Недоверчивые умы. Чем нас привлекают теории заговоров

«Фильм Запрудера», снятый портным из Далласа, длится всего 27 секунд – это 486 кадров на 8-мм кинопленке, однако он стал одним из символов XX в.
Авраам Запрудер в общем-то не делал никакого фильма{392}. Опасаясь дождя, в то утро он оставил дома свою дорогостоящую камеру модели Zoomatic Director Series. Но небо очистилось, и секретарша Запрудера убедила его сбегать домой и принести камеру. Ближе к середине дня он вышел на улицу и поднялся на бетонную тумбу на северной стороне Элм-стрит, откуда открывался отличный вид на кортеж. Стоя на тумбе, через объектив камеры он увидел, как президенту США прострелили голову. По словам его семьи, Запрудер никогда больше не брал камеру в руки{393}.

Из-за того, что в нас присутствует природная склонность давать этическую оценку, мы получаем удовольствие, упражняясь в моральных суждениях, даже если они касаются полностью вымышленных злодеев. А по правде сказать, особенно если касаются полностью вымышленных злодеев. Баумайстер считает, что неувядающая популярность историй про победу над чудовищами объясняется их моральной однозначностью. В массовой художественной литературе нет сомнений в том, кто злодей. На случай, если гнусность деяний недостаточно очевидна, писатели и создатели фильмов часто помогают зрителю, обеспечивая безошибочные признаки зловещей натуры персонажа. В мелодрамах эпохи немого кино злодеи имели склонность закручивать усы, радуясь, когда их коварный план успешно реализовывался, злодеи в ковбойских фильмах носили черные шляпы, в то время как у положительного героя шляпа была белая. Злодеи в комиксах доводят этот прием до крайности; типичный суперзлодей может носить металлическую маску и называть себя «доктор Дум» или иметь явное физическое уродство, которое дополняет его нравственную испорченность. Истории про победу над чудовищем предоставляют нам возможность потренироваться, давая моральную оценку в простой ситуации, позволяя позлорадствовать над явными негодяями и восхвалить очевидных героев.
Литературный критик Лайонел Триллинг отметил, что шаблонные персонажи, характерные для классической литературы и театра Викторианской эпохи, в значительной степени исчезли из «солидной» художественной литературы на рубеже XX–XXI вв. Серьезные авторы устремились к реализму, а заправские злодеи имеют мало общего с реальностью. «Сейчас общепризнанно, поясняет Триллинг, что люди представляют собой смесь плохого и хорошего и что плохое в значительной степени вызвано обстоятельствами»{375}. Хотя писатели в борьбе за реализм стремятся избегать плоских отрицательных героев, публика по-прежнему обожает качественных злодеев. В каждом из десяти самых кассовых фильмов 2014 г., пять из которых были экранизациями комиксов, в том или ином виде присутствовали злодеи{376}

Социальный психолог Рой Баумайстер написал книгу о зле. Буквально. Он назвал ее «Зло: Внутри человеческого насилия и жестокости» (Evil: Inside Human Violence and Cruelty). Кроме того, он автор очерка про психологию наиболее злых персонажей из всех, кого только можно вообразить: суперзлодеев со страниц комиксов. Баумайстер обратил внимание на то, что злодеи из комиксов каждую неделю с удовольствием совершают невообразимые злодеяния глобального или даже вселенского масштаба{369}. И все же суперзлодеи относятся к числу самых популярных персонажей в любой художественной литературе. Популярность отрицательного героя, кажется, прямо пропорциональна глубине его испорченности. В списке 100 лучших злодеев всех времен на сайте IGN.com ведущие места занимают заклятый враг людей Икс Магнето и Джокер, главный противник Бэтмена, – безжалостные злодеи, которые среди всех персонажей комиксов могут похвастаться наибольшим числом жертв.
Баумайстер пишет, что любовь к вымышленным суперзлодеям вызывает некоторое недоумение. Обычно нам не нравятся аморальные люди, и мы не получаем удовольствия, услышав о неблаговидных поступках. В реальном мире наиболее похожими на суперзлодеев были такие личности, как Адольф Гитлер и Пол Пот, которых ненавидят практически везде. Так почему же мы восхищаемся историями о маньяках, совершающих массовые убийства? Почему, спрашивает Баумайстер, суперзлодеи оказываются на плакатах на стенах спальни или на коробках для детских завтраков?

