Собрание сочинений в четырёх томах. Том 1. Колымские рассказы. Левый берег. Артист лопаты

Можно написать миллионы слов, и ни одно из них не найдёт в какое бы влететь ухо. Можно сказать:
Горизонтальная вода…
и этой строчкой будут засматриваться дольше, чем Джокондой.

Я, правда, сначала долго именно смотрела на строчку Шаламова. Ощущение назову ощущением рассыпавшихся координат. До этой строчки разум существовал в чётком мире точных пропорций, после неё система координат размылась, рассыпалась, мне пришлось вручную привязывать вещи к их смыслам.

Говорим ли мы: Лист падает вниз? Нет, говорим просто: Лист падает. Говорим ли: Дерево растёт вверх? Нет, просто: Дерево растёт. Шаламовская строчка впервые в жизни заставила не просто произнести, а признать, как откровение, что вода действительно горизонтальна. Всегда видимая глазами горизонталь воды, никогда не оспариваемая, столкнувшись со словами о себе, ошеломила меня и зрительно, и эмоционально, и мистически. Это как горизонтально-вертикальный плоский мир пересмотреть в 3-D, только намного мощнее. Распахнувшиеся горизонты головокружительны!

Оказывается, не только можно, но важно и необходимо произносить: Лист падает вниз. Никак, никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя говорить просто: Дерево растёт. Только: Дерево растёт вверх. Разница ошеломительная! Два разных физических мира на двух разных человеческих языках – вот разница.

Мир конкретен до буквоедства, до тошноты, до раздражения. Тот физико-биологический мир, в котором мы живём, не переносит обобщений. Он так задуман и так существует. Конкретно всё и в каждый миг.

Кто скажет: Луна освящала землю светом. Состав тронулся по рельсам вперёд. Смотрели на звезды наверху. Его похоронили в яме. Камень лежал на дороге неподвижно?

Никто не будет говорить: Камень лежал неподвижно.

Это значит, что материя, как она есть, и материя, описываемая и воспринимаемая нами – это не одно и то же. Во вселенской системе координат «Дерево растёт» и «Дерево растёт вверх» - два разных дерева. Для нас достаточно, что оно растёт. Дереву и Вселенной важно, чтобы росло вверх.

Шаламов – разрушительный ум и ледяной мир. Фильмы-катастрофы теплы и трогательны рядом с суровой действительностью этой трудной души. Я не знаю, возможно ли согреться человеку в мире Шаламова. Когда я его читаю, я всегда чувствую, как неприятно поэту моё присутствие, как поскорей хочется ему от меня отделаться. Всегда-всегда я чувствую гримасу нелюбви и раздражения к себе. Придумай человечество иной способ распространения мыслей, и ни один глаз, ни одно ухо не удостоилось бы присутствовать там, где обитает этот мощный, разрушительный дух, ни одна душа не нарушила бы его негостеприимного уединения. То повеление говорить, что получает поэт от Бога, совсем не отменяет нелюбви поэта ко мне.
Можно написать миллионы слов, но бесценны лишь моменты стопроцентных попаданий слова в тот смысл, который всегда якобы маячил перед глазами, но ни разу не был захвачен врасплох. Самый верный признак совершенного кем-то попадания – это когда мы молчим и смотрим, а только после этого приходят мысли и открывается прорва рта.
Вот, когда примерно так:
…Горизонтальная вода….
И дальше лучше молчать.

Я не очень поняла, за что меня так ненавидит Surikot , потому что книгу я читала максимум по 10 страниц в день, запивая её успокоительным и снотворным. Это чтение не для слабонервных.
Наверное, по названию все без исключения догадаются о чем эта книга — о лагерях и лагерной жизни. Я бы, конечно, это жизнью-то и не назвала, настолько там всё переврано и все понятия перепутаны. И самое ужасное, что это не вымысел. И ещё манера изложения у автора такая специальная, фактическое, как будто читаешь личные дела людей, а не, казалось бы, фикшн.
У рассказов нет сквозного сюжета или даже общего героя (который там Андреев в последнем, даже не во всех рассказах упоминается как рассказчик). И все они, все без исключения тяжелые и с несчастливым концом. Ей-Богу, чуть не кончилась, пока читала.
Интересно было узнать, что моё любимое занятие называется «тисканьем» романов, потому что я обожаю слушать пересказы чего бы то ни было. Примета блатников, да.
Где-то на просторах Интернета был опрос, мол, если бы вы вдруг оказались в Галлии в 55 г. до н.э., смогли бы вы выжить год в новых условиях со всеми теми знаниями и опытом, что у вас есть сейчас. Большинство опрошенных высказывалось, что, мол, и часа бы не прожил. Так вот. Я хочу сказать, что доисторические ужасы — фигня по сравнению с тем, что творится в лагерях. Вот там бы я точно и минуты не прожила.

