Сергей Довлатов. Избранное

До этой книги читала: "Ремесло" и "Иностранка", не ожидала, что в руки попадет совсем иное, не похожее на ранее прочитанное.
Читав, я попадала в совсем другой мир, мир тюрьмы. Зона.
Всё по понятиям, иные предпочтения, ценности (если они вообще есть). Главное не работать и достать швепса, т.е. выпить.
Как пишет сам Довлатов: "Обыденное становилось драгоценным. Драгоценное - нереальным".

«Открытка из дома вызывала потрясение. Шмель, залетевший в барак, производил сенсацию. Перебранка с надзирателем воспринималась как интеллектуальный триумф».

И невозможно не подписаться под словами автора "Ад - это мы сами".

Недавно брат взял у меня почитать Довлатова. Книгу вернул с большими удивленными глазами и единственным вопросом: "а он это все придумал или так правда было?.. "

И тут я поняла, за что так люблю Довлатова. За его честность. За то что описывает все без прекрас. Причем не именно советскую действительноть, все это уже миллион раз было описано и прочитано у других авторов. Нет, Довлатов описывает себя. Таким, каким он был. Не стараясь казаться лучше.

В этом смысле "Наши" очень примечательная книга. Ведь это серия рассказов, повествующих о семье писателя. О деде, отце, тете, жене Лене, дочке Кате. Даже есть глава о Глаше, любимой собаке. И никого из этих людей Довлатов не старается выставить с лучшей стороны. Он дает как положительные, так и отрицательные черты всех тих людей.

Но самый тяжелый удар наносит себе самому. Ни в одной книге Довлатова я не видела, чтобы он говорил о себе много хорошего. Хотя он и плохого целенаправленно не гооврит. Не вызывает специально жалости. Он говорит как есть. Что думает, что чувствует. Он максимально честен и искренен. Это потрясает. Это заставляет перед ним преклоняться..

Я не очень большой фанат советской литературы, но "Заповедник" подкупает меня темой - я больше 15 лет каждый год езжу в Пушкинские Горы и люблю это место всей душой. Конечно, не познакомиться с классикой Пушкиногорья я не могла.

"Заповедник" - книга смешная, и в то же время пропитанная тоской. Смешная, потому что ситуации и выходы из них у героя бывают забавные. Мой любимый момент - как герой, проводя экскурсии в музее и не зная, что говорить в одной из комнат, находит гениальное решение проблемы. Еще лично меня в какой-то мере веселит узнавание - и 2020е годы многое в Пушкинских Горах осталось прежним. Это не плохо и не хорошо, это просто небольшой бонус для меня. Но сюжет - печальный и хеппи-энда нет, и это совершенно не спойлер для довлатовского произведения. И основная тема - тяжелая, но насущная для того времени: неприятие родины и неприятие тебя на родине, эмиграция, чувства уезжающих и чувства остающихся. И алкоголизм, конечно, куда без него.

Что по итогу? Печально посмеяться и проникнуться некоторой безнадегой. И любить Довлатова за эту жизненность и откровенность.

Тюремно-армейский томик Довлатова пестрит творческой историей, растянутой на десятилетия. Будучи надзирателем, накопив опыта и выплеснув его на заветные страницы, по возвращении в Ленинград он и не подозревал, что его детище соизволит меняться и переиздаваться с различными метаморфозами вплоть до скончания дней, а конечный результат выйдет уже посмертно. Впрочем, штрихи к картине взбодрят разве что упёртых поклонников, дотошно изучающих внутреннюю кухню писательского ремесла. Самое основное, что неплохо знать о сборнике перед прочтением — в отличие от какого-нибудь «Архипелага ГУЛАГ», книга не выглядит завершённым романом, а имеет хитроумную структуру, связывающую воедино чуть больше дюжины новелл. Так, Сергей Донатович, и без того пребывавший в переписке с собственным издателем, пунктирно внедрил в чистовик её выдуманную, переработанную версию, как бы склеив между собой безымянные фрагменты. (Те, в свою очередь, всё-таки в древнюю пору щеголяли заголовками, так что в рецензии они тоже озвучены ради кропотливого разбора материала.) Цементирующий повествование экспериментальный элемент вырос из идей хроники товарищеского суда и солдатского послания, но подобные интерпретации, увы, не прижились.