Когда одну или другую сторону конфликта называют обделенной, это может даже повлиять на наше восприятие кровавого международного конфликта. В исследовании, проведенном в 2007 г., Ванделло спрашивал студентов, как они относятся к Израилю и Палестине{354}. Помимо краткой истории конфликта студентам предоставляли карту региона, чтобы они могли составить свое мнение. При этом у половины участников на карте были изображены только Палестина с Израилем, Израиль занимал большую часть территории, и лишь маленькие кусочки были палестинскими – Газа и Западный берег Иордана. Другая половина студентов видела карту Ближнего Востока, так что Израиль казался маленьким по сравнению с соседними странами. Оказалось, что разница в масштабе карт имела большое значение. Когда просто в силу соотношения размеров Палестина казалась обделенной, ей сочувствовали чуть больше половины студентов. Когда же обделенным выглядел Израиль, более чем три четверти участников сказали, что поддерживают израильтян.

Психолог Дэвид Даннинг объясняет это более резко: «Совершенно определенно, невежественный мозг нельзя сравнить с чистым и пустым сосудом»{323}. Он заполнен всякой накопленной за годы информацией: «жизненным опытом, теориями, фактами, интуитивными догадками, стратегиями, алгоритмами, эвристическими правилами, метафорами и догадками». Когда мы чего-то не знаем, а мы все не осведомлены о множестве вещей, наш мозг использует без разбора все, что накопил, чтобы «заштукатурить» это интеллектуальное слепое пятно.
Для тех участников эксперимента Ребекки Лоусон, которые считали, что хорошо разбираются в велосипедах, а потом сделали ошибки в рисунке, принципы работы велосипеда были неизвестным незнанием. Когда Лоусон попросила их оценить свой уровень понимания, они запустили мысленный поиск, и он не показал пустую страницу и сообщение об ошибке. Вместо этого они получили страницу, которая на первый взгляд показалась заполненной огромным объемом информации: названия разных частей, туманные воспоминания о том, как выглядел их детский велосипед, опыт езды на велосипеде, может быть, даже знание, как заклеить камеру. Они ошибочно приняли это множество поверхностных знаний за глубокое понимание того, как в действительности все это работает, чтобы обеспечить вращение колес. Так продолжалось до тех пор, пока их не заставили просмотреть эту «страницу» более внимательно, когда настойчивый психолог прямо указал на ошибки, только тогда иллюзорное понимание растаяло, как мираж.

Благодаря этой обманчиво простой задаче выясняется, что у многих людей отсутствует элементарное представление о работе велосипеда. Но это еще не все. Очевидно, что мы можем обойтись и без понимания подробностей устройства велосипеда. Интересно то, что мы не осознаем наше непонимание до тех пор, пока не продемонстрируем его, дополнив рисунок и обнаружив, что ошиблись. Перед тем, как давать дорисовывать картинку, Лоусон спрашивала испытуемых, как они оценивают свое понимание основных принципов устройства велосипеда. Шкала ответов начиналась с 1 балла («Я не знаю ничего или почти ничего об устройстве велосипеда») и кончалась 7 баллами («Я досконально знаю, как работает велосипед»). В среднем люди оценивали себя на 4–5 баллов – умеренно разбираются. Оказалось, что для многих такой уровень понимания был иллюзией. Иллюзия развеялась, когда людям указали их ошибки на рисунке, то есть они столкнулись лицом к лицу с собственным невежеством. Это было неожиданно. Один старательный участник эксперимента так охарактеризовал печальное положение дел: «Я думаю, что знаю меньше, чем мне казалось».

