Собрание сочинений американского периода в 5 томах. Том 3. Пнин. Рассказы. Бледное пламя

"Пнин" – роман о русском профессоре, преподающем русскую литературу в Америке в середине XX века. Роман Набоков написал на английском языке (как думаете, легко ли англоговорящим выговорить имя главного героя - Тимофей Павлович Пнин?)

Пнин – очень притягательный герой: несмотря на свою чудаковатость, частое несоответствие окружающей его обстановке (или благодаря этим качествам), он рождает щемящее чувство привязанности к себе; даже со всеми своими странностями на фоне "нормальных" людей он благодаря своей чуткости и тонкому восприятию любых мелочей жизни становится пронзительно близким и родным. Оставаясь для своего окружения чаще всего экзотичным чудаковатым иностранцем, сам Пнин постоянно пытается обустроить свою жизнь по одному ему ведомым представлениям об уюте и комфорте, привести в порядок хаотично устроенный мир. Где бы он ни жил – а он часто меняет места обитания, – он делает пространство "пнинским".

Сцены из его жизни вполне могли бы существовать самостоятельно, и, кажется, роман можно разобрать по главам и читать их как отдельные рассказы; но все картины из жизни Пнина собираются его создателем в единое симметричное полотно, в котором одна часть перекликается с другой, по которым бродят одни и те же символы, намекая на что-то читателю. Что это за узор и на что намёки – придётся разгадывать (как всегда с Набоковым), но в этом как раз и состоит самое большое удовольствие (тоже как всегда с Набоковым). При этом ни в чём нельзя быть уверенным – ни в настоящем Пнина, ни в его прошлом; особенно когда узнаёшь, что рассказчик-то снова у Набокова ненадёжный.

Но дело не в злом умысле или желании намеренно запутать самого Пнина или читателя. После всех перипетий и изменений, что переживает перед глазами читателя образ Пнина по мере приближения к нему его создателя, от очевидного и чëткого до неясного ускользнувшего отражения, хоть уже и растерялся и недоумеваешь, что это ты только что прочёл, но получаешь нечто гораздо большее, чем описание жизни смешного профессора, что-то по-настоящему драгоценное.

Замкнутый и цельный уютный пнинский мир – чем бы он ни был, игривой ли фантазией, насмешкой соперника или писательской забавой, а, может, прихотливым искажением памяти, воссоздающей прошлое по неведомым законам, – ставит под сомнение превосходство (и само существование) того, что называют реальностью. Потерявшись в ориентирах времени и пространства, с удовольствием пожив в чужом (воображаемом?) мире, возвращаешься в мир свой с большей чуткостью к тому, что проживаешь сейчас сам – будь то грëзы, действительность, воспоминания. Всё едино, всё я.

Пусть Пнин никогда не увидит цельную картину своей жизни (как можно со стороны узреть целое, будучи его частью?) и не заподозрит, что он – созданный кем-то персонаж, но с его тонким восприятием и прозорливостью ему дано догадаться о другом роде бытия, где нет ограничивающего измерения времени, нет разницы между автором и его героем, где нет сомнений в реальности, потому что нет её самой, где все эти вопросы вообще не имеют значения. Приобщившись к этому миру, гораздо спокойнее жить в своём.

Моё первое, по существу, обстоятельное знакомство с ВВ.

Трогательный, обманчиво простой – не роман, но удивительный механизм, в кажущемся хаосе которого, оборачивающемся патологической продуманностью, бесконечно увлекательно разбираться, но не очень ясно, можно ли полюбить. Впрочем, полюбить можно не весь роман, а тонкий юмор и множество остроумных образов.

Печалит разве что небрежность издания: переводчик дотошно воспроизводит все особенности набоковского (и, по-видимому, своего) русского языка, то трогательные и остроумные, то раздражающие (Мак-Карти, как-будто) – и в том числе возвращает Толстому и герою его романа Левину утраченные буквы ё: Лёв Толстой, Лёвин. Это здорово и справедливо, но неясно, почему при этой дотошности все прочие буквы ё в обычных словах (её, всё, ещё) отчего-то вымараны.

