Ваша оценкаРецензии
Zangezi12 апреля 2015 г.Читать далееМакса Штирнера часто называют предтечей Ницше. Увы, это точно неверно в случае стиля. Стиль Штирнера ужасен - невнятный, повторяющийся и кружащийся вокруг одних и тех же мыслей, словно сам автор не уверен, ясно ли он выразился, все ли понятно читателю, а читателю от такого одно только головокружение. Лишь изредка Штирнер возвышается до уровня Ницше в цитатах навроде: "Когда ты искал истину, чего жаждало твое сердце? Господина!".
Но в идейном смысле некоторое предвосхищение Ницше действительно есть. Прежде всего это касается разоблачения христианства, государственных интересов и прочих идолов разума. Именно в критическом аспекте философия Штирнера продуманнее всего. К сожалению, ее позитивная часть куда беднее, на что справедливо указывали все критики. В чем именно может выразиться творческая сила "я", как возможно сосуществование единственных в мире, где властвует принцип "война всех против всех", как мне умножать свою силу и власть? Штирнер не дает ответа, предпочитая в энный раз оседлать свою коронное уподобление христианства и государства с осуждением их обоих.
Главное, впрочем, выражено им весьма ясно. Тот может называться свободным мыслителем, кто не оставил ничего непроясненного в своей голове, кто вывел на свет все свои (и чужие) принципы, идеалы, императивы, истины, "святыни" и взял их под свой контроль - чтобы не они владели твоим сознанием, твоими мыслями и поступками (сейчас это называется "зомби"), а ты ими. Штирнер не отрицает ничего, как думали некоторые недальновидные критики, он допускает что угодно - даже религию, даже национализм, но с тем непременным условием, чтобы конкретная личность полностью владела ими, а не они - ею. Удастся вам подчинить себе эти могучие силы коллективного бессознательного - пользуйтесь на здоровье, не уверены - лучше держитесь от них подальше.
Сокровенная сердцевина учения Штирнера, куда доходил редкий критик, - это его представление о том, кто является собственником всех слов, идей, мыслей, чувств, воль, ценностей и проч. Это "я", полностью очищенное от всего поименованного, следовательно, "я" невыразимое, ничем и никак не определяемое, несхватываемое, непостижимое. Не случайно Штирнер именует его ничто (правильнее было бы "никто", ведь для Штирнера основной вопрос философии не "Что есть человек?", а "Кто этот человек?"). Это мистическое ничто, бездна немецких мистиков, шуньята буддистов, чреватое всем. Таким образом, в своих фундаментальных посылках Штирнер - мистик, доходящий до предела и основания бытия, до causa sui. Этим он, наряду с Фихте, навеки вписал свое имя в историю мысли. (Кстати, нужно четко понимать, что я - не единственный в мире, но единственный в своем роде; Штирнер не солипсист, а "уникалист").
Вторая часть книги отдана своеобразному pro et contra. Большинство статьей о Штирнере, впрочем, весьма слабы. Критики или банально не понимают (не хотят понять) "подсудимого", предпочитая высказать свои "светлые" мысли, либо, как Маккай, неумеренно восхваляют, делая из него гения и пророка. Пожалуй, более-менее взвешенную оценку можно найти в работе В. Баша.
484,6K
Miku-no-gotoku8 февраля 2025 г.Читать далееНе только на Михаиле Александровиче Бакунине и Петре Алексеевиче Кропоткине стоит анархизм. Ещё одним теоретиков является немецкий философ 19 века Макс Штирнер (настоящее имя Иоганн Каспар Шмидт), который в 1844 году опубликовал данную книгу. Книга интересно собственно не столько анархизмом, сколько в целом философией нигилизма, в чём-то автор кажется предшественником Фридриха Ницше. Чувствуется по применяемым методам и терминологии влияние на его взгляды философии Гегеля, знакомство с Кантом. Его воззрения имеют отличия от Михаила Александровича.
По мировоззрению он идеалист, скорее, субъективный идеалист. Хотя и чувствуется его большое внимание к Богу и религии, но так как он обосновывает возможность отхода от веры, почти высказал идею "Бог умер", что не позволяет его назвать объективным идеалистом, хотя местами хотелось отнести в этот лагерь. Он считает, что в эпоху Нового времени атеисты не отошли полностью от религии, а его являются его латентными последователями на уровне морали, подменяя Бога на права человека. Сразу вспоминаются слова Патриарха Кирилла.
Собственности по его мнению мешает государство и прочие публичные институты. Если Михаил Александрович был против государства, то местное самоуправление он поощрял. А вот Штирнер не дал чёткой альтернативы, что вместо. Разве что он коснулся священного института семьи, которая осуществляет свою собственную судебную власть. Опять же от её юрисдикции можно сбежать. Автор не предложил её вместо, но судя по её священности, он её уважает.
Собственность у него относится не только к вещам, но в целом представляет право на разные объекты гражданского права, а также просто на идеи и мысли. В этой части он рассматривает его шире, чем Гегель.
Право по его мнению зависит от воли людей. Именно признавая силу государства, единичный/единственный отказывается от своей свободы. Сократ по его мнению приговорил себя сам, признав суд Афинян. В принципе в чём-то напомнило Гегеля с его позицией в его Философии права касательно того, что люди сами виноваты в рабстве и имеют право на социально-экономическую трансформацию.
Он пропагандирует индивидуализм, что роднит его с Ницше. Хотя тут возникает противоречие между нравственными людьми следующими за духом и иными за ним не следующими при отсутствии институтов урегулирования противоречий единственных/эгоистов, если даже из семьи можно свалить. В этом плане модель Михаила Александровича кажется менее противоречивой, хотя и там есть к чему придраться. Опять же как начало нигилизма, экзистенциализма книга достаточно интересна, критика идеологии государства по делу, но практической альтернативы не усмотрел. Оценю на 3,5. Хорошо, но чего-то не хватает.
43436
slaapliedje3 октября 2014 г.Читать далееДля Меня - хрустального, незамутненного, призрачного и прозрачного - нет ничего выше Меня. Это культ самости личности, непобедимая одинокость каждого индивидуума.
- Молодой человек, вы слишком самолюбивы, слишком эгоистичны!
