ад и даже — подобие смерти.
Повторю: есть разница, что сокрыто за текстом, кто водил его рукой: если это нечто милое, прелестное, элегантное, то творческая вариативность прочтения, может быть любой, главное — что бы она была со вкусом.

Но если за текстом сокрыто нечто божественное? Всё равно что слова Христа каждый будет понимать на свой лад, в меру своего ума и бреда: это будет ад и распятие Слова. Это приведёт к тысячам сект. И каждый будет эгоистично говорить: а я так вижу! Имею право!
Имеешь.. Только отойди от Христа.
Другой вопрос — что это за человек, который видит «нас». Можно как Набоков, нежно отстранив Гоголя в сторону, придать его Мёртвым душам такой дивный смысл, какого не было и у Гоголя: это просто сошлось три неба: в Гоголе, в Набокове и в тексте.
Порой ведь и текст бывает.. больше, автора. А мир? Любовь?  Могут ли они быть больше — бога? Может в любви и есть — настоящий и беспредельный бог?

Я не просто так подробно остановился на этом.
Молодой человек из рассказа, болен странной болезнью: смещением оптики восприятия.
Ему кажется, что все явления мира, и облака и деревья — ведут тайный заговор о нём. Они по ночам передают друг другу его сокровенные мысли и.. искажают их. Фактически — растворяя мысли и душу — в себе.
Это как бы внутреннее кровотечение души. Словно кровь души, ещё до смерти, бежит как по проводам, по звёздам, облакам, милым деревьям..

Давайте честно: всё это есть и у нас, особенно в любви и в ревности, в страхах наших и сомнениях: наше обнажённое Я, израненное Я, досрочно, до смерти, внахлёст, покидает границы души и как лиловые тени на картинах Моне, ложится на зловещие сумерки предметности мира, на события, и нам тогда кажется, что мир нам причиняет боль, любимый нам причиняет боль, друзья что-то о нас шепчут другим друзьям, и наш ангел хранитель ведёт тайные переговоры с адом.

Просто Набоков всё это довёл до совершенной точки, когда душа израненная — фактически сливается с миром и становится сопричастна.. богу. Вот только беда: наше Я, тело наше, не даёт нам быть частью бога, потока света: тело и болезнь, задерживают свет в нас и рвут его: словно мы на ходу вышли из машины и нас что-то держит за руку.. за крыло.

Я к тому, что палимсестическая основа рассказа у Набокова — это Слово божье. В высоком смысле. Это как рыба-кит из русской сказки: весь мир изначально построен на нечто живом и божественном, сам мир уже — божественный знак, и глупо докапываться, где знак переходит в символ, а где наоборот.
Набоков лишь гениально высветил «прожекторами», те события и мгновения, символы, которые в нормальной жизни оставались бы в нежной тени, частью общего сумеречного потока жизни.

В этом и трагедия души молодого человека: он путает символы и знаки. Как.. и все мы, по сути.
Символы —это просто вдохновенные водяные узоры жизни, божественные случайности, пустые и лёгкие, как пёрышко, или дивные совпадения, как например, силуэт астероида или облака, похожего на лицо Эйнштейна, Беатриче, или.. на московского смуглого ангела.
А знаки — это именно божественные зарницы из иного мира. Но.. господи, кто же на земле их отличит, особенно.. в потёмках??

И вот уже читатель вовлекается в игру души молодого человека, в её психопатологию: он сначала игриво ищет в рассказе — дивные узоры знаков. Потом понимает.. что быть может он идёт по ложному пути.
Да, с одной стороны, безумно интересно следить в рассказе, за этими небесными искорками потустороннего: рассказ начинается с цифры 4, и дальше, как номер дивного телефона, по которому словно бы можно позвонить — богу, или даже — смуглому ангелу, мелькают другие цифры: супружеская чета живёт на третьем этаже. 10 баночек с вареньем приготовили для сына. Сыну — 20 лет. Два раза по десять.
Три главы у рассказа..

10 минут ждал отец семейства, жену, когда вернулись домой и она пошла за рыбой, а он забыл у неё ключи.
И новый виток чисел, уже дома: муж лёг спать, а седая жена, измученная за сына больного, сидит в зале и рассматривает альбом с ним: падают три фотографии..
Вот 1-е фото.. младенчик, такой хороший, как ангел. Но взгляд уже странный, словно он познал всю тайну этого безумного мира.
Вот 6-е фото: сын — уже мальчик, ему 6 лет, он рисует каких то удивительных птиц, с человеческими руками и ногами.
И тут улыбающийся читатель, в невидимом пальто Шерлока Холмса, идя по невидимой тропинке в сторону сумасшедшего дома, восклицает, пугая кота на полу: эврика!

Этот же мотив появляется, когда уже в палате для сумасшедших, больного сына спас один псих, который решил, что он хочет научиться летать и сделать дыру в мире и покинуть этот глупый мир.
А с другой стороны.. эти странные рисунки мальчика в 6 лет — это ведь, образ Сирина. То бишь — автора. — бога: Набокова, в парадигме рассказа.
Кстати сказать, важна обмолвка родителей, что они не знали, что подарить сыну, ибо его пугали вещи, сделанные руками, они казались ему ульями, зловредным действием, который он один смог расшифровать.

Может и ульи не случайны? Может это о пчёлах? Может что-то райски-медовое было в одной из баночек с подарком? Или это уже чистый рай, за кадром баночек с вареньем?
Думаю, верная тропка тайны, ведёт в соседнюю комнату, где живёт грустная женщина с солнечной фамилией и шляпкой из трав и цветов (запомните её, я к ней вернусь в конце рецензии).

А вот, в автобусе, мать-старушка поразилась странному сходству: какая то девочка плакала на плече у женщины, похожей на её родственницу — Розу, тоже, по своему жившей в безумном мире, боясь всего, пока не погибла — в концлагере.
Эта родственница, жила в Минске. А Минск проявился на фото, под номером — 5.
Забегая вперёд скажу, что в рассказе, по сути, всё важно, и не важно ничего: ибо мы не знаем что есть символ, а что — знак, и это фактически есть определение бога по Спинозе: он тот центр, который — везде, и так окружность, которая — нигде.