Кроме того, редактирование и шлифовка текста перевода отчего-то не сопровождалась редактурой и шлифовкой сопровождающей его статьи – и в итоге цитаты, дающиеся в статье, почти ни в одном случае не совпадают (а порой и весьма сильно отличаются) от соответствующих фрагментов текста, что здорово затрудняет её чтение.

«Пнин — вещь сложная, с ним нужно обращаться как с домашним питоном».

Тонкий и горько-смешной роман Набокова о русском эмигранте, застрявшем между прошлым и настоящим. Пнин — неуклюжий, добрый, немного смешной и бесконечно трогательный. Он живёт воспоминаниями о дореволюционной России, пытается приспособиться к чуждому ему миру, но неизбежно остаётся непонятым и одиноким. Роман воспринимается как калейдоскоп эпизодов, где каждая глава — фрагмент сложной мозаики личности Пнина.

Знакомьтесь, Тимофей Павлович Пнин — русский эмигрант, преподаватель русской литературы в американском колледже. Он покинул Россию после событий 1917 года и теперь преподаёт русскую литературу студентам, которые не проявляют большого интереса к предмету, а его деятельность, честно говоря, никому не особо нужна. Пнин — человек старой закалки, с акцентом, своеобразными манерами, добрый, немного неуклюжий и часто попадающий в неловкие ситуации.

Тем не менее, ему удаётся находить маленькие мгновения счастья, во многом благодаря тому, что Пнин живёт в своём собственном маленьком мире, наполняет его любовью к литературе, уединению и библиотекам (что вполне понятно, надо сказать). Несмотря на то что Пнин покинул Россию, душой и сердцем он продолжает ностальгировать по России прошлого и своим детским воспоминаниям, постоянно возвращаясь в детство, наполненное теплыми воспоминаниями о семье и учёбе в Европе.

На мой взгляд, развитие Пнина как личности не происходит — он практически не меняется. Лишь известие о смерти Миры (девушки, в которую он был влюблён в юности) во время Второй мировой войны немного меняет его привычное состояние души, но лишь на время. Тем не менее, несмотря на отсутствие явного и активного развития героя, в каждой главе мы узнаём новую деталь о личности Пнина, его жизни и прошлом, как будто собираем некий "пазл" его личности на протяжении всего романа. Каждая глава романа, который, кстати, изначально назывался "Мой бедный Пнин", имеет своё собственное название. И тем не менее, несмотря на фрагментарность, общий замысел романа раскрывается именно в совокупности этих частей.

Композиционное построение у Набокова всегда особое, рассчитанное на повторение некоторых подробностей, нитями соединяя эти детали между собой. Например, коричневый костюм, купленный с особыми усилиями Пниным и надетый им во второй главе специально для приехавшей к нему Лизы, быстро ей забраковывается. Это замечание становится последней каплей в её жестоком визите.

В заключительной главе роман становится огромным зеркалом, в котором жизнь Пнина отражается с такой градацией искажений, что ускользает от любого точного измерения. Вообще весь роман пронизан символикой зеркал и отражений: финальная глава превращается в метафизическое зеркало, где судьба Пнина преломляется сквозь иронию рассказчика. Даже сам Пнин — фигура символическая, воплощающая человека вне времени и места, эмигранта, пытающегося сохранить свою идентичность в чуждом ему мире.

"Пнин" — это роман для медитативного чтения, желательно на английском, потому что в переводе на русский все фразы Пнина построены грамматически правильно, в то время как в оригинале он говорит на ломаном английском, что влияет на восприятие персонажа. Нельзя не проникнуться симпатией к неуклюжему Пнину, с которым постоянно происходят нелепости. Он то садится не в тот поезд, то берёт с собой не ту лекцию, то стирает туфли в стиральной машине. Пнин продолжает жить воспоминаниями о детстве в дореволюционной России, пытаясь воссоздать этот старый мир в совершенно иных реалиях. Но как этот мир ушёл в прошлое, так и Пнин в конце романа покидает город, раздавленный, "кажущийся старым", и его воспоминания исчезают вместе с ним.

Это. Было. Сложно. Один из самых необычных и революционных текстов!

Книга представляет собой комментарии Чарльза Кингбота к посмертной поэме  писателя Джона Шейда, которые раскрывают перед нами прошлое и настоящие героев, историю о Зембле, стране, в которой не все гладко, чувства потери и любви, тревоги и свободы, страха и опасности.