- Извините, но у меня нет ничего, кроме себя
"Единственный и его собственность" - это песня людям, потерявших себя в диалоге с Другим, в супермаркете выбора деятельности, в человечестве и в его идеалах, людям, заблудившихся в лабиринте отказов своему истинному "хотению", одержимых отрицанием и помешанных на утверждениях. В этой песне Штирнер приходит к заключению: нет ничего вне нас самих, никаких государств, наций, родин, богов. Есть только человек, который находится в одиночестве при любых внешних обстоятельствах.
«Но так как это – эгоизм, который вы не хотите признать, который вы тщательно скрываете, следовательно, не открытый и откровенный эгоизм, а бессознательный эгоизм, то это – не эгоизм, а рабство, служение, самоотрицание; вы – эгоисты, и в то же время, отрицая эгоизм, вы не эгоисты. Там, где вы кажетесь, по-видимому, отъявленными эгоистами, вы даже к самому слову «эгоист» относитесь с презрением и отвращением.»
«Тысячелетия культуры затмили от вас вас самих, вселяя в вас веру, что вы не эгоисты, а призваны быть идеалистами («хорошими людьми»). Стряхните это с себя! Не ищите свободы, лишающей вас себя самих, в «самоотречении» ищите себя самих, станьте эгоистами, пусть каждый из вас станет всемогущим Я. Иди, яснее: познайте снова себя, узнайте только, что вы действительно такое, откажитесь от ваших лицемерных стремлений, от глупого желания быть чем-либо иным, чем вы есть.»
253,4K- Извините, но у меня нет ничего, кроме себя
YaroslavSkudarnov29 марта 2013 г.Читать далееЯ достаточно давно, сёрфя интернет, наткнулся на этого автора и вскоре — как на его главный труд — на эту книгу; с тех пор я довольно долго хотел её прочитать, так как описание мне показалось довольно любопытным и, в каком-то смысле, близким моим мыслям на поднимаемые автором темы.
Первые страницы не особо затянули. Во-первых, потому, что у меня в принципе не особо большой опыт чтения тех или иных философских трудов, а посему поначалу продираться через несколько непривычный для студента-технаря слог Штирнера было нелегко (к счастью, потом я уже более-менее привык и освоился с пониманием его словесных конструкций). Во-вторых, первая часть книги чуть менее близка к собственно размышлениям об индивидуализме и эгоизме, ради которых я и начинал её читать; там подвергаются разбору всевозможные социальные конструкции различной степени абстрактности. В целом, несмотря на то, что первая часть чуть дальше от ожидаемой темы книги, она мне всё же показалась не слишком менее интересной, чем вторая.
А, вообще, если говорить о книге в целом, мне было очень интересно почитать теории, изложенные там — в том числе и потому, что к каким-то мыслям из них я приходил сам, но я никогда не пробовал, так скажем, выжать из них максимум, да и мой «бэкграунд» слабее, чем у Штирнера — по книге можно заметить, что он достаточно неплохо начитан и нередко употребляет немаленькие цитаты из тех или иных источников, в результате чего местами книга принимает вид дебатов — он сначала приводит тезисы тех или иных авторов, а затем начинает их анализировать, выявлять ошибки, и так далее.
Что касается политических взглядов, которые там описываются, то, хоть автор относится к политике довольно, скажем так, солипсистично, поднимая на первый план только свою волю, ставя её выше абсолютно любых законов, и, как следствие, нередко проходится по либералам за их непоследовательность (по Штирнеру, разницы между подчинением абсолютному монарху и подчинением закону довольно немного, всё это он рассматривает как близкие и довольно абстрактные, чуждые человека сущности), всё равно среди более-менее распространённых взглядов на устройство государства либертарианство наиболее близко к описываемому им (естественно, все возможные социализмы и коммунизмы ещё более далеки от излагаемой в тексте позиции — для Единственного абсолютно немыслимо устройство, которое будет хоть каплю принуждать людей думать и заботиться об общем благе).
Достаточно сильно радует проницательность автора: в частности, размышляя о возможном избавлении от нынешнего порядка и сломе иерархии, он прекрасно понимает, что революция сама по себе — абсолютно не панацея, революции, как правило, не только ломают систему, но и восстанавливают на её место другую, причём нередко ничуть не менее жёсткую, поэтому крайне важна и революция «в головах». В этом контексте было необычным, например, то, как он относится к христианству и Христу лично, называя его «настоящим» революционером, человеком, который даже не просто боролся с системой, а, в каком-то смысле, не замечал её, игнорировал, заявляя, что царство небесное выше и важнее царства земного — это немного характерный момент, в нём можно заметить, что анархизм Штирнера — анархизм человека, прежде всего, свободного, а не угнетаемого, человека сильного, которому не нужны внешние ограничения, регулирование.
Вообще, в каком-то смысле некоторые идеи, излагаемые там, представляются Штирнером как продолжение идей первохристиан о высвобождении человека из-под власти внешних сил, предоставлении его самому себе, а не каким-то внешним признакам, и теперь, по его мнению, аналогичный процесс демонтажа необходимо проделать и по отношению к тому, что «не добило» и на чём стало основываться христианство.
Чем эта книга, в каком-то смысле, кажется уникальной — в ней с лёгкостью выстраивается всё то, что, впоследствии, через десятилетия, будут выводить заново — в «Единственном» вовсю используется деконструкция (по отношению к идеям, как говорит Штирнер, призракам, бесплотным привидениям вроде «Бог», «Родина», «Долг», которые порабощают человека), какие-то индивидуалистские и нигилистические мысли, которые потом будут обнаруживать повсеместно у Ницше.Резюмируя, могу сказать, что книга мне понравилась. У автора хороший, затягивающий слог, его монологи увлекают мысль за собой и, если в чём-то ты не соглашаешься с его (достаточно сильной!) аргументацией, всё равно нельзя не думать, размышлять и осмысливать идеи.
192,1K
doomjitsu29 ноября 2021 г.Читать далееЯ таскал эту книгу Штирнера с собой больше двух лет, все мечтая закончить чтение, и даже несколько удивлен, что день наконец пришел. На самом деле такой затянувшийся путь может многое рассказать о содержимом книги, а уж тем более о философском труде. Всё дело в том, что Макс Штирнер в своих думах выливает столько воды, что создается впечатление, что начался поливочный сезон. Ты ждешь, когда же начнут оправдывать эгоизм, когда будет больше отрывков про преграждающую путь скалу, которую необходимо взорвать, и вот под конец получаешь свое: размышления автора становятся абсолютно радикальными и неумолимыми. В своем отрицании принципов религии и гуманизма он становится похожим на атлета в американском футболе, стремительно разгоняющегося по полю и далее сметающего всех, кто подвернется.