Что ещё любопытно и не идентифицируемо невооружённым глазом — рассказы делятся на четыре «довольно обособленные группы», соответствующие «четырём группам персонажей»: лирический герой (то бишь сам автор), военные, зэки и офицеры охраны. Сам виновник торжества считал: все весточки в редакцию, как и приведённые сюжеты, обладают столь мизерным количеством логических и тематических переплетений, что их можно «тасовать и переставлять, будто секционную мебель», не боясь что-то выкинуть или упустить. Кстати, с этого мига вступил в полноценное существование текстовый приём, когда в каждом предложении не должно быть слов, начинающихся с одной буквы. Казалось бы, при таком скрупулёзном подходе проза рискует развариться и развалиться в котле амбиций, но «Зона» оказывается чем-то крайне педантично-самобытным в наилучшем смысле.

Первое письмо издателю — о муках передачи черновиков через таможенные кордоны и их усердном восстановлении, сравнении с Солженицыным и трудностях договора с прочими издательствами о выпуске своего многострадального произведения.

В «Иностранце», несмотря на фабульную обрывочность и туманность подтекста, присутствует яркий параллельный монтаж патриотических речей на выступлении подполковника и забоя свиньи за окном. Оттого благодарственное награждение радиста Пахапиля-младшего, не шибко смекающего, как и его отец, за что ему такие заслуги (авось — за заботу о павших бойцах, а коли не наивно, так о мертвецах), на контрасте зиждется печальным абсурдом повседневности, а абсурд как раз и задуман главным речитативом всего лагерного собрания сочинений.

Второе письмо издателю — лаконичный автобиографический реверанс, перетекающий в густое и мрачное (но с присущей сатирической ноткой) умозаключение о том, как трансформируется ценностная шкала в кандалах и оковах, вынуждая ломаться или выживать.

В «Чудо МИ-6» нашкодившему пилоту подворачивается внезапный сюрприз, становящийся олицетворением непоколебимой поддержки и озорного хулиганства вопреки устоям сложившейся системы, но зыбкий призрак надежды, мелькнувший на горизонте, растворяется в неумолимом течении бытия.

Третье письмо издателю — про то, как под воздействием защитной реакции раздваивающееся восприятие ограждает от пагубы травмирующих инцидентов.

В «Голосе» довлатовское альтер-эго Алиханов в Новый год назначается контролёром пьянки, однако попытки не пренебречь честью меркнут перед инстинктивным, поразившим всех соблазном — и Борис в глухую ночь оправляется грешить, а после обнаруживает в себе непреодолимую тягу к спасительной литературной деятельности. Это своего рода горки с непредсказуемой градацией настроения и событийности, предоставляемые читателю во внимание. Алкогольный дурман смешно и нелепо валит навзничь коллег и «сожителей» протагониста, что, выразив протест против грядущего разврата, потом и сам перевоплощается в антагониста (но мягко, без перегибов), а накрывшая его эфемерная цепь ощущений и воспоминаний вообще приводит в невероятную, хотя и очень закономерную точку. И всё здесь в моменте так противоречиво, исключительно чтобы далее свернуть на надёжную колею, демонстрируя абсолютно разные грани в одном человеке.

Четвёртое письмо издателю — философские полёты мысли, цитаты и обобщения о полярных путях революционера, моралиста и художника; о нужности банальных истин; о величии духа над телесной могучестью; об адаптивности в тех или иных обстоятельствах, а потому бесполезности деления всех на положительных и отрицательных индивидов; о тюрьме как модели государства в СССР.

В «Медсестре Раисе» мы знакомимся, не трудно догадаться, с медсестрой Раисой и слегка приоткрываем завесу её личной жизни. Попутно из предыдущих отрывков перешагивают сюда инструктор Пахапиль и ефрейтор Петров/Фидель, дабы организовать бестолковый альковный треугольник сугубо для сцены ревности, не выходя дальше стандартной хохмы-зарисовки с парой забавных деталей.

Пятое письмо издателю — о сходных чертах и взаимозаменяемости каторжников и охранников.