Но в данном случае, словно бы наклёвывается, не то весёлая шизофрения у читателя, не то дивный водяной узор знака: когда то давно я читал биографию Набокова, и там мельком говорилось об этом рассказе.
В конце рассказа, отец семейства, разглядывает баночки с вареньем, и баночку под номером 5 — он читает неправильно: райские яблочки. Хотя слово там было похоже — на буковый лес. Т.е. на концлагерь Бухенвальд, в котором умерла та самая Роза.

Читатель в здравом уме, этого не поймёт никогда, особенно если он читает рассказ на русском (рассказ был написан на английском). Скажем прямо: читатель не обязан быть человеком-дождя.
Но в этом есть своя прелесть: может такие мамонты-литературоведы и нужны, чтобы выполнять чёрную работу и разгружать читателя для чистого вдохновения?

Да, рассказ буквально исчерчен символами. Вы спросите: а на кой чёрт они мне нужны?
Вся прелесть — в конце рассказа. Он — как тетива лука, натягивает всё пространство рассказа божественным смыслом, но ты этого ещё не понимаешь.
Вроде такая малость: направляясь к сыну, отец и мать застревают в поезде, в метро тёмном: выключили свет: чем не символ посмертного туннеля?
Или это.. знак? А может ли символ.. перейти — в знак? Вот в чём вопрос.

Или вот: пошёл дождик и в луже под деревом, мама увидела выпавшего из гнезда полумёртвого птенчика (читатель, не кричи — Эврика, иначе снова напугаешь кота: помнишь, как наш больной учился летать в палате и его спасли?).
Забавно, что когда Набоков издал этот рассказ в 1947 г., уже переехав в Америку, журнал, в котором был опубликован рассказ, вырезал это слово — полумёртвый.

Тамошним кретинам, скорее всего, интеллектуального пошиба, показалось это слово граммостким, выбивающимся из ритма строки.
О идиоты! Да всё не от мира сего, выбивается из строки и нормы, а вы хотите небесное, как в смирительную рубашку, заключить в сюртук и ровный ритм!
Сами того не ведая, эти кретины сделали читателям подсказку: это символ, или — знак? Я про их тупость, в том числе.

Итак. Уже ночь. Седая мать, сидит одна в комнатке и перебирает со слезами на глазах фотографии своего изувеченного сына.
Если ночь, значит — суббота. Значит — уже 6 день. Распятие свершилось. Христос сошед — в ад.
Отцу не спится, его мучает бессонница и ему кажется, что он умрёт. Он входит в комнатку к жене.

Любопытно (эврика! кричу я шёпотом, даже — мысленно, кричу, но так вскидываю руки, что кот всё равно пугается и его хвост начинает заикаться), что в возрасте (5?) лет, сына мучила бессонница, «как у взрослого».
Символы срастаются со знаками? Может не просто так, когда раздался звонок телефонный, посреди ночи, несчастный отец, от неожиданности, потерял с левой ноги, тапок, и с детской растерянностью взглянул на свою несчастную жену?

Словно бы душа сына нежно начала проступать в нём, как на грустной фотографии: тень крыла сына, пролетая сквозь комнату, испещрила символы против шерсти, превратив их — в знаки? (о да! Нет, всё же во мне погиб чудесный мамонт-литературовед.. Покойся с миром!).
Отец пришёл к жене для того, что бы сказать, что так больше нельзя и нужно забрать сына домой, и быть с ним..

И вот тут начинается самое интересное - инферно: звонок среди ночи.
Что это за звонок? Матери боятся таких звонков.
Всё дальнейшее, словно происходит в приглушенности акустики сна: мать медленно поднимает трубку.
На том конце, бледный женский голосок спрашивает какого-то Чарльза.
Мать говорит, что — ошиблась. Но внутренне, она наверно готова расцеловать эту неизвестную женщину.
Снова звонок. Та же женщина спрашивает Чарльза.

Странная настойчивость, правда? И тут мать объясняет ей: вы наверно ошиблись: вы перепутали на диске, ноль, с цифрой — 6 (как догадывается читатель, на диске, наверно, цифры, соседствовали с буквами, как на клавиатуре, разный алфавит: т.е. символы и знаки: цифры и буквы, которые и перепутала женщина).
И вот тут.. кто-то звонит в третий раз.
Кто? Мать объяснила женщине её ошибку. Она уже не могла звонить. Но почему у неё был бледный голос? Как у лунатика?

И что это за Чарльз, к которому звонят ночью? Может от этого звонка зависит и его жизнь? Может он ждёт звонка от любимой и.. на грани самоубийства? Ах, влюблённые знают, что ожидание письма и звонка, невыносимей, чем мгновения у стенки перед расстрелом.
Иногда можно не вынести и… застрелиться. Кстати, хороший образ: человек стоит у стенки, в него целятся из ружей..
Он достаёт пистолет, прикладывает к виску, грустно улыбается и стреляет.
Мне кажется, что это звонит та самая женщина-соседка, с солнечном фамилией и с шляпкой, цвета — рай. Быть может она страдает лунатизмом и её душа, словно антенна, на миг уловила душу несчастного сумасшедшего. именно — душу, пролетавшую.. рядом.

Так кто же звонил? Из больницы? Та самая страшная весть? Сын всё же покончил с собой?
Но разве с такой новостью звонят по ночам?
Так кто же это звонил? Бог? Ангел? Набоков? Или.. душа умершего сына?
В этот момент, отец держит в руках баночку под номером 5 — с райскими яблочками.
А с чем, 6-я баночка? А седьмая? Жизнь обрывается на пятой… и мы ничего уже не узнаем.

Или жизнь не обрывается, и сын их не так уж и безумен? У него есть брат — гениальный шахматист: отсылочка Набокова к своему роману — Защита Лужина.
Может сын нашёл способ, мысленно проникнуть в тайный шёпот вещества и его мысль и тоска о родителях, воплотилась в свет электричества и ночного звонка?
Эта концовка рассказа, по сути — так же велика и таинственна, как и стих Эдгара По — Ворон. Только это уже русский Ворон: телефон..