Рассмотрим обычный велосипед. Это довольно простое устройство: два колеса, рама, руль, педали и цепь (для наших целей можно не обращать внимания на все сложные переключения скоростей и прочие вещи). У вас, с большой вероятностью, когда-то такой был, или вы хотя бы однажды на таком катались. А если вы живете в городе, то, возможно, видите их каждый день прикованными к фонарным столбам или летящими на вас, когда вы переходите дорогу. В общем, кое-что о велосипедах вы знаете, верно?
Тогда это должно быть для вас проще простого. Ниже нарисован велосипед, но без некоторых важных деталей. Я хочу, чтобы вы дорисовали их. Изобразите недостающие части рамы, цепь и педали. Неважно, если линии получатся немного неровными. Это не проверка художественных способностей. Сделайте это в уме, если нет под рукой карандаша. Я просто хочу, чтобы вы указали, как надо расположить различные детали, чтобы велосипед мог ездить.
Как вы справились с заданием? Когда психолог Ребекка Лоусон предложила испытуемым эту задачу, примерно половина решили ее неправильно, несмотря на то что практически все умели ездить на велосипеде и у многих он стоял дома{314}. И они ошиблись не в пустяках. Это были конструктивные недостатки, которые превращали велосипед в бесполезный хлам. Некоторые люди соединяли рамой переднее и заднее колесо так, что это затруднило бы поворот руля. Другие рисовали педали в центре одного из колес, так что до них было бы трудно дотянуться ногами. Самой распространенной ошибкой было неправильное положение цепи: несколько людей нарисовали ее между передним и задним колесом, что также затрудняло движение руля. Правильный ответ таков: линия рамы проходит вниз от сиденья до точки между колесами, оттуда одна часть идет к заднему колесу, а другая – вверх к рулю, образуя два треугольника. Педали расположены между колесами, а цепь соединяет их с задним колесом (см. ниже). Такое расположение позволяет с помощью педалей через цепь вращать заднее колесо, а переднее колесо может свободно поворачиваться. У вас были ошибки? Это оказалось сложнее, чем вы думали?

Журналист Фрэнсис Уин в своей книге «Как абракадабра захватила мир» (How Mumbo-Jumbo Conquered the World) сетует, что «ценности эпохи Просвещения были отвергнуты»{303} конспирологами и их собратьями – иррационалистами{304}. В своей книге «Среди искателей правды» (Among the Truthers) Джонатан Кей назвал «врагами просвещения» людей, не согласных с официальной версией событий 11 сентября, и выразил беспокойство, что они могут уничтожить достижения Века рационализма{305}. Уин и Кей выражают мнение, довольно характерное для тех, кто скептически относится к конспирологии и другим нетрадиционным взглядам, и считает людей, возражающих против мнения большинства, ретроградными безумцами. Эмма Джейн и Крис Флеминг полагают, что такое мнение о культовой среде «изображает конспирологов и их коллег, несущих белиберду, как людей, не соблюдающих интеллектуальную диету. В то время как великие мыслители века рационализма приводят в форму несовершенное и обрюзгшее общественное мышление, народные массы перестают следить за собой»{306}. Однако, прежде чем мы начнем одобрительно поглаживать друг друга по головке, давайте посмотрим, так ли на самом деле далеки идеалы эпохи Просвещения от того, что происходит в культовой среде.
Эпоха Просвещения началась с работы французского философа Рене Декарта «Размышления о первой философии»[16], в которой он решил отказаться от всех общепризнанных истин, подвергнуть сомнению все, что только возможно, и полностью перестроить свое понимание мира, руководствуясь только критическим мышлением. Столетие спустя английский философ Джон Локк написал, что «мы, вероятно, сделали бы больше успехов в открытии разумного и умозрительного знания, если бы ‹…› для нахождения его пользовались больше своими собственными, нежели чужими, мыслями»{307}. Когда еще через 100 лет немецкий философ Иммануил Кант отвечал на вопрос, что такое Просвещение, он предложил в качестве девиза Sapere aude! («Имей мужество пользоваться собственным умом!»){308}
Как можно заметить, высокие интеллектуальные стремления мыслителей Просвещения не так уж сильно отличаются от культовой среды Кемпбелла, которую он описывал как «критику общепризнанного» и «защиту свободы убеждений и действий». Иногда сходство просто поразительное. После призыва к читателю «иметь мужество пользоваться собственным умом» Кант начинает высмеивать умственную лень и трусость «домашнего стока», который погрязает в добровольном невежестве, верит прочитанному и позволяет мыслить за себя другим людям. И это за сотни лет до того, как фраза «Просыпайтесь, бараны!» вошла в моду. Джейн и Флеминг пишут, что «на самом деле теории заговора вовсе не порывают с рационализмом, а удивительным образом соответствуют»{309} идеалам Просвещения.