В «Марше одиноких» (ранний вариант — «Купцов и другие») происходит интересный обман ожиданий. Несколько пространное, с размытыми и частыми географическими уточнениями, бытописание изоляторных пленников и их «цепных псов» всех мастей балансирует на ментальных качелях, то иронично фокусируясь на радужных перспективах Пахапиля, то аккуратно подводя к уникуму — потомственному вору Купцову. Именно через него Алиханов утверждается в теории о равенстве, изложенной в «пятом письме», а свидетельство нагрянувшей несправедливости отражает нестабильность нравственного ориентира в стенах исправительного учреждения, когда блюстители порядка носят звериную личину, а принципы закоренелого преступника порой строже, крепче и честнее их вальяжной вседозволенности. Тут авторское мастерство достигает ещё большего накала, чем в «Голосе», даруя душераздирающую кульминацию и бескомпромиссную, жёсткую концовку.

Шестое письмо издателю — радикальный переворот ракурса: пара заметок об Америке, заплыве на Миссисипи, босяках под ресторанными столиками и спонтанной экзальтации от сытых будней.

В «У костра» гопник Ерохин и прораб Замараев ностальгируют и чуть не конфликтуют на лесоповале, но как-то по-свойски, по-дружески. Драматургия разговора проявляет непохожесть их характеров и пристрастий, перемежаясь отборным жаргоном и освещая животрепещущие мотивы — тоска по дому, деньги как признак благодати, разница между сексом и любовью... Но общего языка им не отыскать.

Седьмое письмо издателю — беспрекословный трактат о произвольности добра и зла.

В первой части разделённых натрое кусков бывшей утерянной повести «Капитанов на суше» нежная мелодрама соседствует с саспенсным триллером. Уехавший в сочинский отпуск капитан Егоров сталкивается как с мимолётной амурной гармонией, грозящей обернуться серьёзными намерениями, так и с пошатывающей идиллию фигурой из прошлого. В подтверждение ранее высказанного постулата об этической двойственности писатель обличает, как в мирной обстановке носитель негативной функции преображается, ведя себя совсем иначе, пока над его головой висит посланный кармой дамоклов меч.

Восьмое письмо издателю — анализ значения побочного эффекта свободы для арестантов и эмигрантов.

Во второй части «Капитанов на суше» уже ставшая, судя по всему, женой Егорова мечтательная особа Катя Лугина с досадой переносит тяготы брака и барачной зимы — не помогают ни Моцарт, ни эскапизм, словно заимствованный у Краснопёрова в довлатовской «Иной жизни». И только её муж норовит подсобить в комфорте — иногда весьма спорными способами.

Девятое письмо издателю — хвалебная ода выразительности и несокрушимости лагерного диалекта.

В третьей и заключительной части «Капитанов на суше» изображается расшатанное состояние Егорова, встревоженного из-за некой операции у супруги, лежащей в больнице. К счастью, опасения не оправдаются, зато мы убедимся, что странный союз не развалился и нынче трепетная Катерина может спать спокойно.

Медсестра в регистратуре напевала:

Подари мне лунный камень,
Талисман моей любви...

Она показалась Егорову некрасивой.

Десятое письмо издателю — про важность застеночной эпистолярной коммуникации с семьями (что с оговорками применяется к ждулям, они же — «заочницы») и символическую святость в глазах невольников любых женщин как таковых.

В «На что жалуетесь, сержант?» Алиханову вновь предстоит столкнуться с моральной дилеммой о том, поступить ли по-человечески или бесчеловечно проигнорировать бушующий балаган. На сей раз обойдётся без заблудших на базу девиц и филонящих фраеров, но готовящаяся в бараке поганка и всестороннее к ней безразличие побудят к решительным манёврам. Кольцевая композиция с походом к доктору, новорожденные щенки и взбесившиеся псы, нацарапанные на стульях ругательства и лютый холод с парадоксально пожароопасными последствиями — всё это филигранно дополняет хоровод безнадёги и отчаяния, танцуя в котором, стоит чудовищных усилий не растратить остатки совести.

Одиннадцатое письмо издателю — эпизод под Иоссером о «беспределе» Макееве и учительнице окрестной школы, чьи чувства вспыхнули на расстоянии, а также об их единственной щемящей встрече.

Заключённые пошли. Кто-то из рядов затянул:

...Где ж ты, падла, любовь свою крутишь,
С кем дымишь папироской одной!..

Но его оборвали. Момент побуждал к тишине.