К чтению этого текста привыкаешь не сразу. Непривычно читать поэму, а после «Строка 172. Книг и людей», и комментарий на 5 страниц) И, если честно, мне было сложно понять всю глубину текста, и тут я говорю СПАСИБО Книжному Клубу! Мне кажется, что именно благодаря обсуждению, текст стал ближе каждому из нас. Философская, увлекательная и яркая беседа!

Книга является рукописью комментированного издания поэмы "Бледный огонь" известного американского поэта Джона Шейда. Предисловие, комментарии и именной указатель подготовил коллега Шейда по Вордсмитовскому колледжу Чарльз Кинбот. Уже в предисловии Кинбот начинает саморазоблачаться: карточки с только что законченной поэмой он де-факто похитил у вдовы Шейда прямо в день его убийства неизвестным и сбежал, чтобы текст последнего произведения поэта не попал больше ни в чьи руки и Кинбот мог всласть его откомментировать.

В поэме Шейд красиво рассказывает о своей жизни как поэта, человека, мужа и отца несчастной уродливой дочери. Казалось бы, что тут можно особенного накомментировать на 200 страниц? У Кинбота такой вопрос не стоит: как выясняется с первых же комментариев, он уверен, что поэт зашифровал в своих строках историю бегства из страны Зембля ее короля Карла-Ксаверия-Всеслава II после произошедшей в этом государстве революции. Этим-то безумный комментатор и занимается 200 страниц подряд – натягивает поэму Шейда на глобус Зембли, о которой Кинбот столько по-приятельски рассказывал поэту, а сквозь его бредовые сравнения теплого с мягким постепенно проступают контуры подлинной истории подлинного главного героя этой книги. А в конце – именной указатель.

Для любителя внимательного чтения "Бледный огонь" выглядит как триллер с регулярными скримерами. Кинбот вроде бы тухло бухтит об очередном эпизоде из жизни бегущего на запад короля Карла, и вдруг – раз! – и проскакивает какая-то подозрительная деталь, которая явно тут неспроста и что-то значит. Для любителя книжной паранойи текст вообще идеален, ведь Кинбот постоянно выдает себя по частям, причем концы с концами в его рассказах не сходятся не один раз, а прямо-таки слоями. Набоков заставляет рассказчика проговариваться о том, о чем читатель уже начал догадываться (Кинбот – Чарльз, а король – Карл, оба высокие красавцы и оба убежденные геи-мизогины, оба эмигрировали в США, хммм), но на деле только углубляет загадочность истории, пряча под одним двойным дном второе, третье и, вероятно, четвертое.

Таким образом Владимир Набоков создает из романа-комментария текст, идеально подходящий для комментариев, буквально требующий, чтобы трудолюбивый читатель его прокомментировал. Была ли на самом деле Зембля или она полностью выдумана Кинботом? Могут ли комментарии быть написаны Шейдом? Могла ли поэма быть написана Кинботом? Если Шейд и Кинбот – два разных человека, тогда, например, кто на самом деле убил Шейда и почему? Откуда в комментариях Кинбота так много неявных перекличек с поэмой? Если Зембля выдумана, на основе каких реальных людей Кинбот создавал весь ворох действующих лиц? Более мелкие вопросы: какую форму имеет Зембля и почему? К кому или чему отсылает тот или иной персонаж? Как на самом деле выглядит Кинбот? Что означают странные места в именном указателе? Где спрятаны сокровища Зембли? Ну и центральный вопрос книги: зачем рассказчик сочинил все эти псевдо-комментарии поверх поэмы "Бледный огонь"?

Сила романа, на мой взгляд, в том, что его нельзя прокомментировать на 100%, всегда останется что-то незамеченное или недорасшифрованное. Ответы на базовые вопросы об авторстве и Зембле создают фундаменты для совершенно разных трактовок текста. От потаенного литературоведа Михаила Монастырева я знаю полную разгадку вопроса об авторстве, и она, надо сказать, весьма непростая, но и она не позволяет раскрыть самую глубокую историю "Бледного огня" о подлинной биографии и мотивах рассказчика-комментатора. Набоков добивается этого довольно простым путем – делает значимым и на что-то намекающим почти каждое слово в книге и уж тем более каждую сцену в комментариях и предисловии. Раскручивать смыслы и отсылки любого эпизода можно очень долго, и самое большое удовольствием в том, что на все вопросы тут явно есть ответы, надо только хорошо и внимательно искать.