Главные мысли, идеи Штирнера становятся понятны сразу – возвыситься над человеком и Богом, потерять статус слуги, обрести свободу перед постоянно меняющимися законами общества, подчинить себе мир как собственность, погнаться за призраками истины – они даже близки мне в какой-то степени, но у меня нет ни малейшего представления, как кто-то мог бы осуществить это на деле. Разве мы можем и вправду насладиться всем, что с нами происходит? Правда? В итоге, если верить тому, что пишут про его смерть, умер философ так, как будто его сам Бог и проучил. Но с другой стороны, это произведение дошло до нас, и может быть, в этом и заключалось предназначение Макса Штирнера, саму мысль о котором он среди прочего так хотел уничтожить.
182,4K
Born_to12 мая 2016 г.Читать далееОчень сложное произведение, которое с первого раза и не поймешь. Наверное потому что оно меняет мировоззрение человека, жизнь разделяется на до и после, начинаешь по другому смотреть на мир. Язык по началу действительно очень тяжелый.
Эта книга - фундаментальное исследование. Нас целенаправленно воспитали определенным образом, мы знаем что эгоист это что-то плохое, мы чтим традиции, святое, святыни, готовы служить государству, исполнять наш долг, призвание, служим идеям, - и Штирнер предлагает нам увидеть всю ложность этого уклада жизни. Трудно говорить про эту книгу. Вот я написал это всё, и сам вижу что толком ничего не передал, о чем же книга. Не знаю, в общем это переосмысление всего, всех святынь и табу, самих идей государства, права, человека, человечества, добра и зла, блага, служения и т.д. Видимо, нужно просто читать книгу.Каждый человек должен иметь нечто, что стояло бы выше него. Ты должен отодвинуть на задний план свои «частные интересы», если этого требуют благополучие других, благо родины, общества, общее благополучие, благо человечества, доброе дело и тому подобное! Отечество, общество, человечество и т. д. должны стать над тобою, и твои «частные интересы» должны стушеваться перед ними, ибо ты не должен быть эгоистом. Люди, живущие религиозной жизнью, при общении друг с другом подчиняются стоящему над всем формальному закону; грешным образом часто забывают следовать ему, но никогда не позволяют себе отрицать его абсолютную ценность, этот закон – любовь. И даже те, которые борются с ее принципом и ненавидят, казалось, самое это слово, – и те еще верны ему, ибо и в них осталась еще любовь; они любят даже еще глубже и просветленнее; они любят «человека и человечество».
Люди уверяют друг друга, что необходимо вполне вместить в себе государство, свой народ, человечество и еще многое другое, чтобы стать настоящим я, стать «свободным» гражданином, гражданином государства, «свободным или настоящим человеком», и они видят правду и действительность моего я в восприятии чужого я и преданности ему.
Одним словом, огромная разница в том, явлюсь ли я исходным или конечным пунктом. В последнем случае я не имею себя самого, и чуждое мне «истинное существо» будет вертеть мною, как призрак, под тысячью разных названий. Так как я – еще не «я», то нечто другое (Бог, например, истинный человек, истинно благочестивый, разумный, свободный и т. д.) становится мною, моим «я».
Вы произносите про себя механически заученные вопросы: «К чему я призван? Что я должен делать?». Стоит только вам спросить, как вам уже скажут, чего от вас ждут и велят вам это сделать; вам укажут ваше «призвание», или вы сами себе предпишете и продиктуете то, что вам повелел дух. Тогда по отношению к вашей воле это выразится так: я хочу того, что составляет мой долг.
Если существует хотя бы одна истина, которой человек должен был бы посвятить всю свою жизнь и свои силы, потому что он человек, то он подчинен какому-нибудь правилу, господству, закону и т. д., он – слуга. Такого рода истины, например, – человек, человечество, свобода и т. д.
Бог, Христос, Троица, нравственность, добро и т. д. – такие создания, о которых я себе не только могу позволить сказать, что они – истины, но и то, что они – обман. Как я пожелал и повелел, чтобы они существовали, так же я смею желать, чтобы они превратились в ничто. Нельзя допускать, чтобы они переросли меня, нельзя по слабости дозволить им стать чем-то «абсолютным» и этим увековечить их и дать им уйти из-под моей власти и силы. Я подчинился бы принципу окаменения этому жизненному принципу религии, которая особенно старается создать «неприкосновенные святыни», «вечные истины», короче, «святое», и этим отнять у тебя все твое.
Почему возмущаются мной, если я – «отрицатель Бога»? Ибо создание ставят выше творца и нуждаются в господствующем объекте, для того чтобы субъект мог смиренно подчиниться. Я должен преклониться пред абсолютом, я должен, это – мой долг.
Никакая истина, никакое право, никакая свобода и т. д. не может иметь независимое от меня существование, не может меня покорить. Это – все слова, только слова, как и для христианина все земное – только «суета». В словах и истинах нет спасения для меня, как и для христианина в земном и суетном.
Отсюда и происходит боязнь пользоваться как угодно своей жизнью, ибо она должна служить только для «истинного и правильного пользования».
Если кто-нибудь, стоящий на религиозной точке зрения, кончает жизнь самоубийством, то он поступает безбожно, позабыв о Боге; если же он стоит на нравственной точке зрения, то поступает безнравственно, позабыв о долге.Я, значит, живу на свете, чтобы осуществлять какие-то идеи? Чтобы содействовать осуществлению «идеи государства» своею лояльностью или «идеи семьи» – браком, как супруг и отец? Что мне за дело до подобных призваний! Я не живу ни по какому призванию, как цветок, который растет и распускается, не исполняя никакого «долга».
Что мне за дело – по-христиански ли я думаю и поступаю? Человечно ли, либерально, гуманно, нечеловечно, нелиберально, негуманно – об этом я не забочусь. Пусть только то, что я делаю, приведет меня к моей цели и цель эта меня утвердит, называйте меня за это, как вам угодно: мне все равно.
Для эгоиста же только его история имеет ценность, ибо он стремится развить только себя, а не идею человечества, не план Бога, не намерения Провидения, не свободу и т. п. Он не считает себя орудием идеи или сосудом Господа, он не признает никаких призваний, он не бредит тем, что существует для продолжения и развития человеческого рода, – он живет своей жизнью, расточает ее, не заботясь о том, принесет ли это пользу человечеству.
