Собрание сочинений в четырёх томах. Том 1. Колымские рассказы. Левый берег. Артист лопаты

Я не переношу на дух жанры ужасов и фэнтези в любых их проявлениях — будь то кино, книга или жизнь. Я люблю факты и конкретику, а не чересчур бурные полеты фантазий и сказки. По этой же причине мне не нравится ни одна современная кино- или литературная франшиза. Они же в основном про каких-то супергероев, волшебников, зомби, выдуманные королевства, пиратов и кого угодно еще, а я люблю истории про людей, настоящих людей, а не про тех, кого авторы маскируют под какой-то неведомой движущей их силой. После «Колымских рассказов» я поняла, почему так — я не понимаю, как можно испугаться из-за условного фильма «Оно», когда можно просто прочесть «Колымские рассказы», «Цинковые мальчики» , «Время секонд хэнд» и др., посмотреть «Чернобыль» или «Дылду» и испытать настоящий, неподдельный ужас просто потому что это все происходило на самом деле и не когда-то там, в лохматом году, а в прошлом веке. По сути эти произведения являются лишь ремиксами воспоминаний, а не летописями, и это вызывает ещё больший страх — ведь, на самом деле, все могло происходить ещё хуже, ещё бесчеловечнее, ещё беспощаднее. И это происходило не в чьей-то голове, а в осязаемой реальности и возможно, вы напрямую или через несколько рукопожатий, могли лично прикоснуться ко всем этим неизлечимым человеческим ранам.

Пожалуй, это самая страшная книга, из всех, что я читала. И, честно признаться, при всей моей симпатии к творчеству Солженицына, в битве фандомов Солженицын против Шаламова, я безоговорочно отдаю победу второму. А ещё, если сравнивать не их произведения, а их биографии, то тут вообще никаких вопросов не остаётся — я не знаю, какими они в самом деле были людьми и как проходило их бытие в ссылках, но зная исторический контекст и проводя параллели между датами и фактами биографии, фигура Солженицына вызывает очень много вопросов. Тогда как жизненный путь Шаламова вызывает огромное сожаление, стыд и горечь одновременно.

Читать обязательно, потому что о Колыме нужно знать и помнить не только благодаря Дудю.

"Ничем не пахло. Ведь к запаху пота и грязи мы давно привыкли. Хорошо, что слёзы не пахнут".
⠀
Колымские рассказы Варлама Шаламова - это во многом автобиографические записки и рассказы. В них он не пытается оценить ситуацию, бороться против системы. Его задача - рассказать как это было. Через что проходили тысячи заключённых.
⠀
"Он уже утомился настолько, что с полным безразличием относился к любой перемене в своей судьбе".
⠀
Ты зарезал овцу, потому что голодал. И получил за это десять лет изнуряющего труда, голода, холода и морального опустошения. Справедливое наказание?
⠀
"Развлечение было лучшего сорта. В таких случаях радовались вдвойне: во-первых, кому-то плохо, во-вторых, плохо не мне. Это не злость, нет..."
⠀
Здесь наступает та степень отчаяния, когда получение увечья считается выходом, если не счастьем. А больничный корпус - настоящим раем.
⠀
"Ясно было одно: мы будем возвращены в лагерную зону,опять войдём в ворота с обязательной, официальной, казённой надписью: "Труд есть дело чести, дело славы, дело доблести и геройства". Говорят, что на воротах немецких лагерей выписывалась цитата из Ницше: "Каждому своё". Подражая Гитлеру, Берия превзошёл его в циничности".
⠀
Было очень тяжело читать. Если чтение этого сборника, - настоящее психологическое испытание - то что же было в реальности...

Конечно, если бы не посоветовали, то я бы никогда не прочитала эту книгу. Хоть и такие книги не типичны для меня, но эта засела глубоко.
Насколько жестокую и правдивую картину нам показывает автор. Даже страшно представить, как люди выживали в этих лагерях, тюрьмах. Это страшно!
Вроде начинаешь читать рассказ, всё идет плавно, спокойно, но потом понимаешь, какая жестокость, какая сила и в то же время безысходность всех этих людей..
Стоит прочитать, для того чтобы хотя бы иметь представление, что происходило в этих местах!