Если выкупать юмор Набокова, то "Бледный огонь" – еще и очень смешная книга, от тонкой иронии до откровенного стеба, как в случае земблянской традиции переводов Шекспира. Этот очень короткий и на поверхности вроде бы странный, но неяркий роман (шизик комментит чужие стихи, как будто они написаны лично про него – узковато как-то) способен дать читателю редкое по продолжительности удовольствие, если в него вникать, перечитывать и еще лучше обсуждать с другими. Иной раз идешь по улице, никого не трогаешь, "Бледный огонь" прочитан полгода назад, и вдруг как щелкнет что-то и еще один кусочек мозаики встанет на место – "так вот почему актрису звали Ирис Ахт! И вот, значит, как solus rex смог сбежать из замка!".

"Пожилой пассажир у северного окна неумолимо мчавшегося вагона поезда, с которым никто не сидел ни рядом, ни напротив, был не кто иной как профессор Тимофей Пнин". И ехал он к тому же не в том поезде...
Набоков в первом предложении рассказывает о своем герое всё... Пожилой, одинокий профессор Пнин ("Пинг-понговый мячик с трещиной. Русский") мчится не туда...
Изгнанник, лишенный семьи и дома, вынужденный жить в стране, где его не ценят... Нет, это, скорее, герой Довлатова. Набоков сложнее, хитрее что ли. Меня тексты этого писателя часто раздражают (что не мешает, кстати, ими восхищаться). Мне кажется, что автор надо мной издевается. "На что же хватит твоего культурного уровня и смекалки?" – спрашивает он.
Как сказала одна ученая дама, творчеству Набокова нужно посвятить всю жизнь или не трогать вовсе. "Жаль, нет здесь Владимира Владимировича. Он бы нам рассказал об этих восхитительных насекомых".
"Пнин" оказался для меня одним из последних романов Набокова. Я смогла с удовольствием прочесть его только когда оказалась в состоянии, близком пнинскому звону "одиночества в ушах, когда во время затянувшейся, однообразной игры в прятки он... обнаружил, что все его товарищи давно разошлись по домам".

PS "Миру нужна машина, а не Тимофей"

Как-то пропустила я в аннотации, что это англоязычный роман. И поэтому я всё никак не могла понять, почему же мне кажется, что это не русский писатель, а перевод с какого-то сложного иностранного языка со своими нюансами, которые ты не можешь понять, потому что не знаком с культурой этой страны.
Как хорошо было ниже написано, первостепенная задача переводчика - быть невидимым для читателя. Теперь я понимаю, что здесь я чувствовала тяжёлый перевод.
Мне было невероятно трудно читать. Главы начинаются с долгих нудных описаний, причём если некоторые авторы это так хорошо пишут, что ты видишь и дорогу, и дом, и лес, цельную картину, чувствуешь запахи и получаешь удовольствие от чтения, то у Набокова каждое слово как будто само по себе, и мне приходилось делать усилия, чтобы их соединить и увидеть цельный образ.
До пятой главы я думала, что это я не понимаю, возможно, потому что часто приходилось отрываться от текста. Но когда автор в 4й главе рассказал, как поздно вечером к Пнину приехал Виктор, сын его бывшей жены, он его встретил, они легли спать. Как-то ожидаемо было, что утром они проснутся, и автор нам расскажет, как Виктор жил у Пнина на каникулах, или что произошло на следующий день. Вместо этого пятая глава начинается с того, что Пнин куда-то едет, и автор рассказывает, как он долго учился водить автомобиль. Честное слово, в этот момент мне просто захотелось выкинуть книгу. Оказалось, что каждая глава - это небольшой независимый рассказ из жизни Пнина. Они резко обрываются и так же резко начинаются.
Возможно, я упустила какой-то более глубокий смысл. Возможно, если бы я познакомилась с произведением, минуя переводчика, смогла бы понять что-то более важное. Но нет.
Да, конечно, были интересные моменты, но лишь временами, и то они были какие-то незаконченные.
Сравнивая первое произведение автора, которое я прочитала, «Камера обскура» , и "Пнин", второе очень проигрывает.