Для мыслящего человека его мышление – «возвышенная работа, священное дело», и оно покоится на непоколебимой вере, на вере в истину. Сначала молитва – священная деятельность, затем это священное «благоговение» переходит в разумное «мышление», которое опять-таки сохраняет непоколебимую веру в «святую истину», и оно есть, собственно, чудесная машина, которую приводит в движение дух истины для своих целей.
Изречения мыслящих параллельны изречениям верующих. Вместо: «То, что исходит от Бога, неистребимо» говорится: «То, что исходит от истины, верно» вместо: «Воздайте Богу почет» – «Воздайте истине почет». Но мне все равно, побеждает ли Бог или истина: прежде всего я хочу победить.
Каким бы скептическим ни было абсолютное мышление, его скептицизм имеет пределы и в нем все-таки остается вера в истину, в дух, в идею и ее конечное торжество: оно не грешит против Святого духа. Но всякое мышление, не грешащее против Святого духа, – вера в духов, в призраки.Христианин – это такой человек, который верит в мысли, верит в державность мыслей и хочет сделать властителями всего так называемые принципы. Иной человек исследует мысли и ни одну из них не выбирает без критики своего повелителя, но он похож на собаку, которая обнюхивает людей, чтобы найти «своего господина»; он всегда выискивает господствующую мысль.
По убеждению людей, принадлежащих к какому-нибудь цеху, мысль мне дана; по мнению же людей свободомыслящих, я ищу мысли. Для первых истина уже найдена и существует, и мне нужно только принять ее, как милость подателя; для вторых же истину следует искать, и она – моя лежащая в будущем цель, к которой я должен стремиться.
Критик инстинктивно предполагает «истину», когда приступает к работе, и, веря в то, что ее можно найти, он ее ищет. Он хочет открыть истинное, и в этом видит «добро».
Истину как таковую, «истину вообще», не хотят отбросить, ее хотят найти. Но ведь она не что иное, как высшая сущность! Если бы «истинная критика» потеряла веру в истину, она должна была бы прийти в отчаяние. И все-таки истина – только мысль, но не одна только; она – мысль, которая стоит над всеми прочими мыслями, мысль неопровержимая, она – сама мысль, которая освящает все прочие мысли, она – святая святых мыслей, «абсолютная», «святая» мысль. Истина устойчивее всех богов, ибо для нее, ради служения ей, низвергли богов и под конец самого Бога. «Истина» осталась, когда погиб мир богов, ибо она есть бессмертная душа этого преходящего мира богов, она – само божество.Критик может дойти до атараксии по отношению к идеям, но никогда не освободится от них, то есть он никогда не сумеет понять, что над телесным человеком не существует ничего высшего (ни человечности, ни свободы). У него всегда остается представление о «призвании» человека, о «человечности».
Ты признаешь, что истина – мысль, но не всякая мысль истинна, или, как ты выражаешься, не всякая мысль – истинная и действительная мысль. А чем ты измеряешь и как узнаешь истинную мысль? Твоим бессилием, именно тем, что ты не можешь ею овладеть. Когда она тебя подчиняет, вдохновляет и воодушевляет, тогда ты считаешь ее истинной. Ее господство над тобой убеждает тебя в ее истине и, если она тобою обладает и ты одержим ею, тогда тебе хорошо с ней, ибо тогда ты нашел себе господина и наставника. Когда ты искал истину, чего жаждало твое сердце? Господина! Ты стремился не к своей власти, а к властвующему над тобой, и ты хотел возвысить его («величайте Господа Бога нашего!»). Истина – властелин, и все те, которые ищут истины, ищут и прославляют властелина. Где он, этот властитель? Где же, как не в твоей голове!
Тогда только мысль становится моей собственностью, когда я не боюсь подвергнуть ее в каждый момент смертельной опасности, когда потерю ее не буду считать потерей для себя и не буду бояться потерять себя. Моей собственной мысль становится только тогда, когда я могу ее поработить себе, но никогда не наоборот, когда она не может довести меня до фанатизма, сделать меня орудием своего осуществления. Итак, свобода мысли существует тогда, когда я могу иметь всевозможные мысли; но собственностью мысли сделаются только тогда, когда они не могут стать господами надо мной.
Если мысли свободны, то я – их раб, я не имею власти над ними и подчиняюсь им. Я же хочу пользоваться мыслями, хочу быть полон мыслей, но в то же время хочу быть без мыслей и вместо свободы мысли хочу стать свободным от мыслей.
От этого свободного мышления коренным образом отличается мышление собственное, мое мышление, не то мышление которое мною управляет, а то, которое управляется, направляется или вовсе прерывается мною, по моему желанию.
Каждая эпоха имела свою «истину-веру» и в действительности, еще не было такой эпохи, в которой не признавали бы какой-нибудь «высшей истины», истины, которой считали нужным подчиниться как «державной». Каждая истина какой-либо эпохи – ее навязчивая идея, и если позже находили новую истину, то потому лишь, что ее искали; глупость только видоизменяли и облекали в модную одежду, ибо желали все-таки – кто мог сомневаться в законности этого? – «вдохновения идеей». Желали быть под властью какой-нибудь мысли – быть одержимыми ею. Последний властитель этого рода – «наша сущность» или «человек».
Религия и политика ставят человека на почву обязанностей: он должен сделаться вот этим, должен быть таким-то. С этим постулатом, этим велением люди подходят не только друг к другу, но и к самим себе. Наши критики говорят: ты должен быть цельным, свободным человеком. И они готовы провозгласить новую религию, воздвигнуть новый абсолют, новый идеал – свободу. Люди должны стать свободными. Неудивительно, если появятся даже миссионеры свободы, ведь породило христианство миссионеров веры из убеждения, что все люди предназначены стать христианами. И как теперь вера образовала церковь, нравственность – государство, так и свобода образует новую общину, и начнется соответствующая «пропаганда».
Религиозное заключается в недовольстве современным человеком, то есть в созидании «совершенства», к которому нужно стремиться, в «человеке, который борется за совершенство», совершенство же состоит в установлении идеала, абсолюта. Совершенство – «высшее благо», идеал каждого – «совершенный человек», истинный, свободный человек и т. д.