В «Случае на заводе» степенный распорядок дня с предустановленным режимом, рутинными процедурами и сбивчивыми экспедициями в сонные грёзы прерывается трагической кончиной наркомана Бутырина. Поднятый хаос практически лишён подробной иллюстративности: указующий перст рассказчика выхватывает из истеричной гущи самого Григория Тихоновича, уклонявшегося от цепких лап погибели кучу раз, а сейчас обретшего долгожданный покой. Осматривает. Рефлексирует. Делает выводы. Даёт уйти. Вот он был. А вот его не стало.

Двенадцатое письмо издателю — напоминание о лояльности осуждённых к правящему строю, выражающейся в изобразительном и песенном искусстве, в массовом сознании и мифотворчестве.

В «Я — провокатор» новоявленный вохровец, испытывающий уважение к погрязшему в кризисе капитану Токарю, однажды приглашается на ужин с сидельцами, но вскоре катастрофически жалеет об этом. Композиционно и психологически достойная партитура разыгрывается как по нотам — от флэшбека в истоки службы через трепанацию личности дяди Лёни к ключевому шокирующему апофеозу, продолженному эмоциональным взрывом, давящим признанием и траурными флюидами с целью пристроить там, где требуется, наилучшее многоточие.

Тринадцатое письмо издателю — приписка из четырёх предложений об отправителе рукописи, не располагающая к глубокой диагностике.

В «Представлении» Алиханова посылают в соседний лагпункт, чтобы привезти оттуда заключённого по кличке Артист для постановки пропагандистского спектакля «Кремлёвские звёзды» к шестидесятилетию советской власти. Комичные репетиции раскрывают особенности темперамента как заезжего «актёра», так и нескольких его сценических партнёров, ведя к необычайному перевоплощению, но финальный показ осуществляется не совсем так, как планировалось. И всё же пик праздника объединяет рецидивистов в сплошном и искреннем порыве, а на Борю накатывает стихийный катарсис.

Четырнадцатое письмо издателю — объяснение, почему пришлось отказаться от спекулятивных манипуляций с аудиторией, не прибегнув к смакованию жути.

В «По прямой» Боб (кто бы это мог быть? ах да…) с Фиделем и Балодисом пускаются в алкотрип, неизбежно ведущий к гауптвахте, проверке дружбы, винной паузе с торфушками и экзистенциальному прозрению. Невзирая на некоторую путаницу в пространстве, зудящую в мозгу при передвижениях ребят, плюсов всё же предостаточно: смена парадигмы после их уморительных приключений оправданно обращает братское буйство в саднящую рану, залитую хандрой и немощью, понятной тем, кто когда-то застрял не в то время и не в тех условиях. Развязка с размаху ударяет под дых — и всё в экстремальной ясности предстаёт таким, каким обязано быть.

Пятнадцатое письмо издателю — прощание с примесью рассуждений о парадоксальности фатума.

В послесловии Андрея Арьева — краткая сводка о создании сиих (не)вольных мемуаров с чётким критическим вердиктом.

ИТОГ

Не в обиду предъявить толк, что отчасти перед нами — специфическое чтиво. Не всем ярым ценителям гуманной и позитивной ипостаси Сергея Донатовича приглянется суровая, промозглая атмосфера, царящая посреди строк, испещрённых зачастую вовсе не ангельскими курьёзами, манерами и выражениями. Кому-то, наоборот, не хватит цельности и остроты впечатлений, ибо погружение в самую гущу пёстрых зверств выдаётся без фанатизма и настырного акцента. У тех, кто не подкован в наличествующей терминологии, топографическом ориентировании или превратностях запечатлённой эпохи, очевидно, закипит котелок. И всё же мужественное нисхождение в эту необъятную хтоническую кашу с редкими проблесками недюжинного оптимизма — замечательный документ становления Довлатова как писателя. Отсюда и растут «ноги» его таланта, замешанного на печали, радости и житейской мудрости. Из скользких решёток и татуированных паханов. Из шконок и нар. Из офицерских портянок, лежнёвок и страха. Из блата и мата. Из шаткой, но пробивающейся как цветок через асфальт уверенности в том, что всё это может быть не зря, ведь позже найдёт своё утешение в тексте, в языке, в даре — ибо так суждено. Так правильно. Так верно.