Сильно, жестко, жестоко и одновременно поэтично. Вот это как раз в голове и не укладывается... Как рассказы о лагерной жизни (о собственном опыте там) можно написать настолько художественно? Сложилось впечатление, что каждая строчка - это хроника, это реальность, ничего не скрыто, не спрятано, не завуалировано. Шаламов откровенно и прямолинейно доносит до читателя ужасы лагерной жизни, собственные мысли о том, что это за жизнь (или не жизнь вообще). Многочисленными повторами автор словно вдалбливает нам свои умозаключения. Лагерь - ад, человек в нем деградирует до нечеловека, нет никакой надежды...

Читать книгу трудно. Но, имхо, благодаря малой форме автор читателя чуть-чуть щадит (вспоминается "Искра жизни" Ремарка). Завязка нагнетает обстановку - смерть (голод, унижение, боль) - и сердце учащенно забилось и ком к горлу, но уже конец рассказа. Можно чуть вздохнуть. Так у меня...
Один из ярчайших моментов в книге - это сон о банке сгущенки, а еще рассказ о детских картинках. И да, прав Д.Быков (с подачи которого я познакомилась с Варламом Шаламовым), читая "Колымские рассказы" неоднократно ловила себя на мысли, что хочется взять хлеба и сожрать его.

И все же я думаю, что даже в такой беспросветной жизни, как у Шаламова, были счастливые моменты. Он умел и мог творить - это дорогого стоит (сам об этом в "Шерри-бренди" написал).
Многие читатели отмечают: вот затосковал, загрустил, прочитал "Колымские рассказы", на себя, сытого, в зеркало поглядел - и лучше стало на душе. Мне лично проза Шаламова подобного ощущения не дала. Хандрить и грустить я буду так же, как и до знакомства с автором. А для чего пишутся подобные книги - я пока так и не определилась...

Сборник коротких рассказов о лагерной жизни на Колыме.
Ожидала, что это будет сухой текст автобиографии или же наоборот набор ярких лагерных страшилок, открывающих глаза на тот мир, но написано художественным языком без каких-либо новых открытий.
Да, Шаламов описывает ситуации из пережитого им опыта, но использует литературные приемы и способ изложения.
Несмотря на малый размер текстов, каждый рассказ довольно ёмко повествует о происходящем: где-то об особенностях зековских устоев, где-то о смекалке и непреодолимой тяге к жизни, в большей степени о человеческих страданиях и лагерной доле, но всегда правдиво.
В целом, впечатления от прочтения ровные. Читается легко и довольно интересно, хоть я и не испытала какого-то шока или ужасов, но не от того, что я такая черствая, а от того, что ни для кого уже не секрет, как перемалывала человеческие судьбы лагерная машина советской действительности.

Может быть , Бог захотел испытать человека и отправил его в земной ад? Варлам Шаламов в своей книге говорит о том, что религиозные люди лучше переносили лагерные лишения и были более стойкими. Вспоминает врача лагерной больницы Нину Семёновну, бывшего доцента Харьковского мединститута. Она не расставалась с Евангелием, дала почитать томик Блока, где было стихотворение "Девушка пела в церковном хоре", благодаря Нине Семёновне Шаламов выжил,- она помогла ему стать фельдшером. Много было встреч и расставаний на пути "зэка", лагерника. Сколько людей, сколько судеб прошло перед его глазами,- всё врезалось в память. Не забыл, как подавили бунт заключённых на корабле: в сорокаградусный мороз у Магадана их заливали водой, - потом хоронили мёртвых , а оставшимся в живых делали ампутации рук и ног. Были сбежавшие из лепрозория - выдавали себя за увечных войны. Некоторые специально заражались туберкулёзом, чтобы месяц - другой отлежаться в больнице. Труднее всего приходилось политзаключённым с 58 статьёй - их можно было расстреливать. А уголовников - нет. "Лагерное начальство, раскормленное , краснорожее от спирта, отяжелевшее от жира, в новеньких вонючих овчинных полушубках, в якутских малахаях, - и фигуры доходяг с одинаковыми костистыми лицами и голодным блеском ввалившихся глаз". "День было прожить трудно, не то что год". В амбулатории давали марганцовку - она была универсальным лечебным средством в лагере. Люди умирали от дистрофии. Цель лагеря - сломить волю человека с помощью голода, холода и тяжёлой работы в течение многих лет. В лагере были и кляузники, доносчики, спасающие свои шкуры за счёт других. На них держалась лагерная система. Вся эта книга - обвинительный акт лагерной системе , человекодробильной машине, жестокой и страшной своей силой над беспомощными людьми. Варлам Шаламов писал позже, после освобождения в 60-е годы: "Жалость к животным вернулась раньше, чем жалость к людям".