Стремления нового времени имеют целью воздвигнуть идеал «свободного человека».Эта религия исполняет в государстве ту же роль, как уважение к семейному началу в семье. Для того, чтобы семья признавалась и сохранялась такой, какая она есть, для всех ее членов кровная связь должна быть священной, каждый член семьи должен чувствовать благоговение перед узами кровного родства для того, чтобы каждый родственник стал в его глазах священным. Точно так же и член государственной общины должен считать святыней эту общину, и то понятие, которое для государства – самое высокое, должно быть наивысшим и для него.
Государство проявляет свою враждебность по отношению ко мне тем, что требует, чтобы я был человеком, это предполагает, что я могу быть и не человеком и казаться ему «не-человеком»: оно вменяет мне в долг «быть человеком». Далее, оно требует, чтобы я ничего не делал, что ниспровергало бы его; его существование, следовательно, должно быть всегда свято для меня. Далее, я должен быть не эгоистом, а «честным и порядочным», то есть нравственным человеком. Словом, я должен быть по отношению к нему и его существованию бессильным, почтительным и т. д.
Кто преступает веление государства, тот считается таким же преступником, как и преступающий заповеди Божии – это взгляд, который удержался еще со времен господства церкви. Бог – свят сам по себе, и заповеди церкви, как и государства, – заповеди этого святого; он дает их миру через посредство своих помазанников и деспотов, венчанных «Божией милостью». Если церковь имела смертный грех, то государство имеет «достойных казни» преступников, если первая имела еретиков, то второе имеет государственных изменников, если первая налагала церковные наказания, то государство налагает уголовные кары; церковь вела инквизиционные процессы, государство – фискальные; словом, в церкви – грехи, в государстве – преступления, в церкви – инквизиция и в государстве – инквизиция. Но не настанет ли час, когда и святость государственности падет, подобно церковной? Страх перед его законом, благоговение перед его величием, покорность его «подданных», долго ли еще продержится это все? Не исказится ли, наконец, «святой лик»?
Осуществляет ли священную власть Бог или человек в богочеловеке, считается ли, следовательно, что-нибудь святыней во имя человека (гуманность), – это нисколько не изменяет страха Божьего: ведь и человек почитается «верховным существом» в той же степени, как в специальной религиозной области Бог, как «верховное существо», требует от нас и страха, и почтения, и оба они внушают нам благоговение.
Если религия выставила положение, что мы все – грешники, то я выставлю против нее другое положение: что все мы слишком совершенны! Ибо в каждое данное мгновение мы – все, чем мы можем быть, и мы вовсе не должны быть большим. Так как в нас нет ни одного недостатка, то нельзя говорить о грехе. Покажите мне хотя бы одного грешника в мире, когда никто не должен будет служить чему-нибудь высшему! Если нужно будет удовлетворять только себя, то я не буду грешником, если не поступлю как следует, ибо я не оскорбляю ничего «святого»; если же, наоборот, я должен быть благочестивым, то я должен угождать Богу, если я должен поступать по-человечески, то я должен угождать сущности человека, идее человечества и т. д. Кого религия называет «грешником», того гуманизм называет «эгоистом». Но, повторяю, если я не должен буду остаться для кого-нибудь другого, то разве не будет «эгоист», в котором гуманизм обрел новомодного дьявола, просто-напросто бессмыслицей? Эгоист, от которого открещиваются гуманисты, – такой же призрак, как и дьявол: он существует только как пугало и фантастический образ в их мозгу.
Государства существуют лишь до тех пор, пока имеется господствующая воля, и эта господствующая воля считается равнозначащей собственной воле. Воля властителя – закон. Чем помогут тебе твои законы, если им никто не следует, что значат твои приказания, когда никто не позволяет приказывать себе? Государство не может отказаться от притязания на то, чтобы определять волю единичного лица и рассчитывать на свое воздействие на нее. Для него безусловно необходимо, чтобы никто не имел собственной воли; если кто-либо обнаружил таковую, то государство должно было бы его исключить (запереть, изгнать и т. д.); если бы все имели свою отдельную волю, то они уничтожили бы этим государство, ибо оно должно хотеть быть господином всех, кого оно в себе заключает, и эту волю называют «государственной волей». Кто для того, чтобы существовать, должен рассчитывать на безволие других, тот – игрушка в руках этих других, как господин – игрушка в руках своего слуги. Если прекратится покорность, то неминуемо уничтожится и господство.
Государство проявляет «власть» (насилие), единичному это не дозволено. Деятельность государства заключается в насилии; свое насилие оно называет «правом», насилие же каждой личности – «преступлением». Следовательно, преступлением называется насилие единичного лица, и только преступлением сокрушает он насилие государства, если он того мнения, что не государство выше его, а он выше государства.
Только по отношению к святому можно стать преступником: ты по отношению ко мне никогда не можешь быть преступником, а будешь лишь противником. Но уже одно только отсутствие ненависти к осквернению святыни – преступление, и Сен-Жюст кричит Дантону: «Разве ты не преступник? Разве ты не подлежишь ответственности за то, что не питал ненависти к врагам отечества?» Если, как в эпоху Великой революции, понятие «человек» отождествляется с представлением о «добром гражданине», тогда тем же понятием «человека» создается и понятие «политических проступков и преступлений». Во всем этом отдельный, или единичный, человек рассматривается как «отброс», а всечеловеку, или отвлеченному «человеку», отводится самое почетное место, ему одному воздается почтение. Смотря по тому, как именуется этот «призрак», христианином, иудеем, мусульманином, добрым гражданином, лояльным подданным, «свободным», патриотом и т. д., перед лицом торжествующего «человека» исчезают и те, которые хотят провести другое, не совпадающее с этим понятие человека, и те, которые хотят осуществить и проявить себя. И с какой елейностью убивают именем закона, суверенного народа, Бога и т. д.!
Хотя общество и желает, чтобы каждый обрел права, но не свое собственное, а только то право, которое санкционируется обществом, то есть так называемое общественное право. Я же даю или беру себе право по собственному полномочию, и по отношению ко всему тому, что сильнее и властнее меня, я – нераскаявшийся преступник. Как себе самому принадлежащий и творец своего права я не признаю иного источника права, кроме себя самого, я не признаю источником права – ни Бога, ни государство, ни природу, ни даже человека с его «вечными человеческими правами», ни божественное, ни человеческое право.
Действительно не божественный, и тем более не человеческий разум, а только твой и мой разум, ибо только ты и я – действительно реальны.То, что я называл «моим правом», уже не есть «право», потому что право может быть дано, пожаловано лишь духом, будь это дух природы или рода, или дух человечества, дух Божий или дух его святейшества, его сиятельства и т. д. То, чем я владею без санкции духа, тем я владею без права, оно добыто мною исключительно при помощи моей силы.