С грустью, я закрываю томик Набокова и думаю: вот разгадаю я рассказ, который не могут разгадать уже больше полвека, и за моим вечерним окном, погаснут фонари и улица повиснет над бездной звёздной, и все войны в мире затихнут и мне позвонит мой смуглый ангел..
Слёзы блестят на глазах и мысль блестит в уме: к чёрту, к чёрту все эти дивные символы рассказа, оставим их кабинетным мамонтам, с бивнями бакенбардов: самое главное и таинственное в рассказе не это, а простая человеческая трагедия отца и матери, которые тихо сходят с ума от горя и сострадания к сыну, распятому болезнью.

Самое главное в рассказе, в словах матери, плачущей над фотографией изувеченного сына: что в мире столько любви и нежности..  никому не нужной, и они как нежная травка, которая бог знает почему, прозвана людьми — сорняком, и осуждена умереть под косой. Вот это и есть безумие: когда умирает и распинается — нежность. Когда красота и нежность становятся для людей — безумием. Любовь и нежность становятся — бесприютными и ненужными в этом Безумном мире.

p.s. Не унимаюсь. 3 часа ночи. Открываю гугл. Ищу: значение имени — Чарльз (это его спрашивала женщина по телефону).
Несколько значений. Но меня останавливается одно: радость.
Радостная весть? Благая весть? Воскресение из мёртвых? Значит смерти и правда, нет? Может именно рассказ Набокова доказал это? А ведь Евангелие так и переводится с древнегреческого: радостная весть..

p.p.s. Мне страшно, любимая… только что, на телефон пришло сообщение. Я не знаю, от кого. Страшно посмотреть. Ну не сошёл же я с ума? Не от Набокова ведь? Не от бога? Я ведь ещё.. поживу? Хотя.. зачем жить, без тебя? Ты моя жизнь.
Может это комментарий к рецензии от какой-то грустно улыбающейся женщины? Или.. это письмо от тебя, мой ангел?

Вы замечали, что у каждого из нас, читателей, есть некие полумистические отношения с определённым писателем?
Такие отношения полны знаков и символов, как веснушками полно лицо счастливой рыжей девушки: если приглядеться к таким веснушкам, да ещё и «дерябнуть» бокальчик вина, то можно даже увидеть знакомые созвездия, как на небе, или даже.. открыть новые созвездия: созвездие дивной Травки, созвездие пьяной ласточки, созвездие крылатого кенгуру-непоседы, которое порой нежно путает крылья и ноги. И, наконец, таинственное созвездие — Московского носика.

Вы читаете Джейн Остин, и тут, к вам врывается подруга, как ёлка, вся светясь покупками из магазина— O`stin.
Кто-то читает Толстого, и вдруг, на улице ему нежно улыбается дворник, седой и невероятно похожий на Толстого, до такой степени, что хочется подойти к нему и обнять.
И может даже взять автограф (поверьте, дворнику будет приятно, а прохожие удивятся и задумаются на целый день о таинственном дворнике, и кто-то быть может тоже подойдёт за автографом).
Конечно, куда более грустно, если вас на улице обматерит дворник, похожий на Толстого. Но тоже, чуточку мистично.

У меня такие отношения с Цветаевой, Платоновым и Набоковым.
Однажды я чуть не сошёл с ума, когда на улице встретил двух дворников: Толстого и Цветаеву, а на рынке, мне продал чудесные яблоки — грустный Андрей Платонов.
Боже мой.. на рыночке есть женщина, если прищуриться и чуточку выпить, то она сильно похожа на моего смуглого ангела, с которым я расстался.
Она торгует картошкой. Когда я очень скучаю по смуглому ангелу, я выпиваю бокальчик вина и иду на рынок.. за картошкой.

Щурюсь я довольно нелепо, чтобы сходство было чудесным, но продавщица (похожая на прелестную аргентиночку, как и мой смуглый ангел), наверное думает, что я  — больной, или умственно отсталый. Даже скидки мне делает. Потому что так щуриться нормальный человек не будет, и так.. блаженно улыбаться.
Я не знаю уже куда девать картошку. Я её почти не ем. Но продавщица, похожая на смуглого ангела, всегда мне рада.

Приду домой, пьяный, счастливый и.. с картошкой, высыплю её на балкон, обниму её и.. тихо заплачу, закрыв ладонями лицо.
Если в этот миг кто-то бы наблюдал за мной тайно, в бинокль, из окна дома напротив, он бы подумал, что я несчастный идиот, который плачет каждый день над растущей горой картошки.

Но я чуточку отвлёкся, как всегда.
Так вот, читаю я рассказ Набокова и, как в школе, когда я вечно отвлекался от уроков и смотрел в окно и учительница вечно ловила меня словно бы за ногу, ибо я весь улетал в окно, как на полотнах Шагала (до сих пор не пойму, почему у Шагала нет такой картины: школьник отрывается от парты и улетает в синеву окна, держа за руку удивительной красоты смуглую девочку, с лиловым бантиком и неземными глазами, чуточку разного цвета).
Учительница говорила мне: Саша.. вы опять витаете в облаках?
Где вы на это раз были, может расскажете? Это ведь интересней чем Пушкин?
И я, робким, чеширским голоском: в Аргентине, Венера Кирилловна..

Сижу я на своём бежевом диванчике, читаю томик Набокова и отвлёкся с блаженной улыбкой на окно, ибо в рассказе промелькнула робкая тень моего смуглого ангела, правда.. в довольно странном виде: в виде мужчины-поэта, смуглого, с чудесными каштановыми волосами и чайного цвета, глазами.
И в этот миг, за окном, тихо падало маленькое белое пёрышко (видимо, с крыши: там часто в «пиратских» бойницах, как на кораблях, селятся голуби и ангелы).