Мне нравятся книги, в которых события подразумевают неоднозначную трактовку. Мне нравятся книги, в которых сюжет нелинеен и построен таким образом, что при прочтении необходимо их читать то ли отрывками, то ли кусками, которые пересекаются между собой и возвращение к определённому месту во второй или третий раз расширяет картину твоего понимания с учётом прочитанного. Такова, например, была "Игра в классики" Кортасара, в которой часть "С других сторон" кажется наиболее необходимой - прочтение только тех глав, что были включены в "По ту сторону" и "По эту сторону", делает роман довольно плоским.

"Бледный огонь" привёл меня в восторг. Про основные интерпретации

1. Шейд написал поэму, Кинбот её прокомментировал, рассказав правду, — маловероятно.

2. Шейд написал поэму, Кинбот её прокомментировал, исковеркав правду, — достоверно, это наиболее популярная трактовка.

3. Шейд написал поэму и придумал Кинбота, якобы сочинившего комментарий, — возможно, хотя в тексте для таких выводов мало оснований.

4. Кинбот придумал Шейда, написавшего поэму, и сочинил к ней комментарий — изящная трактовка, очень похожая на Набоковскую манеру закручивать произведение.

5. Есть некий Боткин, выдающий себя за Кинбота, уверенного в том, что он король, поэтому в комментарии изложена ложь в квадрате, но Шейд, тем не менее, реален, а на истинное положение вещей текст намекает множество раз — наиболее вероятная из трактовок, поскольку глубина и проработанность идеи больше всего соответствует Набоковской эстетике.

я знал и до этого, и, пожалуй, тот вариант, что Кинбот придумал Шейда, мне кажется наименее вероятным. Всё-таки изящную поэму со столь изящной биографией её предполагаемого автора вряд ли мог придумать человек неспокойный, чересчур эмоциональный и чрезвычайно эгоцентричный. Одно то, как он бравирует, например, своими сексуальными предпочтениями или вегетарианством, вызывает слишком много сомнений. По сути, первое же, что бросается в глаза, - необходимость Кинбота ещё раз выговориться (или же рассказать свою историю, если она всё-таки правдива): любое слово он так или иначе ассоциирует с собой, причём такие аналогии нередко стоят друг от друга слишком далеко, напоминая притягивание за уши. И отдельно, естественно, стоит комментарий к 1000-й строке, в котором комментатор, прочитав поэму Шейда, обнаруживает совсем не то, что ожидал.

С учётом того, что Кинбот, пожалуй, вызывает к себе по-настоящему сочувствие всего лишь один раз - когда пишет о своих мучительных снах о королеве Дизе (притом, разворачивается всё таким образом, что он её любовь не заметил/не оценил, но и свою к ней любовь (а эти сны - больший признак любви, чем весь его напыщенный однополый пафос) он тоже проглядел) - и, наверное, единственный раз говорит правду (версия о том, что его комментарии - правда, увы, чересчур смехотворна), более вероятным мне кажется вариант с Шейдом, придумавшим Кинбота, который, в свою очередь, вообразил Градуса. Однако в таком случае Шейд отнёсся к своему герою, составленному как его полная антитеза (и внешне, и внутренне) с чрезвычайно большим сочувствием, тогда как Кинбот, при описании Градуса, брызжет лишь издёвками, довольно дешёвым подтруниванием и неумелыми сарказмами, и на выходе мы имеем всегда лишь одну трактовку Градуса, если Градус - действительно Градус. Не будем забывать, что Градус, есть такая вероятность, не возможно, а действительно Джек Грей, сбежавший из психиатрической больницы и перепутавший Шейда с Гольдсвортом, который его туда и засадил. А о самом Кинботе мы в наибольшей степени узнаём как раз при описании снов о королеве - они идеально соответствует тем, после которых вместо воспоминаний остаётся лишь мутный, но оттого ещё более мучительный осадок; следовательно, здесь он честен, по крайней мере, с самим собой. В остальных ситуациях он гримасничает (а своим паясничаньем в какой-то момент вызывает уже лишь перманентной раздражение), или лжёт, или выдаёт желаемое за действительное. В конце концов, она предлагала ему остаться (т.е., принимала его таким, какой он есть), предлагала приехать к нему в Америку (т.е., хотела быть рядом), тогда как Кинбот её не слышит - он слышит или себя, или то, что хочет слышать от других.