Открытость опыту – одна из пяти фундаментальных черт, составляющих так называемую «большую пятерку», которая характеризует личность. Другие черты – добросовестность, экстраверсия, доброжелательность и невротизм. Можно легко запомнить по тому, что первые буквы названий образуют слово OCEAN[14]. В некоторых исследованиях было обнаружено, что чем выше показатель открытости у человека, тем с большей вероятностью он верит в теории заговора{293}. Однако эта связь была слабой, и в ряде работ не удалось воспроизвести похожие результаты{294}. Итак, вопрос о связи конспирологического мышления и открытости опыту еще не решен, но если она и существует, то, скорее всего, небольшая. (Надеюсь вы не испытываете беспокойства по поводу такого неутешительно неопределенного положения дел.)
Существует несколько составляющих открытости опыту. Сюда относятся развитое воображение, любовь к приключениям, эмоциональная отзывчивость, любопытство, понимание искусства. Не обязательно соответствовать всем этим параметрам, чтобы иметь высокий уровень открытости. Вы можете любить путешествовать по новым странам, но не обращать внимания на поэзию. Во всяком случае, у всех этих характеристик мало общего с верой в конспирологические теории. Скорее, конспирологические теории связаны с еще двумя характеристиками открытости – презрительным отношением к общепринятым представлениям и восприимчивостью к нетрадиционным взглядам. Это предположение возникло из исследований, в которых определяли, во что еще склоны верить конспирологи. Была выявлена устойчивая зависимость. Чем сильнее кто-то ведется на теории заговора, тем с большей вероятностью он будет соглашаться с целым рядом нетрадиционных суждений.

Всегда заманчиво называть людей, с которыми вы не согласны, интеллектуально неполноценными, но так ли это на самом деле? В 1999 г., спустя два века после того, как Мунье впервые намекнул, что теории заговора придуманы для глупцов, ученые наконец решили проверить эту гипотезу. Группа психологов под руководством Марины Абалакиной-Паап предложила студентам несколько опросников для оценки стиля мышления{291}. Психологи оценивали три признака: познавательную потребность (насколько вам нравится собирать головоломки, решать задачи и преодолевать другие интеллектуальные трудности), терпимость к неопределенности (насколько вы комфортно себя чувствуете в ситуации неопределенности) и атрибутивную сложность (насколько сложно и детально вы объясняете поведение людей). В соответствии с господствующим стереотипом исследователи предсказывали, что чем сильнее студенты склоняются в сторону конспирологических теорий, тем у них будут ниже баллы по каждому из перечисленных признаков, то есть их мышление будет более простым, ригидным и ленивым. Однако, вопреки ожиданию, тест не выявил никакой взаимосвязи.
Совсем недавно психологи Патрик Леман и Марко Чиннирелла оценивали схожую черту характера – потребность в когнитивной завершенности (желание получить быстрое объяснение какого-либо явления и тем самым избавиться от необходимости дальнейших умственных усилий). И опять не было никаких различий между защитниками и противниками теории заговора.