И ладно бы просто пёрышко летело, это часто бывает, но чтобы вот так всё нежно сошлось: и моя мечта о смуглом ангеле, и фамилия поэта — Перов, и.. что ещё более удивительно, это пёрышко, на несколько секунд, невесомо зависло над моим окном, как колибри или как Будда, если бы он случайно и на миг стал улыбчивым пёрышком.
Словно времени больше не стало, и ветра и мира.. лишь томик Набокова на коленях моих, который весит, как ласковый чеширский кот, лишь мои мысли о смуглом ангеле, самой прекрасной женщине в Москве и Московской области, и вот это замершее пёрышко в синеве.

Это было удивительно. Словно пёрышко пролетало мимо, увидело меня и по детски замечталось, словно бы вспомнив о чём-то своём, небесном.
Я улыбнулся ему и помахал рукой, как другу. И пёрышко полетело дальше, вот так запросто, подарив мне счастье, словно поцелуй смуглого ангела.
Кто-то из вас скажет: вот что значит, Саша, пить по утрам..
Но я не пил, в этом то и чудо.

Набоков написал не совсем типичный для себя рассказ, почти что в «штиле» Достоевского: простое жизнеописание забытого поэта Константина Константиновича Перова, умершего в середине 19 века и в 1899 г, общество русской словесности, вспоминает о нём и собирает деньги на памятник в его честь.
Вот и весь сюжет. Но это был бы не совсем Набоков, верно?
Начать хотя бы стоит с того, что Набоков, разумеется, выдумал этого поэта Перова.
Во вторых, он наполнил его образ, как улыбчивым эхом своих черт (удвоение имени-отчества и т.д.), так и чертами всех русских поэтов: в нём угадываются и Пушкин и Хлебников и Лермонтов и Маяковский: с телом ломового грузчика и глазами ранимого ребёнка..
Ну и в третьих, сама дата чествования: 1899 г. Дата рождения Набокова.
В общем, всё смешалось.

Биограф нашего забытого поэта, — сам Набоков, говорит о том, что поэт умер в 24 года, утонул в речке, в своём имении (с чудеснейшим эхом родового имения Набокова), и считался эдаким русским Артюром Рембо.
Все мы знаем, что Рембо был прелестным новатором в поэзии и бунтарём, и.. в 17 лет, когда многие только начинают заниматься поэзией, он — завершил с поэзией: пропал.
Отправился в Африку. Навсегда. Лишь в конце жизни вернулся… израненный и больной, чтобы умереть на урках и у милой сестрёнки.

Может он понял, что настоящая поэзия, не обязательно в кропании стишков, и быть настоящим поэтом, порой и значит — возвыситься над Словом, отойти от него, в том плане, чтобы.. самому стать — Словом, живым приключением сердца, разлив своё чернильное сердце в милосердии, любви, любовании ночными звёздами под небесами Африки или Москвы, не важно, особенно если ты обнимаешь милого друга.

Любопытно, что Перов таинственно пропал у речки, а на берегу, на травке, под берёзой, осталось лишь недоеденное яблоко и его одежда.
Тут уже набоковский дзен и прозрачная отсылка к яблоку Ньютона и эдемскому яблоку: только представьте.
Юный поэт, в самом расцвете своих сил и славы, загорает на берегу и хрумкает яблоко, и вдруг.. его осеняет: а ну его к чёрту, всё эту суету мирскую и поэзию. Я буду не вне писать стихи, я буду.. стихом!
И чудесное недоеденное яблок, на втором витке символа — Эдем. Это как бы отказ от грехопадения: жизнь Словом, но не пищей. Как в Эдеме, где быть может питались красотой.

Мы это иногда и сейчас смутно чувствуем. Правда, смуглый ангел?
Кстати, на этом набоковском дзене я словил кое-что знакомое.
Вспомнил о чудесной и трагической девушки начала 20-го века — Лизавете Дьяконове, оставившей после себя изумительный дневник.
Это тоже, загадка, — убили её или она покончила с собой. На берегу остались её вещи..
Быть может она понимала, что если умрёт вот так вот таинственно, поэзия её судьбы  — станет Словом и об её дневнике узнают миллионы людей?
Елизавета Дьяконова - Дневник русской женщины (сборник)

Вы спросите: это, конечно, интересно, но не верится, что бы Набоков не запустил в этот тихий и уютный сюжетец, эльфа-непоседу, который бы всё взбаламутил и перевернул с ног на голову.
Так оно и есть. На заседание общества любителей русской словесности, где чествуется поэт Перов, давно умерший, входит… сам Перов. Старый и седой. Мхатовская пауза..
Я посмотрел в окно. Но там пёрышка не было. И потому я просто глупо и ласково улыбнулся синеве и окошку напротив (это мой маленький бзик: я иногда улыбаюсь тому или иному окну в доме напротив, ибо мне кажется, что за мной иногда кто-то подсматривает в бинокль, и не только потому, что я порой голым хожу по квартире или плачу над горой картошки. Представляете, если за мной кто-то и правда наблюдает тайно, и вдруг.. я ласково ему улыбаюсь?

Мне не важно, кто наблюдает за мной: очаровательная женщина с бокальчиком вина, скучающая старушка в роскошном вечернем платье, наряжающая так сама для себя и… для меня, или это даже мужчина-маньяк. Я улыбнусь им всем… и они тоже мне улыбнутся. А это ведь прекрасно.
Правда, мне иногда становится жутко, особенно вечером, когда я голый стою у окна вместе с Барсиком и улыбаюсь.. быть может, маньяку в окне напротив. Но меня тогда бодрит улыбка: а может там нет маньяка, и просто старушка в вечерним платье крестится на меня, смотря в бинокль, и думает, что это я — маньяк?).

И снова Набоков нежно играет на рояле Достоевского: это ведь тема Достоевского, в разгар праздника, дня рождения, свершается некая арлекинская апокалиптика.
Кстати сказать, Набоков очень мило использует реквизит. Почти как на Мосфильме. Помните ту легендарную бронзовую лошадь из фильма Служебный роман, которую в лифте, мучаясь, держал герой Мягкова?
Она потом появится в фильмах Мой ласковый и нежный зверь, Ширли Мырли, Бриллиантовая рука, Покровские ворота..