Прав я или нет – это для меня совершенно безразлично: если только я силен, то я уже тем самым обрел право и не нуждаюсь ни в каком ином полномочии или утверждении своего права.Народ кричит, что противная партия совершила по отношению к нему преступление. Но могу ли я принять, что данное лицо совершило преступление относительно меня, если я не предположу, что это лицо должно было поступать так, как я этого хотел? И только такое деяние я называю правильным, правым, хорошим и т. д., а всякое противоположное считаю преступлением. Тем самым я, значит, полагаю, что и другие должны вместе со мною стремиться к одной и той же цели, то есть я отношусь к ним не как к единственным, которые носят в себе свои законы и живут согласно им, а как к существам, обязанным повиноваться какому-нибудь «разумному» закону. Я устанавливаю, что такое отвлеченный «человек», «человек» как таковой, и что такое «истинно человеческое» поведение, а затем требую, чтобы каждый человек считал этот закон нормой и идеалом, в противном случае он окажется в моих глазах «грешником и преступником». «Виновного» же постигает «кара закона». Отсюда ясно, что опять-таки тот же «человек» создает понятие преступности греха и, следовательно, права. Человек, в котором я не признаю «человека», «грешен и виновен».
Если даже предположить тот случай, что каждый единичный человек в народе изъявил бы ту самую волю, и если таким образом осуществилась бы полная «всеобщая воля», дело нисколько не изменилось бы. Разве моя воля, проявленная вчера, не связывала бы меня сегодня и позже? В этом случае моя воля застыла бы. Что может быть хуже постоянства? Мое создание, то есть какое-нибудь определенное выражение моей воли, стало бы моим повелителем. Я же, создатель, был бы стеснен в своей воле. А то, что я вчера был глупцом, я должен был бы оставаться им всю жизнь. Так в сфере государственной жизни я в лучшем случае становлюсь рабом самого себя. Потому, что я вчера обладал волей, я сегодня безволен, вчера самоволен, а сегодня несвободен.
Как это изменить? Только тем, что я не признаю никакой обязанности, то есть не свяжу себя или не позволю себя связывать. Если я не имею обязанностей, то и не знаю закона.То, чем ты в силах стать, на то ты имеешь право. Все права и все полномочия я черпаю в самом себе. Я имею право на все то, что я могу осилить. Я имею право низвергнуть Зевса, Иегову, Бога и т. д., если могу это сделать, если же не могу, то эти боги всегда останутся относительно меня правыми и сильными, я же должен буду преклониться перед их правом и силой в бессильном «страхе Божием», должен буду соблюдать их заповеди и буду считать себя правым во всем, что я ни совершу согласно их праву, как русская пограничная стража считает себя вправе застрелить убегающих от нее подозрительных людей, действуя по приказу «высшего начальства», то есть убивая «по праву». Я же сам даю себе право убивать, пока я сам того не воспрещу себе, пока я сам не буду избегать убийства, не буду бояться его как «нарушения права».
Я сам решаю – имею ли я на что-нибудь право; вне меня нет никакого права. То, что мне кажется правым, – и есть правое. Возможно, что другим оно и не представляется таковым, но это их дело, а не мое: пусть они обороняются. И если бы весь мир считал неправым то, что, по-моему, право и чего я хочу, то мне не было бы дела до всего мира. Так поступает каждый, кто умеет ценить себя, каждый в той мере, в какой он эгоист, ибо сила выше права – с полным на это правом.164,4K
tombeau15 апреля 2016 г.Шедевр.
Читать далее"Единственный и его собственность" -- одна из самых значительных книг, когда-либо написанных. Очень недооценённая и малоизвестная, по силе мыслей она, вероятно, стоит на уровне таких гениев, как Шопенгауэр и Ницше. Штирнер с поразительной мощью и убедительностью громит искусственные и навязываемые "ценности" -- религию, бога, добро и зло, нацию, общество, государство, само понятие человечества. Более того, Штирнер отрицает даже саму "истину" -- для него не имеет никакого веса та "истина", которая принята каким-то обществом, каким-то тупым стадом баранов.
Для Штирнера вся эта жалкая труха -- все эти ничтожные боги, цари, державы и прочие "авторитеты" -- не имеют совершенно никакого значения, всё это пустое место. Только он сам имеет значение для себя, только свои интересы преследует, только своей выгоде придаёт значение, только свои ценности хвалит, и пусть бы стал он неугодным всему миру -- нет ему никакого дела до бренного мира и его мнений. Читая эти бунтарские, дерзкие, воинственные, беспощадные строки, видится образ существа бесконечно одинокого и великого в своём одиночестве.
При этом Штирнер признаёт, что он, может быть, всего лишь "ничтожный человек", -- но это не меняет дела, ибо даже "ничтожный" -- отдельный, одинокий, частный человек, без всякой поддержки со стороны, -- может иметь достаточно ума и дерзости, чтобы отрицать все ценности и идеалы стада, живя лишь по своей личной правде, какой бы она ни была в глазах общества.
Блистательно развеивает Штирнер идею бога, доказывая, что если тот и существует, то и сам является законченным эгоистом, который заботится лишь о своём благе. Мыслитель напрочь отрицает христианство с его идеей служения и поклонения. Не существует для Штирнера и понятия "призвания" -- а ведь религия настаивает на том, что человек к чему-то "призван" и обязан соответствовать предначертанному. Отрицается и понятие греха. Непримиримость с христианством и с богом заходят у Штирнера так далеко, что он бросает ему вызов, говоря, что если бог хочет подчинить человека, то пусть придёт и сделает это сам, а добровольно подчиняться ему не надо.
Штирнер не отрицает существование власти, но при этом не собирается подчиняться никакой власти. Ему нет дела до чужих прав и до того, что государство считает его правом, -- Штирнер сам решает, имеет ли он на что-нибудь право, он сам берёт и использует то, что хочет и как хочет, и всё равно ему на законы и правила, выдуманные кем-то другим.
Потрясающие мысли разбросаны в этой книге: затрагиваются темы религии, бога, добра и зла, свободы, души, права, эгоизма, и по всем пунктам мысли Штирнера дерзки, противоположны и общественной морали, и христианству.