И, наконец, вариант, при котором ложь Кинбота - двойная ложь, потому что его тоска по Зембле - на самом деле, тоска, в т.ч. набоковская, по России эмигранта Боткина, который придумал Земблю в качестве замещения и поверил в это, выглядит наиболее закрученным, наиболее законченным и, наверное, близким к истине. Если бы Боткин не играл роли в сюжете (а он, в общем-то, упоминается только в сцене обеда, при этом он при ней не присутствует), он бы точно не упоминался в "Алфавитном указателе", этом последнем штрихе кинботовского эгоцентризма - он весь вращается вокруг его действий и мыслей, даже если речь идёт, например, о Шейде. Каким бы идиотичным не казался "Указатель", именно по нему можно ранжировать героев с точки зрения комментатора, потому что кое-кто из действующих лиц в нём никак не фигурирует, а некоторые, упоминающиеся уже внутри него, также никак не выделены отдельной подстатьёй. Притом Боткин, кроме того, что является персонажем, является, например, датским стилетом - bodkin из "Гамлета". Или гигантским доисторическим оводом. Или производителем ботиков. От такого количества скрытых внутри одного термина значений брови в любом случае уверенно ползут вверх и возникают закономерные сомнения.

Отдельно хотелось бы остановиться на самоубийстве дочери Шейда, Хэйзель, помеченная в указателе в т.ч. как "домашнее привидение" и "заколдованный амбар" (конечно же. это сцены с её участием... а что, если это немного не так?) О нём мы узнаём из текста, подразумевающем неизбежное поражение в борьбе с жизнью - умная и некрасивая, она отчаивается, когда, едва её завидев, со свидания/совместной прогулки от неё, как считает Джон Шейд, сбегает брат её подруги. И лишь во второй половине комментариев, когда мы неоднократно возвращаемся к впечатлениям и мнениям Кинбота, мы узнаем в его пересказе слов этой подруги, что у парня-то было неотложное дело, из-за чего всё так некрасиво и получилось. В "Указателе" Хэйзель помечена как "заслуживает глубокое уважение за то, что предпочла красоту смерти уродству жизни", но ведь Кинбот соглашается с рассказом её подруги, что это была нелепая и оттого ещё более обидная случайность! И здесь-то, без каких-либо психоаналитических вывертов, можно сказать наверняка, что подобный исход был если не предопределён, то прогнозируем: ей, чтобы покончить с болью этой жизни, требовался лишь внешний толчок, которым могло послужить что угодно. Особенно незадавшееся свидание - такая себе развлекалочка, знаете ли.

Следовательно, одностороннюю трактовку мы можем дать только тому, что в тексте не получает освещения "с другой стороны", всё же остальное, при внимательном чтении, остаётся на усмотрение читателя. Набоков не только предлагает ему сыграть, но и даёт ему разные подсказки для того, чтобы радость самостоятельного открытия и удовольствие от происходящего не затмевались излишним присутствием автора в тексте. Эта игра (ставшая, конечно, прообразом и для "классиков" Кортасара) оставляет приятное послевкусие, после неё хочется ещё раз перечитать поэму, вернуться к каким-то из комментариев вне зависимости от того, был ли правдив Кинбот/Боткин, и знаете почему?

А об этом, как и о "переводе" на зембляндский "Тимона Афинского", в другой раз в другом месте.

Начинала читать "Пнина" три раза и ни разу не заканчивала, доходя лишь до половины.
Перевод произведения оставляет желать лучшего (Г. Барабтарло) - и я не только о тексте как таковом, но об ошибках - они, постоянно встречающиеся в тексте, вызывают желание закрыть книгу и не открывать ее больше, так не хочется вдруг увидеть что-нибудь вроде безсонный, безсмертный, шолк, шопот вновь.
Действия, происходящие в произведении, выглядят до такой степени затянутыми, что не можешь уже дождаться их завершения, а они все не заканчиваются.

Не ставлю книге никакой оценки и надеюсь через какое-то время довести чтение до конца, только уже в другом издании.