Так и у Набокова: реквизит он взял из своего чудесного рассказа — Бахман, о музыканте и любви.
У героини рассказа была фамилия — Перова, как у нашего поэта. Наш «воскресший» старый поэт, к изумлению всех собравшихся, поднимается на сцену и усаживается на стульчик винтовой, из под рояля, того самого, на котором играл Бахман в одноимённом рассказе.
Это очень мило такое бережное отношение к реквизиту, согласитесь. Да и рассказ сразу оживает на ровном месте.

Довольно любопытным образом, Набоков смещает инфернальную тематику Достоевского, с его образом из Карамазовых, о Втором пришествии Христа в Испании времён Инквизиции, в измерение эстетическое.
Как там Жуковский писал? Поэзия — есть бог, в святых мечтах людей.
И как у Достоевского, вернувшийся Христос, оказался не нужным в новом мире, в котором.. нужна религия, сытые идеалы толпы и морали, но не бог и любовь. И потому Христос у Достоевского не произносит ни слова.

Так и у Набокова, воскресший спустя полвека поэт — оказался никому не нужным.
Более того, Набоков прямо таки виртуозно играет на рояле Достоевского (шёпотом, вам: в четыре руки!) и накреняет сюжет в апокалиптику фарса.
Ибо… толком не известно, это точно — воскресший Перов, который вовсе не утонул, а жил себе где-то в русской глуши и выращивал картошку, или капусту, как один китайский император, не важно, или же это самозванец?

Но сам факт, примечателен: те литературоведы, интеллектуалы, кто восторгался стихами юного Перова, как бы поклоняясь мёртвому Перову, увидев его живым — отреклись от него, не поверили, что это — Он.
Почти евангельская тень Отречения.
И Набоков вроде бы забавно акцентирует это: мол, молчал человек 50 лет, и вдруг появился, ляпнул какую-то чепуху, и всё.
Забавно то забавно, но на самом деле Набоков, этой фарсовой ноткой карнавализации а-ля Достоевский, лишь углубляет фарсовую основу отношения противостояния толпы и искусства, фарсового отношения к богу, красоте и к поэзии — у толпы, и не важно, толпа эта интеллектуальная, или обычная.

С другой стороны, Набоков ставит экзистенциальный вопрос: а что важнее — поэт или его слово? Или поэзия?
Набоков цитирует прелестный стих Перова (свой же), в котором юный поэт как бы предсказывает, что однажды, как Христос, вернётся снова, и дивно размышляет: если правда, что у металла смерти нет, то значит пуговичка из детства, где то жива? Значит души не умирают и ничто не умирает?
Ладно, стих я чуточку переврал, но он восхитителен прыжком солнечного зайчика (кенгуру!) смысла, от бессмертия пуговички, до бессмертия души.

Т.е. каждое мгновение нашей жизни — вот такая вот пуговичка. Она таит наше бессмертие и бога, и если люди, как в этом стихе, уже не замечают красоты лужицы, или травки простой, но замечают рафинированную и мёртвую красоту на страницах книг, то их души — мертвы, или умирают: не нужно много ума, когда тебе в книге разжевали красоту и положили в рот, как ребёнку.

И даже что бы быть писателем, порой не нужно таланта: нужна просто хорошая память и усердие. Порой книги пищутся словно бы мёртвыми людьми, судя по из делам и мыслям.
Но если ты уже не можешь сам найти в мире красоту, в простых вещах, найти бога и поэзию, в простых и милых явлениях жизни, движениях влюблённого сердца, то значит такая душа — мертва, или почти мертва.
Таким образом, за вроде бы забавным сюжетом, Набоков скрыл эсхатологическую глубину смысла.

Только представьте, Бог пришёл на землю… и никому не нужен. Мы же все ждём «своего» бога. Что бы он всем отомстил, и вся та мерзость души нашей озлобленной, которую мы стыдимся проявить, проявил он, всех покарав.
На бога стремимся повесить ещё и этот последний грех нашей злобы и человеческой ущербности.
А представьте.. что в конце мира явится не грозный бог, а милый и старенький Христос, скрюченный от старости, хромой, с палочкой, но с бесконечно добрыми глазами, который никому не хочет зла и суда.
Он просто идёт по травке в поле и за ним идёт ребёнок и собачка бежит, улыбаясь хвостом. Вот и всё Второе Пришествие.
Страшно? Для многих, к сожалению, это реально страшно: как! и никто не умрёт? А где же реки крови и ангелы с саксофонами в небе??
Где Голливуд?!!

А с другой стороны.. это тоже, страшно, когда поэт и поэзия — это как Новый и Ветхий завет. Два разных бога. Как солнце и луна.
Давайте честными будем: нам важно соотношение писателя и творчества.
Если бы узнали, что милая Джейн Остин, не дай бог, или Достоевский, по ночам выходили на улицу и душили кошек, мы бы как относились к их творчеству? Это же ад для нас. Я бы прорыдал всю ночь по Остин. И может быть даже покончил с собой.

Я не шучу, если бы узнал, что Платонов или Цветаева были маньяками, я бы покончил с собой.
О мой смуглый ангел… сказать ли тебе страшную вещь? Нет, не то, что я маньяк. Я не маньяк.
Но.. о, не пугайся. Согласен, эти «но» всегда настораживают.
Просто я подумал.. если бы маньяком была ты, я бы.. не покончил с собой. По одной простой причине: потому что я так беспредельно тебя люблю, что любил бы тебя, даже если бы ты была маньяком и душила старушек по ночам.

Мы бы вместе ходили по ночам.. нет, разумеется, не душить старушек, но просто, я бы не оставлял тебя наедине с собой.
А если и нужно было бы… по твоему звонку, приезжал бы к тебе на незнакомую тёмную улицу и… мы бы вместе прятали тело старушки. Или тело молодой рыжеволосой женщины…  с веснушками. Не важно.
Теперь ты видишь, как сильно я тебя люблю?

А если снизить градус? Представим, что Пушкин пропал в молодости. Уехал на Кавказ и пропал.
И появился лишь в старости. Седой.. но совсем другой. Пьяница и бабник, который и слышать не хочет о стихах.
Это был бы настоящий Пушкин, наш Пушкин, или нет? Или настоящий Пушкин — в поэзии?
Значит ли это, что Слово, может быть более подлинным, чем человек?
Вот какие тайные бездны таятся в этом вроде бы простеньком и улыбчивом рассказе Набокова.
Во всяком случае, это страшно, когда поэта забывают. Или не читают его стихи. Это ведь маленькая смерть..

А с другой стороны, разве не поэт, например, та милая девушка с каштановыми волосами, и с удивительными глазами, чуточку разного цвета, которая не прошла в парке мимо надломленной веточки клёна, мимо которой все проходили и нежно погладила её, веточку, улыбнувшись ей, как милому другу-непоседе?
Понятно, если бы об этой сломанной веточке клёна написал Пушкин, Пруст, Мисима, Остин… мы бы все восхищались ею.
А вот так, просто так, самой веточкой, самой по себе, её озябшей и раненой и забытой красотой, так похожей на наши одинокие сердца в любви?

Загадочный рассказ Набокова (в другом переводе — «Знаки и символы»)...

Вот что сказано в интернете:

Итак, рассказ написан по-английски — и значит приглядываться нужно прежде всего к оригинальному тексту — тем более что, как мы увидим дальше, в переводах потеряны многие, в том числе самые важные знаки и символы. Думаю, вместе у нас получится приблизиться к разгадке.
Начнём.

К чему отсылает самая первая фраза? О каком «одном и том же периоде» рассказано, как минимум, четырежды?.. Намекает ли здесь Набоков на Евангелие? Сразу скажу, что да, — и именно в этом свете рассказ поддаётся расшифровке.

Но если речь идёт о Евангелиях, то нам даётся прямое указание: «в четвёртый раз». Четвёртое Евангелие — Иоанново. Имеет ли это значение? Имеет, и самое прямое. Дело в том, что в текстах Иоанна (и в Евангелии, и в Посланиях, и в Апокалипсисе) есть особенность: все они построены хиастически. Проще говоря, по принципу креста, или буквы «Χ»: до середины идёт некий ряд символов, от середины этот же ряд следует в обратном порядке, а в центре стоит главный символ, который придаёт смысл всему ряду. Вот пример:

Повторяющиеся элементы А и В расходятся от центра к краям, а центральный — С, «семя», — объединяет символы и наполняет их смыслом.

Зачем Набоков с самого начала указал на Иоанна? Думаю, именно затем, чтобы задать ключ к чтению текста. И правда, рассказ «Знаки и символы» построен по тому же самому — хиастическому — принципу. Элементы из первого абзаца: день рождения, подарок, инородные приспособления, десять баночек желе... — будут повторены в самом конце; другие символы также встретятся парами, по обе стороны от центра, а в центре... а в центре оригинального текста стоит слово — scandal, — и вот оно как раз не передаётся как «скандал» ни в одном из виденных переводов. Думаю, это слово имеет настолько важное значение, что без него до смысла можно и не добраться.

Что же такое этот «скандал»? Здесь уже нужно вспомнить Павла, который говорит:

Греческий σκάνδαλον переведён словом «соблазн» — но и его мы не встретим в русских переводах. А между тем рассказ Набокова предельно христоцентричен, и именно через фигуру Христа начинают раскрываться символы и знаки. В первой части встретится фраза “compassion and wonder,” также потерянная в переводе, — а ведь это «сострадание и чудо» — два слова, лучше всего описывающие Его фигуру.
—

ПЕРВАЯ ПОЛОВИНА

Первая половина изобилует отсылками к Ветхому завету. Тут и «брат Исаак с почти сорокалетним стажем, которого называют „князем“» (Исаак, чьё имя значит «смех», — сын Авраама от Сарры, но он не первенец Авраама: до него был Измаил, рождённый рабыней Агарью), и Ревекка Борисовна (Ревекка — жена Исаака и мать близнецов Исава и Иакова, тут история с продажей первородства за чечевичную похлёбку), и «беспёрый полумёртвый птенец в луже», и даже Люцифер, который — «тема всего» (“Everything is a cipher and of everything he is the theme”).

Доктором здесь назван человек, который выносит заключение о недееспособности мальчика, ссылаясь на «заумную бумагу», а «скучная медсестра со смехом объявляет, что «сын снова попытался покончить с собой». ??? — так, во всяком случае, в переводах. Во всех. Но совсем не так в оригинале: “he had again attempted to take his life.” — То есть, по смыслу попытка самоубийства напрашивается, но буквально сказано прямо противоположное: мальчик пытался не «отдать жизнь», а взять её себе. Никакого suicide, murder или die нет и в помине. Набоков всегда слишком внимательно относится к слову, чтобы нам заподозрить, будто он заблудился в синонимах.
—

ЦЕНТР

Итак, в центре рассказа стоит Христос, прямо обозначенный словом «скандал». Мгновенно за скандалом идут «увеличенные в миллионы раз очертания его кровяных телец» (“the silhouettes of his blood corpuscles, magnified a million times”) — «сие есть кровь Моя». А сразу за ней, кровью, выстроена интересная конструкция — и её нелишне отметить, поскольку в переводах она тоже потерялась:

Смотрите, идёт обратный отсчёт: три-два-один — и тут же мы упираемся в зеркало! Отсюда уже весь текст развернётся в обратную сторону. Кстати, и “tenement house” не отмечен в переводах, а между тем это «съёмный дом», не свой.

Дальше тоже интересно. Отец вынимает вставную челюсть (помните «ненужные приспособления»?) и принимается есть, читая при этом русскоязычную газету, для которой-де «не нужно зубов». Да-да, именно так! — оригинальный текст позволяет отнести «ненужность зубов» как к пище, так и к русской газете. Шпилька Набокова в адрес советской прессы? Думаю, да, но не только. Позже появится куда более важный смысл, пока запомним...
—

12

И снова набоковский выкрутас: мать листает фотографии мальчика в определённой хронологии: вот ему два годика, четыре, шесть восемь, десять... Мы привыкаем к двухлетнему шагу, по инерции выводим число двенадцать и... тут же читаем:

Во-первых, двенадцатилетний Иисус – это мальчик, проповедующий в храме. Начало проповеди. Во-вторых, опять у нас сложности перевода. Оригинал:

Буквально: выздоровление не «от воспаления лёгких», а — «после пневмонии», где пневмония образована от греч. πνεῦμα — «дыхание; дуновение; дух». А “inaccessible to normal minds” — не «отгородившие его от нормального разума», а — «недостижимые для нормальных умов». Согласитесь, тоже разница немаловажная.

Кстати, в рассказе прослеживается противопоставление чисел 10 и 12. «Десять» встречается в «ветхозаветной» части — и это резонно: 10 заповедей Моисея, 10 казней египетских, 10 сефирот... — тогда как 12 — число в чистом виде евангельское. Конечно, можно вспомнить притчи о десяти девах и десяти талантах, которые встречаются в 25-й главе у Матфея, но вся эта глава целиком иносказательна, притчи в ней строятся совсем не так, как остальные, прямое толкование перед ними пасует, — но это тема для особого рассмотрения; пока не о ней. Скажу только, что десятка — число закона — в этой конкретной главе скорее намекает, что понимать её следует в перевёрнутом смысле — и тем лишь подтверждает тезис.
—

ЯРЛЫКИ

Пассаж, где перечисляются воспоминания матери, думаю, можно толковать по-разному, давайте смотреть. В оригинале:

Что, если Набоков предлагает здесь аббревиатуру? Тогда имеем MR LBL. Mr. Label? Мистер ярлык? Что ж, labels — ярлыки — появятся в последнем абзаце, который, по идее, должен будет всё объяснить. Пока запомним.
—

Последний абзац второй части... наверное, главный в рассказе. Текст, насыщенный символами и евангельскими аллюзиями. Текст, объясняющий весь рассказ вообще. Здесь — набоковское видение христианства, его теодицея — оправдание Бога в глазах страждущего человека — и даже вера в апокатастасис, окончательное спасение всех.

Оригинал:

Перевёл бы это так:

—

КАРТЫ

Третья часть рассказа начинается в полночь. То есть пятница сменяется субботой. Отметим: мы уже в субботе — это важно. И здесь отец кричит: «Я не могу спать!» (ср.: «Бодрствуйте!») — в ответ на что мать предлагает позвонить доктору Солову. Вначале была Mrs. Sol, затем — Soloveichiks, наконец Dr. Solov — очевидная анаграмма к слову «Слово». Отец отвергает: “To the devil with doctors!” — Он уже здоров. Не здоровые нуждаются во враче... Он завтра заберёт сына. Завтра — в воскресенье.

На пол падают карты — снова тайные знаки: валет червей, девятка пик, туз пик («компания друзей, призыв сплотиться перед опасностью или лицом печали») — и фотография Эльзы. По инерции сопоставляем Эльзу с картами — и видим: Эльза, или Елизавета I Английская (та самая дева, на которой прервался род Тюдоров) — это дама бубён. В раскладе трактуется как заботливость, готовность к взаимовыручке, отзывчивость. — Тоже, что называется, в масть. Но дама бубён — это ещё и Рахиль, невестка Авраама и жена того самого Иакова...
—

ЧАРЛИ

Звонит девушка, просит позвать Чарли. Родители подтверждают решение завтра забрать сына домой: ведь он «даже в худшем своём состоянии для людей не опасен».

Второй звонок, мать объясняет девушке её ошибку: та набирает букву «О» вместо ноля. Букву вместо цифры. Символ вместо знака.

Но не только это. В английском языке слово “Charlie” — это ещё и кодовое слово для обозначения заглавной буквы (примерно как гаишники диктуют друг другу буквы с регистрационных номеров). “C” — вот кто на самом деле нужен девушке. Ну, или даже “Ch” — Набоков точен.
—

ДАРЫ

Вот появились и бирки (помните — Mr. Label?). А если это слово стоит в одном абзаце с райскими яблоками, то можем ли мы пройти мимо Адама — человека, чьим единственным делом в раю было «нарекать всякую душу живую»? Так вот куда, по Набокову, должен идти человек, чтобы мир вернулся в нормальное состояние?..

Сначала родители решили не дарить сыну подарок, но теперь передумали. «Жёлтые, зелёные, красные» — эти цвета мы традиционно найдём в изображениях волхвов, приносящих дары Младенцу-Христу. То есть, — говорит Набоков, — пока сами родители не примут Сына, привести человека в рай будет некому.

«Абрикос, виноград, морская слива, айва...» — текст построен так, что последняя — кислица (райское яблоко) — не обязательно пятая. Она может занимать любое место от пятого до десятого. Во всяком случае список она (оно) замыкает.

Филологами замечено, что фрукты в этом списке идут по шкале от самого сладкого к самому кислому — кислице. Думается, не только это. Они расположены также по мере «надобности зубов»: абрикос можно съесть и без них, а вот где они точно понадобятся — так это в раю, в исходной точке человека, в месте произрастания райских яблочек. Тут уж отцу без них не обойтись. Живое яблоко — это не то что желе...
—

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Я не ставил целью раскрыть все символы рассказа – их там попросту слишком много. Не претендовал я также на полное обнажение смыслов, заложенных Набоковым, — наверное, каждому интереснее делать открытия самому. Здесь приведены лишь некоторые моменты из тех, что показались значимыми. Да и есть ли в таком тексте что-нибудь незначимое?..