Главный недостаток книги -- её стиль. Написано тяжеловесно, местами слишком сухо, местами Штирнер отвлекается и уходит в малозначащие частности. Но всё же встречаются в книге места настолько красивые и поразительные, что возносятся до уровня Ницше. Грубо говоря, у Штирнера после 90 скучных страниц идут 10 сильных и красивых, и эти условные 10 можно растаскивать на цитаты.
133,6K
homo_proletarian8 августа 2020 г.Читать далееРецензию начну с того, что концепцию Штирнера я понял в том, что его "единственность" - это некое сравнение поиска пламени-костра во вне нас самих. Хотя уже сами способны зажечь этот огонь, в своём сердце и присвоить его, сделать своим.
Возмужалость, таким образом, означает второе самонахождение. Юноша нашел себя как дух и потерял себя во всеобщем духе, в совершенном святом духе, в человеке как таковом, в человечестве - короче говоря, во всех идеалах;возмужалый же человек находит себя как духа во плотиЧитая книгу, я подумал о том, что весь мир является для нас "вещью в себе" и всякое суждение, определение и отношение к нему мы выводим сами. Мир он есть, а мы его наполняем.
То, что сначала казалось существенным, например внешний мир и тому подобное, то теперь кажется внешней иллюзией, а действительно существующим становится сущность, царство которой наполняется богами, духами, демонами, то есть добрыми или злыми сущностями. Только этот обратный мир, мир сущностей, становится действительно существующим. Человеческое сердце может быть без любви, но у него есть сущность это-Бог, "который есть любовь". Человеческое мышление может заблуждаться, но у него есть своя сущность: "Бог есть истина" и т.дНа ум приходит цитата Монтеня, которая в некотором смысле близка по смыслу с концепцией Штирнера:
Людей, как гласит одно древнегреческое изречение, мучают не самые вещи, а представления, которые они создали себе о них. И если бы кто-нибудь мог установить, что это справедливо всегда и везде, он сделал бы чрезвычайно много для облегчения нашей жалкой человеческой участи. Ведь если страдания и впрямь порождаются в нас нашим рассудком, то, казалось бы, в нашей власти либо вовсе пренебречь ими, либо обратить их во благо. Если вещи отдают себя в наше распоряжение, то почему бы не подчинить их себе до конца и не приспособить к нашей собственной выгоде? И если то, что мы называем злом и мучением, не есть само по себе ни зло, ни мучение, и только наше воображение наделяет его подобными качествами, то не кто иной, как мы сами, можем изменить их на другие.И сказать стоит то, что мир причиняет ровно такое количество боли и страха, которое мы сами для себя определяем. И если духи,демоны, призраки для кого-то и существуют, то они обязательно почувствуют на себе их негативное влияние и проявят слабость, подчиняясь им.
Не мало важным будет момент актуальности и ещё большей важности для нашего общества сегодня - это взгляд на человека как на какого-то робота, обладающего определёнными для общества характеристиками и преимуществами. Поясню проще; на людей сейчас смотрят как на товар и как на ресурс, который можно использовать в своих целях.
Ты для меня и я для тебя не высшие существа. Но в каждом из нас может быть высшее существо, и это может вызвать взаимное почитание.Обратившись сразу к самому общему, мы видим, что в тебе и во мне живет человек. Если бы я в тебе невидел человека, за что бы я уважал тебя? Конечно, ты не человек в самом истинном, исчерпывающем значении, а только его смертная оболочка, которую он может покинуть, не переставая быть, однако, человеком. Но пока это распространяющееся на всех и высшее существо живет в тебе и ты представляешь для меня дух, так как в тебе непреходящий дух облекся в преходящую форму, то есть образ твой только «принятый», призрачный, я вижу в тебе, таким образом, дух, который проявляется в тебе, не будучи связан с твоею плотью и этой определенной формой явления — другими словами, я вижу в тебе привидение. Я поэтому не считаю тебя высшим существом, а только почитаю то высшее существо, которое «является» в тебе: я «уважаю в тебе человека».Конечно, в моей интерпретации данная цитата имеет совсем другой смысл, я её извратил. Но всё же,сегодня на человека смотрят с позиции его эффективности в капиталистическом обществе, а именно его успешность, богатство и славу.
Говоря об идеологии Штирнера, я думаю, что это весьма лёгкий путь обретения своего мировоззрения , в которой заканчиваются все битвы доброго и злого в этике. Это противоречие кем быть и как поступать - оно просто исчезает и на место него встаёт ничто. Ничто не истина, всё дозволено.
Тут я немного метофорично изложил концепцию Единственного:
Служение концептам, мёртвым, древним статуям. Каким то давно найденные древним табличкам со сводом законов того древнего времени. Мы почему-то решили, что они для нас священны, ибо древние, а значит мудрые для нас, стоящие почтения. Но на деле же - безнадёжно устаревшие, архаичные, проявляющиеся в крайне слепой жестокости равнодушия бюрократии.
На деле же, тут проявляется психология вечно-человеческого. Остранившись от поклонения статуям древности, мы изваяем новые или сами станем этими статуями. Обретя новый вид, но оставив всё тоже содержание. С одной и той же целью - подчинению, но разными путями.
Читая книгу, я подметил одно противоречие. Тут непонятен смысл строгого разделения на только добрых и только злых. Современный мир как не кстати, лушче всего согласуется с концепцией эгоизма Штирнера, но с оговорками(государство и религия) я бы назвал эту свою интерпретацию-возможный твоему положению, проявляемый тобой эгоизм. Притворство под маской лже-альтруизма и маскировка им своих эгоистичных деяний. Ведь сам Штирнер заявлял, что эгоистичен он по мере своих возможностей.
Скалу, преграждающую мне путь,я обхожу до тех пор, пока у меня не наберётся достаточно пороха, чтобы её взорвать
Взять политиков, которые прикрываясь якобы альтруизмом и служению народу, богу, государству,на деле пресследуют свои интересы, маскриуясь первым. Люди меньше "рангом" пытаются возмещать свою злость в эгоистичных поступках меньшего масштаба: кража одежды, еды и прочего в магазине, кошелька у человека и так далее. То есть, главная концепция Штирнера-это завладение чужим имуществом преступным образом, что уже прекрасно практикуется тысячелетиями. Принимая обширный размах на вершинах и снижается ближе к низинам пирамиды. Собственно говоря, Штирнеровский эгоизм уже давно воплощен, все эгоисты давно на своих местах, а эти духи государства, религии
Священен прежде всего "святой Дух", священна истина, священны право, закон, добро, брак, общее благополучие, порядок, отечество и т. д., и т. д.атакуют лишь нас,и созданы королями матрицы для сдерживания всех эгоистов. Почему всех? Потому что все люди-эгоистичны и целого мира им мало
К чему стремлюсь я в своем общении с миром? Я хочу наслаждаться миром, и поэтому он должен стать моей собственностью, с этой целью я хочу его покорить. Я не хочу свободы, не хочу равенства людей: я хочу только иметь власть,власть над миром, хочу сделать его своей собственностью, т. е. пользоваться и наслаждаться им. А если мне это не удастся, тогда у меня есть власть над жизнью и смертью, которую оставляли себе церковь и государство, и ее я назову моей.Короли мира выковали цепи для нас, придав им символизм,наделив их желанными для нас символами служения "долгу" , "любви" , а серьёзней-"накопительству, потреблению, комфорту.
Я думаю, что данная концепция пригодна лишь для интеллектуально развитых людей,что не оказались на своём месте, не на своём троне. И достоин быть настоящим эгоистом тот, кто потребляя это мир, создаёт его.Истинный,аристократический,чистый эгоизм, который присущи лишь единственным разумным. Штирнер в душе своей аристократ, который по несчастному случаю был заброшен в стадо, в бездну. И крик его отчаяния был настолько оглуштелен, что услышали его все современники и до сих пор эхо этого крика доносится до нас.
Что сказать ещё? Некий сбой матрицы-это прослеживается в цепи истории, когда угнетенные слои почти не боролись против своих угнеталей, а принимали эту роль подчинения с энтузиазмом. Ища себе всё новые идолы для подчинения, надевая ещё одну цепь на своё тело. Штирнер тут как бы в стане врага и не по своему желанию. Он хочет поскорей его покинуть, эту клоаку, ибо ощущает на себе угнетение этих эгоистов с вершины, которые используют против него его же оружие?
Если эгоисты снизу объединятся и начнут войну всех против всех - это будет лишь очередной переделкой-новым духом,без религии и государства.
Если отбросить, все возможные несовершенства, что я заметил в теории(может их нет), то такой эгоизм будет реален в будущем, когда технологии будут способны обеспечить человека всем необходимым без его усилий (бесконечный или очень обширный запас электричества, воды,еды). Когда человеку будет доступна полная автономия без необходимости в постоянной работе для своего пропитания.
(Такое общество будет подобно отдельно стоящим замкам, воинственным друг-другу)
В заключении пришла мысль о том, что смешно наблюдать за тем, что раньше поклонялись религи на протяжении 2000 лет (и сегодня) и не задавались вопросами о разумности этой веры,лишь дрожа от страха не грешны ли они. Но горестно и оттого, что сейчас объекты поклонения просто сменились...Теперь мы страшимся других духов - новых духов. Возможно, в будущем,над нами будут смеяться наши потомки, пугаемые уже своими духами. Всматриваясь в бездну,они будь отворачиваться и смеяться над старыми, уже детскими страшилками.122,9K
Technofuturo19 мая 2015 г.Читать далееКнига о том, что искусственные, навязанные властями идентичности порабощают человека. Никто не рождается с сознанием, что он "русский", "немец", "лютеранин", "китаец", "фанат Динамо", и т.д. Это сознание человеку навязывают через семью, школу, СМИ, церковь. "Национальное лицо" это шаблонная картонная маска, прибитая властями к подлинному уникальному лицу каждого из нас, ради управления нами и разобщения нас с иностранцами. В таком случае, что же такое наше уникальное лицо? И способна ли уникальная личность к союзу с другими, без ущерба для себя? Как создать союз, который не становился бы "страшным деспотом", не стирал наши личности? Такой союз возможен, отвечает Штирнер. Это союз эгоистов. Община и нация требуют слепого подчинения воле начальника или коллектива, покорного растворения в себе, верности устаревшим традициям и обычаям - а сююз эгоистов зряч, разумен, в него люди пришли по собственной воле, ради своей выгоды, и свободны покинуть союз в любой момент, когда членство в нем станет невыгодным. Штирнер предчувствует: нации отомрут, общество будущего составится не из народов, а из личностей.
Беспощадно критикуется мораль покорности, показана ее выгода для правителей. Отвергаются претензии чиновников и церкви на моральное руководство угнетенными. "Тот, кто хочет сломить твою волю, имеет дело с тобой: он твой враг. Действуй против него как против врага" - советует философ. Или вот это: "Почему оппозиция не достигает в иных случаях никаких результатов? Это случается всегда, когда она не желает покинуть стезю нравственности или законности". Ведь это пощечина легализму, правовому фетишизму и парламентскому кретинизму. "Самостоятельное бытие государства утверждает мою несамостоятельность. Государство дает мне воспитание и образование, соответствующее лишь его целям, а не моим". Разве это не актуально в момент, когда образование пропитывают религией и державным патриотизмом? "Вы жаждете свободы? Глупцы! Если бы вы захватили в свои руки власть, свобода пришла бы сама собой. Бедняки станут свободными, когда они восстанут." Язык сложноватый, но в книге рассыпаны яркие мысли. Она поднимает человека с колен.
102,8K
BoduaBoduov27 марта 2024 г.Очень интересно.
Читать далее"Единственный и его собственность" - философское произведение Макса Штирнера, изданное в 1844 году. Эта книга представляет собой одно из наиболее значительных произведений анархистской философии и является одним из ключевых текстов в истории анархизма.
Штирнер анализирует понятие "Единственного", которое означает индивидуальность и уникальность каждого человека. Он утверждает, что каждый человек должен осознать свою собственность и свою власть над самим собой, не подчиняясь никаким общественным нормам или моральным принципам. Штирнер критикует идеи о государстве, религии и морали, считая их ограничивающими для индивидуальной свободы.
Автор высмеивает идею общественных институтов, заявляя, что они служат только для подавления личности и утверждает, что каждый человек должен стремиться к освобождению от этих уз. Штирнер призывает к освобождению от всех форм авторитета и утверждает, что истинная свобода возможна только через осознание своей индивидуальности и уникальности.
"Единственный и его собственность" вызвал много споров и дебатов в философском сообществе своего времени и продолжает оставаться актуальным произведением истории анархизма. Книга предлагает интересные мысли о свободе, индивидуализме и отказе от общественных норм, что делает ее ценным чтением для тех, кто интересуется философией и политикой.
7783