От чтения Колымских рассказов у меня остались смешанные чувства: глубокое сочувствие несправедливо осуждённым арестантам, безнадёга, ужас. Я не мог оторваться от книги, потом долго размышлял о прочитанном. Не могу, даже не хочу воображать до всех подробностей, что пережили узники сталинских лагерей. В их душах навсегда осталась грязь невыномисых условий, постепенно превращающих человека в безымянную тварь, второстепенное существо.
Шаламов писал до конца своей жизни только про лагерь, однако до его смерти не было издано публично ни одного рассказа.

написал он в 1972 году. Жаль, что умер, не дождавшись перестроечных перемен второй половины 80-х, когда наконец были изданы Колымские рассказы в полном собрании. Жаль, конечно, испорченной жизни...

В этой книге больше всего понравились "Очерки преступного мира". Автор совершенно непредвзято описывает "блатной мир" и дает ему независимую оценку. Основной посыл Шаламова идеально сочетается с моим собственным мнением: блатной мир, блатная романтика – все это не больше, чем миф! Нет у преступников никакой "высокой морали" и все, что поется в песнях "Бутырки" и Круга: про любовь к матерям, жестокую судьбу арестанта, "кодекс чести вора" и мечты о свободе – лишь сентиментальные байки для "лохов".

Я бы включил это произведение в обязательную школьную программу для учеников старших классов. Шаламов просто, без особых ухищрений рассказывает о преступном мире 'as it is'. На мой взгляд, это как раз то, что необходимо молодому поколению россиян, чтобы – при своевременном прочтении – не поддаться внушению со стороны машины романтизации мира блатарей.

Левый берег - одна из книг цикла Колымские рассказы.
Шаламова всегда принято сравнивать с его главным антагонистом по тематике воспоминаний лагерной репрессированной жизни Солженицыным. Оба были носителями чудовищной по своему охвату статьи 58 п.10 (контр-революционная деятельность) и оба прошли этот бесчеловечный путь скитания по лагерям кровавой страны.
Шаламовские рассказы, как мне кажется, обладают большей художественной силой, читаются они проще и увлекательнее, чем более документальный Архипелаг ГУЛАГ. Несмотря на частое и вполне понятное упоминание затаённой на всю жизнь ненависти к режиму, Шаламов передает это ощущение через подробно прописанные художественные образы, не срываясь на частые озлобленные эмоциональные выпады, как это порой встречается у Солженицына.
Такая проза, конечно, важна, она, как учебник жизни, человеческих характеров, как инструкция того, к чему приводит политическая воля, направленная на репрессии в своем государстве. Читать это эмоционально нелегко, но необходимо.

Варлам Шаламов был впервые арестован в начале 1929 года - так началась цепь арестов, обвинений, этапов, ссылок, лагерей. Были и "вольные" годы, но машина репрессий не затихала и не давала расслабиться никому. Только в 1956 году Шаламов был реабилитирован и смог окончательно вернуться в Москву. Так стоит ли ждать от него легкой прозы? Определенно нет.

Тексты в данном издании расположены в хронологии жизни автора. Поэтому самой первой стоит повесть "Четвертая Вологда" - воспоминания о детстве, о семье, о священнике-отце, к которому Шаламов испытывает чуть ли не ненависть. Что поделать, тяжелое для всей России время разметало, расшвыряло всю семью, для каждого приготовило испытания. Выстояли и выжили не все. И всё-таки эти годы сформировали Варлама Тихоновича, закалили его, сохранив душу истинного поэта.

Далее идет "Вишера" - воспоминания о первом аресте и первом лагере. Повествование выглядит несколько рваным - видимо, впечатления стерлись, поблекли. А может быть, их затмил весь последующий ад.

"Колымские рассказы". Холод и голод. Голод и холод. Тяжелая работа по шестнадцать (шестнадцать!) часов в сутки. Попытки увернуться, исхитриться, но не попасть на самые тяжелые участки. Заговоры, наветы. Стукачи. Блатари. Аресты и необоснованные обвинения. Новые сроки. Этот невеселый калейдоскоп продолжается в циклах "Левый берег" и "Артист лопаты". Голодное безумие, вши, вечный мороз, на котором не разлагаются мертвые тела. Золотые рудники, шахты, забои. Люди, отчаявшиеся до такой степени, что готовы калечить себя. заражаться страшными болезнями, подделывать анализы - лишь бы полежать в больнице. Больница для лагерников олицетворяет рай, избавление (хотя бы на время!) от непосильной работы.