Это самый загадочный рассказ писателя. Набокову даже пришлось давать редактору раз'яснения,чтобы произведение приняли к публикации. В рассказе представлена тема взаимодействия двух миров. Из мира призраков отправляются послания в мир живых, но герой не может их расшифровать.
Младшая из сестер Вейн, Сивилла сводит счеты с жизнью. Причина несчастная любвь к женатому мужчине. Прощальную записку девушка приписала к итоговому сочинению. Преподаватель,проверяя студенческую работу ,обнаруживает послание.Желая предотвратить несчастье, он отправляется к ученице на дом, Но Сивилла уже ушла в мир иной. Рассказчик, ранее знакомый со старшей сестрой Цинтией Вейн,завязывает с ней дружбу. Цинтия способная художница ,у нее есть несколько живописных работ,одна из которых с названием "Вид сквозь ветровое стекло"особенно нравится герою. Дама увлечена метафизикой.У нее выработана собственная теория о вмешательстве потусторонних сил в жизнь живых Она проводит сеансы спиритизма. Но как женщина,эта 32- х летняя особа, героя не привлекает.
И он разрывает с ней отношения. Однажды, случайно встретившись с коллегой, герой узнает,что художница умерла. Рассказчик предчувствует мистическую встречу с Цинтией. Он остро ощущает одиночество в ночной квартире, прислушивается к малейшему шороху, и все таки засыпает.Но Цинтия проникает в его сон. Утром, под щебет птиц, герой перечитывает сновидение и отыскивает в нем акростих. Послание Цинтии, содержит все явления и приметы,с которыми он встречался накануне.
Творчество позднего Набокова демонстрирует отрыв от реализма. Кроме прочтения, произведение требует от читателя погружения в мир символов и загадок,расставленных автором.
Думаю, нужно иметь нить Ариадны,
чтобы в прекрасных Набоковских описаниях весенней капели и промельке тени ,летящей сосульки, найти послание из другого мира.
Да,любит Владимир Владимирович поиграть с читателем в намеки, и смыслы.

Совсем небольшой,пронизанный грустью рассказ,который хочется перечитать еще раз. Здесь в каждом предложении можно искать отгадку к его названию. А за событиями одного дня, видится долгая и трагичная история некогда большой семьи.
Пожилые родители едут в психиатрическую больницу к сыну.
Этот день в семье особенный. День рождения их душевнобольного мальчика. По пути происходит ряд неприятных мелочей, омрачающих и так невеселое настроение героев. В больнице родителям сообщают,что у сына была попытка суицида и свидание запрещено. Семья возвращается домой, не передав приготовленного подарка. Поздно вечером, супруги принимают решение забрать сына из стационара. Они будут дома заботиться о нем и смогут оплачивать визиты частного доктора. Приободренные ,принятым оптимистичным решением, они устраивают позднее чаепитие. Но в квартире раздаются телефонные звонки. Кто то дважды ошибается номером. А,затем звонок звучит еще раз... Автор оставляет открытым финал. Но читатель знает,что в дом пришла беда.
Всегда трудно читать о болезни и смерти детей. Горю родительской утраты нет равного. Весь рассказ проникнут приближением трагедии. Самым красноречивым является гнетущая атмосфера молчания между супругами ,(как затишье перед бурей).
У критиков много трактовок этого англоязычного произведения Набокова.Считается,что русский перевод утратил часть христианской символики,заложенной автором.
Я же рядовой читатель увидела безмерное горе эмигрантской еврейской семьи.

Набоков известный любитель зашифровывать в своих книгах какие-то послания и прятать ключики. Эту книгу он прямо так и назвал: "Знаки и символы". 100% нужно искать загадки и разгадывать шарады.

Престарелые родители навещают своего сына в санатории, везут ему в подарок десять баночек с джемом. Он болен, тяжело болен какой-то ментальной хворью, похожей на шизофрению. Оказывается, вчера он пытался покончить с собой, и родители уезжают, так его и не увидев. По пути будут пассажиры метро, воспоминания, какие-то нюансы с дверьми и покупками, а вечером начнутся внезапные звонки. И пусть герои уже приняли решение, что заберут сына из лечебницы, последний ночной звонок точно не позволит этим планам сбыться.

Казалось бы, ну что в этой истории? Но мы же помним - знаки и символы, символы и знаки. И вот ты начинаешь считать банки, перечитывать про тетю Розу, и соображать: а важно ли что варенье из яблок и слив? Не буду вам ничего подсказывать, но намекну, что да, все важно. Каждая деталь. Читайте, разгадывайте, наслаждайтесь игрой света и тени между букв.

Короткий рассказ (всего-то в три страницы) буквально напичкан автором всевозможными знаками и символами, даже самыми неожиданными: например, десять банок варенья - вот к чему это?.. После прочтения я отправилась в поисковик узнать, почему рассказ так называется, потому что ни по-русски, ни по-английски его название мне ни о чём не говорит. Даже нижеследующая информация мне показалась неубедительной:

"Английское название «Условных знаков», Signs and Symbols, имеет помимо отдельного значения обоих слов и устойчивое совместное: так называется перечень обозначений в углу географической карты. Вопрос о том, кто и с какою вестью телефонирует в последнем предложении несчастным родителям повредившегося в уме юноши, обсуждался в невероятных тонкостях в десятках ученых статей западных исследователей, разумеется, безо всякого удовлетворительного ответа, и оттого, что к телефону некому подойти, он продолжает звонить, покуда не начнешь читать рассказ сызнова (что и было, вероятно, замышлено автором, любившим замкнутые композиции)."

И подробный анализ Александра Долинина (на русском не нашла, читала на английском) не произвёл особого впечатления.

Зато сердце сюжета - непрекращающаяся боль, страдание и страх героев - задело меня за живое. Мне казалось, что я ехала с этой пожилой парой в метро, сидела с ними в одной комнате, и мне так хотелось их обнять, пожалеть... Я очень надеюсь, что у них удастся план, предложенный отцом юноши. А это значит, что последний звонок, который автор оставил нам без ответа, окажется не тем, чего так боится мать...

Со дна коробки. Рецензия здесь
Прозрачные предметы (второе чтение)
Произведение не динамичное, не захватывающее сюжетом, но привлекательное для ценителей и поклонников творчества Набокова: ещё один шаг к постижению самопозиционирования и мироощущения автора.
Опять адюльтер, неизменная для поздних произведений "нимфеточная" тема, ретроспективное юношеское рефлексирование, взаимоотношение писателя со внешним миром, мистические сюжетные связи,убийство. Опять множественные аллюзии и поминание в числе прочих аллегорических отсылов "отца"- соперника Достоевского.
Читать стоит при личной расположенности к Автору .