Не раз Шаламов вспомнит, как немощных узников сбрасывали с обрыва - на работу. Не раз заметит, что человек крепче лошади - животные умирали чаще и быстрее заключенных. На страницах книги нет ничего, кроме боли и ужаса, холода и голода, отчаяния от того, что сил уже нет, а работать приходится все равно - даже ладони уже приняли форму черенка лопаты и не разгибаются, как ни старайся. И никуда нельзя деться из этого ада - большая земля слишком далеко.

Только в рассказе "Поезд" ощущается радость - герой едет домой, в Москву, и всю дорогу пытается осознать и почувствовать, что Колыма осталась позади. Удивительно счастливый текст.

Цикл "Воскрешение лиственницы" по большей части рассказывает о жизни на Колыме всевозможных начальников, "вольняшек" и людей, устроившихся по профессии. Никто не был счастлив в этом мире подлости и длинной-длинной зимы. Интеллигенция прогибалась под блатарей, начальство - под иностранных делегатов и вышестоящие чины. Но в этом цикле есть два поистине поэтичных очерка: "Тропа" - текст, пронизанный любовью к северной природе, и "Воскрешение лиственницы" - рассказ-метафора, вселяющий, как ни странно, надежду.

15 миллионов пострадавших по политическим мотивам
12 миллионов жертв голодомора
4 миллиона осужденных по контрреволюционной статье
4,5 миллиона раскулаченных
1,5 млн депортированных этнических меньшинства
Всего порядка 25 миллионов человек так или иначе пострадали от действий большевиков.
В эту цифру не входят люди, осужденные по уголовному законодательству сталинских времен

Таковы факты. Возможно, не точные; ведь время аккуратно заметает следы. Историки могут подсчитать количество приговоренных, но количество человеческих костей им подсчитать не под силу. А их гораздо больше.
Но прах к праху, а забытье - к забытью, ведь так?

Это цифры. За каждой цифрой - жизнь, судьба, трагедия. Сгоревший талант, изуродованная душа, разбитые надежды.
2,3, 50 миллионов... Цифры... Другие цифры. А есть ли разница?

Все теряли близких. Каждого из нас настигала смерть родного человека. Смерть шокирует и парализует, смерть одного человека.
Каждая отдельная жизнь человеческая - это благо. Нас так учили. И не только нас, их тоже так учили.
А замученная жизнь?
А заморенная голодом жизнь?
А замерзшая жизнь?
Чтобы не быть тварью дрожащей да право иметь, мало собственной воли. Не знал этого Федор Михайлович, человеческая жестокость и трусость не достигла тогда еще апогея. Когда ты работаешь, ешь, спишь, мерзнешь по указанию, стираются границы личности, такие ясно очерченные в обычных, здоровых условиях.

Страшнее всего в таких книгах, как "Колымские рассказы" - метаморфоза, которая случается с человеком, сильным и самобытным человеком.
Преступление века - превратить индивидуальность в вечно голодную, обозленную и больную тень.
Одно из больших и страшных преступлений большого и страшного двадцатого века.

В рассказах Шаламова нет цифр. Там истории. Истории судеб. Без обиняков, без жалости. Все, как есть - холодно, с язвами от цинги и укусами вшей. Боль, цепляние за жизнь обмороженными пальцами, никаких выводов. Тут каждый рассказ как вывод - вывод силы и храбрости, подлости и страха. Без нравоучений и дешевых сантиментов.
Такая правда, что горько.
И вдохнуть тяжело.

Хотелось бы думать, что все это - страшная и мастерски написанная антиутопия.
Потому что не бывает так. Так жестоко и масштабно.
Но было.
Это было, как бы сейчас не стремились смягчить, оправдать и "нет-нет, тридцать миллионов, не сорок".

Итог один.
Горите вы в аду, товарищ Сталин.
И иже с вами.

Кто-то правильно сказал, что читать Шаламова в разы тяжелее, чем о том же - Солженицына. Все-таки у последнего герои остаются людьми: Нержин, Сологдин в "Круге первом", Иван Денисович и Цезарь Маркович в "Одном дне..." - все они обычные люди, попавшие волею судеб в жернова истории. У Шаламова нет этой внутренней надежды, нет человечности, спрятавшейся до поры до времени под покрова воли и жажды жизни.
Есть полюс холода, офицеры, отрывающие головы петухам, умирающий Мандельштам, озябшие руки, расстрелы за невыработку нормы. Есть люди, искаженные властью и безысходностью, искаженные несправедливостью и стуком кирки по руде.
Больно читать, больно понимать, больно сочувствовать.
Ну и конечно любимая цитата, которая в последнее время становится актуальной: