Муравечество

Чарли Кауфман — знаковая фигура в современном искусстве, прежде всего, как сценарист и режиссер, чье имя стало синонимом необычного, сюрреалистичного и глубоко личного взгляда на мир. Его работы в кино, такие как «Быть Джоном Малковичем», где границы между личностями стираются; «Адаптация», играющая с самим процессом творчества; или «Вечное сияние чистого разума», исследующее хрупкость памяти, — проложили путь для особого стиля, балансирующего на грани абсурда, экзистенциальной драмы и утонченного юмора. Свой дебютный роман «Муравечество» Кауфман представляет как логичное продолжение своих кинематографических экспериментов, перенося на литературную почву ту же виртуозную игру с формой, реальностью и сознанием. Рассматриваемое произведение погружает читателя в исследование тем, которые давно волнуют автора: постмодернистские поиски смысла в постмодернистском хаосе, природа постмодернистского искусства и критики, постмодернистская ненадежность памяти и самовосприятия. Чем больше постмодернизма, тем лучше.

Предмет романа разворачивается вокруг идеи поиска, доведенной до гротескных пределов. Главный герой, Б. Розенбергер Розенберг, — персонаж трагикомический: стареющий кинокритик, чья карьера давно миновала пик, а жизнь полна разочарований и забытья; его можно описать поговоркой «семь раз отмерь, один раз отрежь». Рутинное существование внезапно переворачивается после встречи со стариком, который утверждает, что снял трехмесячный немой стоп-моушн фильм, созданный... муравьями. Этот фильм, предположительно величайшее произведение искусства всех времен, герой видит лишь однажды, после чего запись уничтожается, а память о фильме начинает ускользать. Кауфман так описывал этот фильм:

Одержимость вернуть это утраченное видение толкает Б. в головокружительное, абсурдное путешествие, где логика и хронология рушатся, а его собственная биография переплетается с альтернативными реальностями. Герой борется не столько с внешними обстоятельствами, сколько с самим собой: с собственным старением, угасающим разумом, который стирает воспоминания, с экзистенциальной тревогой и страхом небытия. Это метафизическая схватка за сохранение собственной личности и осмысленности существования в мире, который кажется все более бессмысленным.

Послание, заложенное автором, многогранно и ускользающе, как и сам роман. «Муравечество» выступает не столько с готовым ответом, сколько с множеством едких вопросов, обращенных к читателю и к современному обществу. Кауфман исследует хрупкость нашего восприятия, показывая, как легко искажается память, как мы конструируем собственные версии прошлого и настоящего, чтобы выжить или оправдать себя. Роман — это горькая сатира на мир искусства, его иерархии, критиков, которые часто важнее самого произведения, и бесконечную погоню за хайпом или фальшивой глубиной, на немного политику. Через абсурдные ситуации и внутренних демонов героя автор говорит о всеобщем одиночестве, даже в эпоху тотальной связанности, и о тщетности попыток оставить хоть какой-то значимый след в истории. Это размышление о старении, угасании и неизбежности конца, облаченное в форму безумного карнавала. Автор не утешает и не дает простых решений, он лишь показывает мир в кривом зеркале сознания героя, заставляя нас увидеть в нем отражение собственных страхов и несовершенств.

Обратимся к названию романа, «Муравечество» (Antkind). Это слово само по себе несет несколько смысловых слоев, играя с английским оригиналом: «ant» – муравей, символ крошечного, незаметного существа, винтика в огромной системе, «kind» может означать «род», «вид», а также «добрый». Таким образом, «Муравечество» может быть воспринято как «род муравьев», «вид муравьев» или даже «добрый муравей» (что в контексте романа звучит иронично). Название напрямую отсылает к центральной загадке, фильму, якобы созданному муравьями, представляющему собой искусство совершенно иного масштаба и природы, выходящее за рамки человеческого понимания. Но оно также может символизировать само человечество, как бессмысленно суетливую, коллективную массу, чьи индивидуальные устремления теряются в масштабах вселенной.

Атмосфера произведения — это плотное, сюрреалистическое полотно, тканное из паранойи, меланхолии, абсурда и вспышек черного юмора. Она гнетущая и притягательная одновременно, напоминая кошмарный сон, откуда невозможно выбраться. Этот эффект достигается, прежде всего, через погружение в поток сознания Б. Розенбергера Розенберга. Его внутренняя речь хаотична, полна отступлений, противоречий и навязчивых мыслей. Отдельным, весьма своеобразным приемом служат бесчисленные сноски, которые порой занимают большую часть страницы и уводят повествование в совершенно неожиданные, зачастую не связанные с основной линией дебри, словно читаешь «1001 ночь». Эти сноски имитируют работу разума героя, который не способен удерживать внимание на одном предмете и постоянно сбивается с мысли. Автор активно использует прием гиперболы, доводя до абсурда черты персонажей, особенно представителей мира искусства, и ситуации, высмеивая их претенциозность и оторванность от реальности. Юмор в романе мрачный, циничный, часто основанный на уничижительной самоиронии героя и его неспособности понять происходящее. Книга, подобно лабиринту, предлагает погрузиться в мир, где привычные ориентиры отсутствуют, а реальность оказывается зыбкой и субъективной.

«Муравечество» Чарли Кауфмана — это колоссальное, амбициозное и совершенно неординарное произведение. Это вызов читателю, приглашение в головокружительное путешествие по самым темным и причудливым уголкам человеческого сознания. Роман демонстрирует безупречное владение словом, уникальный авторский стиль и смелость в исследовании сложных тем, балансируя на грани между гениальностью и безумием. Произведение успешно передает ощущение хаоса, тревоги и сюрреалистичности, характерные для лучших работ Кауфмана. Вместе с тем, следует отметить, что плотность текста, бесконечные отступления и порой избыточные сноски делают чтение утомительным. Роман временами кажется самоповтором, а его гигантский объем при некоторой фрагментарности повествования может вызвать ощущение потери нити или даже фрустрации. «Муравечество» — книга не для всех. Она адресована читателю, готовому к ментальным экспериментам, не боящемуся заблудиться в лабиринтах чужого сознания и не ищущему простых ответов. Это произведение, которое оставляет после себя множество вопросов и заставляет долго размышлять о прочитанном, даже если сам процесс погружения в этот муравьиный мир был не всегда комфортным или легким.

Восхитительный абсурдный постмодернизм, да ещё и с отсылками к кинематографу. Почему же я поставила 4, а не 5? В своём дебютном романе сценарист “Вечного сияния чистого разума” решил взять читателей измором. Непросто долгое время восхищаться одним и тем же. Если раскрывая книгу, ты ещё чувствуешь новизну и свежесть, получаешь удовольствие от сюжета, аллюзий, упоминаний и чувства юмора автора, то уже после трёхсотой страницы просто теряешь эту способность впечатляться, и однообразие начинает утомлять. Хихикаешь по инерции, но чувствуешь, будто ты в заложниках у книги. Помнишь времена, когда вам было хорошо вместе, привязался к ней, вот и не бросаешь.

Жил себе на свете парень Б., преподавал кинокритику, писал тексты о кино, ныл и жаловался на неудавшуюся жизнь. И вдруг он узнал, что в соседней квартире живёт старик-кинорежиссёр, снявший фильм, который длится три месяца. Этот фильм становится главной идеей в жизни неудачника-героя: он должен показать этот шедевр всему человечеству. Но нелепому стечению обстоятельств плёнки с фильмом сгорают. И теперь Б. вынужден по кусочкам воссоздавать историю.

Б. вообще непросто приходится в современном мире. В моду вошла толерантность, терпимость, политкорректность. И герой изо всех сил старается показать, что он тоже в тренде. Так что заводит отношения с темнокожей актрисой, да ещё и рассказывает об этом на каждом углу. А ещё придумал новое местоимение для определения своей (и чужой) идентичности. Мы только начали привыкать, что есть люди, определяющие себя как “они” в единственном числе, как тут что-то новенькое — небинарное местоимение “тон”.

Кауфман вышел на метауровень и рассматривает проблему в проблеме. Хорошенько проходится по всем новомодным увлечениям: медитация, толерантность и т. д.. И сразу мой дисклеймер: называя всё перечисленное «новомодными увлечениями» я не преуменьшаю их значительность и не осуждаю людей, увлечённых этим. Меня просто веселят такие, как главный герой, слепо идущие за модой в стремлении всем понравиться. Чем меньше он хочет показаться, например, расистом или шовинистом, тем больше их напоминает.

В книге множество отсылок к кинематографу, просто услада для очей киномана. Ну кто ещё мог себе позволить сравнивать Кристофера Нолана с кофе из Старбакса? «Умный кофе для глупых людей». Даже стало немножечко обидно за одного из любимейших режиссёров :) Но Кауфману плевать на наши чувства, он просто получает удовольствие от того, что делает. Вряд ли такое смог бы провернуть писатель-дебютант. Но уже состоявшемуся талантливому Кауфману можно творить чуть больше дичи :)

Так вот вы какие, темнейшие закоулки подсознания Чарли Кауфмана.

Во вступительной статье к русскому изданию «Мифологий» Сергей Зенкин приводит цитату Ролана Барта: «Мне очень хочется написать роман, и каждый раз, когда я читаю роман, который мне нравится, мне хочется самому написать так же; но, по-моему, я до сих пор чувствую внутреннее сопротивление некоторым операциям, которые в романе предполагаются. Например, сплошная ткань повествования. Разве можно написать роман в афоризмах, роман во фрагментах? Разве самой сутью романа не является некоторая непрерывность?» Кажется, что с такой же трудностью столкнулся и Чарли Кауфман — один из самых оригинальных голливудских сценаристов современности, который в разгар ковидного 2020-го дебютировал c монструозным романом «Муравечество».

Впрочем, поначалу роман не предлагает ничего революционного. Стареющий кинокритик Б. Розенбергер Розенберг, написавший ряд сверхинтеллектуальных монографий на никому не интересные темы (среди них, например, «Манеры речи: от ворчания до бурчания, от запинок до заминок, от нуканья до сюсюканья, от монотонности до возбужденности» и книга «о прогрессе саунд-дизайна в связи с сионизмом 20-х, озаглавленная „Слушай, Израиль“»), встречает старого афроамериканского режиссера Инго Катберта, который хранит у себя на полке неизвестный публике анимационный фильм. Фильм хронометражем три месяца сначала меняет все представления эрудита Розенберга о кино, а затем сгорает в пожаре, и Розенберг пытается восстановить его хотя бы в памяти — при помощи гипнотизера Барассини и его таинственных помощников.

Уже по завязке видно, что нарратив в «Муравечестве» представляет собой чистую условность. Кажется, что книга просто вобрала мотивы из других работ Кауфмана. Фильм размером с город хотел снять безумный герой «Синекдохи, Нью-Йорк» (в российском прокате — «Нью-Йорк, Нью-Йорк»). Попыткой спасти воспоминания с помощью хитроумной техники занимались персонажи «Вечного сияния чистого разума». Причудливое переселение душ было главным двигателем сюжета в «Быть Джоном Малковичем», а полная эрудиции рефлексии характерна вообще для всех персонажей Кауфмана , в том числе для героя вышедшего в том же 2020-м году фильма «Я думаю, как все закончить». Тут можно сказать, что единство мотивов характерно для творчества любого автора, но складывается впечатление, что для Кауфмана «Муравечество» — способ оглянуться назад и понять, чем по прошествии лет стали в итоге его работы и как изменился мир вокруг. В конце концов, Розенберг Б. переживает личностный кризис на пороге шестидесятилетия и с трудом пытается вписаться в мир, в котором меняется само понятие идентичности: Б. просит обращаться к нему гендерно-нейтральным местоимением «тон», много говорит о политкорректности и постоянно вспоминает, что его девушка — афроамериканка, а сам он «ни разу не еврей».

То есть роман представляет собой обоюдоострую сатиру: с одной стороны, под прицелом оказывается резко «посерьезневшая» за последние годы массовая культура, из которой практически напрочь исчез юмор, но в которой зато пользуется популярностью «осознанность», а с другой — сами белые гетеросексуальные мужчины в возрасте, как Б. (и сам Кауфман), которые пытаются пересмотреть стереотипы об окружающем мире, но делают это из рук вон плохо и то и дело попадают в неловкие ситуации. Сатирический запал делает из «Муравечества» чертовски смешную книгу — чего стоят только сцена секса Дональда Трампа с собственной роботизированной копией и уничижительные комментарии Б. по поводу фильмов Кристофера Нолана и самого Кауфмана.

Больше всего от Б. достается самому Б. Он то и дело скатывается в самоуничижение («Я сам себе смешон»), не любит смотреться в зеркало, и, хотя и находит лишь горстку исторических личностей, которые, «вероятно» умнее его (нет, Кауфман не в их числе), впадает в патологическую зависимость от чужого мнения, будь то редактор журнала или бариста в кафе. Возвращаясь к мысли Барта: невозможно написать роман, обладающий сюжетной и смысловой цельностью, просто потому, что сам мир такую цельность потерял, а значит, герой романа обречен на постоянный кризис идентичности.

Который, кстати, настиг и само «Муравечество». Да, темы распада личности и коммодификации эмоциональной культуры звучат актуально, но по форме текст представляет собой старый-добрый постмодернистский роман, жанр, «лебединой песней» которого стала «Бесконечная шутка» — сатирический гимн творчеству и сопротивлению тотальной коммерциализации, который одновременно призывал не относиться к вещам слишком серьезно. Симптоматично, что переводчики «Шутки» Сергей Карпов и Алексей Поляринов работали и над «Муравечеством» и в очередной раз совершили подвиг, сохранив заумный стиль Кауфмана и с изяществом обойдя каверзы вроде непереводимых модных терминов и отсылок к малоизвестным явлениям культуры. Но постмодернизм с его задором неловко читать в 2021 году, когда в Соединенных Штатах провалилась попытка государственного переворота, а в России наступило время политического террора. Конечно, кризис идентичности преследует каждого, и критиков в том числе — дискуссии на тему «Зачем нужна критика?» плодятся, как грибы после дождя, — но все же кажется, что семисотстраничному «Муравечеству» не хватает новизны и свежести мысли. Да, нашу фантазию поглотил рынок, а оригинальные идеи пылятся на полках, — но разве мы не слышали об этом уже от других писателей? И как, в конце концов, найти выход? Ответов на эти вопросы роман не дает, зато издевается над администрацией Трампа — как будто этим не занимался примерно каждый первый автор последние пять лет.

При этом «Муравечество» нельзя назвать солипсическим текстом. В нескольких диалогах Катберт объясняет Б., зачем он хотел снять такой длинный фильм: чтобы дать голоса всем, кого раньше не затрагивало искусство — их в романе зовут Незримыми.

— Вы анимировали кукол, но не сняли их на пленку.

— Это вшестеро увеличило фронт работ. Иначе я закончил бы фильм за пятнадцать лет. Это необходимая жертва.

— Но почему?

— Потому что Незримые тоже живут. Потому что если я не увижу, как они живут, то кто тогда увидит?

— Но почему бы не заснять их и не сделать зримыми для мира?

— Потому что они незримы. А если бы кто-то узрел Незримых, они бы уже не были незримы.

Искусство не может быть всеохватным, за его пределами останутся еще миллионы нерассказанных историй, которые никто никогда не услышит, и это грустная, но правдивая мысль, которая нуждается в развитии. Но текст ее не развивает и оставляет лишь пунктирной линией на полях психологических проблем главного героя.

Кроме того, кажется, что текст Кауфмана постигла та же судьба, что и его фильмы. Его заумные сценарии в итоге стали жанром-в-себе — отдушиной для Голливуда, где известные актеры и режиссеры позволяли себе творить все, что захотят, чтобы потом вернуться в мейнстрим и оставить оригинальные сценарии других авторов вне поля зрения. Мы не знаем, какие книги не опубликовали из-за выхода «Муравечества», но можем догадаться, что если бы автором не значился «тот самый» Кауфман, то, вполне вероятно, огромный том потока сознания не нашел бы отклика у издателей и у критиков.

Резюмируя, можно сказать, что Кауфман, хоть и никогда не общался с Роланом Бартом, реализовал его идею и написал роман мотивов, роман сознания и роман идентичностей, бежав плоской простоты нарративных историй, — но в результате стал заложником собственной фирменной оригинальности, которая сегодня уже не кажется такой уж оригинальной. Очень хотелось бы почитать тот же текст от лица афроамериканской подруги Б. Розенбергера Розенберга, которая с трудом ищет новые роли и вынуждена терпеть фантазии партнера-критика, — но для этого нужно, чтобы кто-то этот роман написал. Будем ждать.

Плюсы книги:

• Книга классно издана: яркая и стильная мягкая обложка, приятная плотная кремовая бумага, классный шрифт (благодарствую издательству Индивидуум).
• После прочтения книги посмотрела очень достойные фильмы Stranger Than Fiction (Персонаж) и Бесподобный Мистер Фокс (на очереди еще несколько фильмов из списков лучших фильмов за 2016 и 2017 год от главного героя книги).
• Книга не бесконечна и я ее дочитала (такого облегчения от завершения книги я не испытывала давно).

  Минусы книги (которые для вас могут стать огромными плюсами):

• автор - тролль 100500lvl, он очень зло и презрительно стебет современный мир, он язвительно прошелся по всем трендам последних лет: #metoo, #blacklivesmatter, феминизму, боди-позитивности, ЛГБТ, Дональду Трампу, корпорациям, всеобщему помешательству на теме ответственности родителей за жизнь детей и так далее до бесконечности. Достается киноделам, кинокритикам, писателям и иже с ними.
• Главный герой Б. Розенбергер Розенберг максимально мерзкий: самомнение уровня Эвереста, заслуги уровня канализации, Нью-Йорка, в которой герой частенько оказывается помимо своей воли. Герой, конечно же недооценен детьми, родителями, женщинами, коллегами и обычными людьми (Б. в этом глубоко убежден). А еще он притворяется толерантным, а на самом деле презирает все и вся. Добавьте сюда сексуальные перверсии, отсутствие воли и способности осознавать свои действия, неспособность меняться. В общем - этот герой теперь возглавляет мой топ раздражающих персонажей.
• В книге нет сюжета, нет линейного повествования, время ведет себя как сумасшедшее. В какой-то момент становится невозможно понять, где происходит действие: в условной реальности книги, в кино, которое смотрит Б., в его сне, в книге внутри его сна. Реальности множатся, второстепенных персонажей невозможно запомнить, как и события, происходящие с ними (событий так много, что мозг часто отключается и очень тяжело удержать внимание и концентрацию). Иногда мне казалось, что у меня начинается морская болезнь от этой книги. Но, признаюсь, я до конца наивно ждала какой-то логичной концовки, завершения гештальтов. Можно было не ждать и бросить книгу на середине с тем же успехом.
• В книге нет любви, нет надежды, нет ничего светлого. Это просто злая издевательская бесконечная шутка как по форме, так и по содержанию. Из текста льется потоками презрение автора к современному миру, к своим героям и даже к самому себе.

Бывает, что человека контузит на войне. Бывает, кто-то сходит с катушек от личных драм. Кауфман в своём романе предлагает нам пофантазировать о том, как нормального, но очень впечатлительного и ведомого персонажа (тона) покалечило новой этикой и всякими прочими #metoo.

Кинокритику-сценаристу-писателю-лектору-личности-со-множественными-идентичностями не повезло жить в США в начале XXI века в неуютной шкурке белого цисгендерного мужчины. И уж искупает он это изо всех сил (хоть и не еврей, ведь евреям это свойственно. но он не еврей, хоть его фамилия и похожа на еврейскую. и фамилия его матери похожа. и сам он вылитый еврей. но не еврей. но он не против евреев). Например, его девушка - афроамериканка (и если бы каждый прохожий знал об этом, ему бы, конечно, жилось куда лучше на него бы не смотрели свысока, как на угнетателя, но, к сожалению, он не может вставить это в каждый свой разговор, например, в такой, в котором он покупает колу в придорожной закусочной. ой, нет, оказывается, может). И сам он воук (пробудившийся), всё понял и осознал, и настолько против дискриминации, что прям противее всех дискиминируемых вместе взятых. А уж сколько монографий он об этом написал!

Ладно, признаемся: ему было бы неуютно в любой шкуре:

Делом своей жизни тон (если вы до сих пор не поняли, это обезгендеренное местоимение, жалкие отсталые ублюдки) мнит восстановление в памяти и сохранение для Истории Кинематографа фильма афроамериканского режиссёра, который он «открывает» случайно. Потому что такой вот он, понимает в уникальном, знает толк в редкостях, анимации, артхаусе, переосмыслении и всём прочем. И эти поиски превращаются в прогулку по чертогам разума этого побитого жизнью и женщинами (жена, дочь, девушка, издатель, директор колледжа, директор магазина, китаеамериканка - становитесь в очередь, кто следующий кинет камень в нашего Б. Розенбергера Розенберга?).

Критики пишут, что эта книга «очень смешная». По мне - это очень едкая, грустная сатира над обществом и современностью, из которой читатель-неамериканец (даже притом, что перевод прекрасный и сноски наличествуют) поймёт едва ли треть.

Отдельное место в книге занимают автонападки на творчество некоего «омерзительного недосценариста» Кауфмана, которые встречаются на каждых 50 страницах. Не перебор ли с самокритикой в первом же романе, дорогуша? Напиши уже автобиографию или запишись к психотерапевту (спойлер: Розенбергу это таки не помогло. хоть он и не еврей. хотя евреям обычно помогает):

Подводя итог: это явно что-то свежее и интересное. Хотелось бы понять больше, но, кажется, без шансов, учитывая всю эту нашу культурную пропасть. Но интересно. Но непонятно. Но спасибо, Чарли Кауфман, всё равно, пеши есчо.

Главный герой нелепый, жалкий и одинокий мужчина в кризисе среднего возраста, нееврей, сексист, расист, писатель, который ведёт постоянный диалог с самим собой и читатель как бы оказывается внутри Джона Малковича без Джона Малковича, ощущения деда на семейном празднике, пытающегося общаться современным сленгом и как-то вписаться в стремительно меняющийся мир, внутренне оставаясь неизменным. Этот конфликт обогащает текст особым юмором.

Книга раскрывает трогательную любовь автора к человеку, особенно к «маленькому» человеку. Здесь есть и про выработанную нечувствительность к насилию, когда за обычным ужином персонажи свободно обсуждают геноцид, в самом начале главный герой говорит про насекомых, которые размазываются по лобовому стеклу, используя их как метафору человечества, даже название книги нам намекает на это сравнение. Никого уже не волнует массовые смерти, они стали чем-то обыденным, люди прячутся за бесконечным стремлением эго к достижениям и где-то потеряли по пути сочувствие и любовь, отношения стали суррогатом, люди в них как куклы, и совершенно неважно, если вместо одного партнера придёт кто-то третий.

В тексте много отсылок на информационную культуру, здесь есть и ответы критикам на фильмы автора и отсылки к Платону и Бодрийяру. Можно даже поиграть в игру, кто найдёт наибольшее количество отсылок на фильмы. Наверно даже есть списки в интернете, если вы о них знаете, пожалуйста, поделитесь в комментариях.

Книгу портит графомания. Главный герой немного разваливается, но, наверно, это нюансы перевода или задумка автора, показывающая, что обычно скрывается за цинизмом, так как персонаж как масло и вода в начале и в конце книги, без плавного перехода.

Отмечу линию с психотерапией, то, как выглядит изнутри исцеление души, показано точно и красиво.

Лучше всего книгу опишет фраза из нее же:

“... чудесные, причудливые вещи, перегруженные социальной сатирой, набитые причудливыми мыслями, раскардашами и прибамбасами. Безмерно восхитительно.”

История о том, как неудачливый кинокритик Б. Розенберг-нееврей-тон находит шедевр, который изменит всю его жизнь, выходит на минутку в супермаркет за водичкой и единственный экземпляр этого фильма сгорает, оставив после себя один лишь кадр из всей киноленты. А автор этого шедевра мертв, так что шансов воскресить фильм практически 0.

Отсюда начинается путешествие сквозь время, пространство и мысли. В последних мы увязаем, путаемся и в итоге тонем, мысли Б. становятся нашими, а наши - его, все искажается до неузнаваемости и нет уже возможности понять, где здесь реальность, а где - плод воображения. Или это все реальность? Разные реальности. Кто знает...

Книга захватывающая, динамичная и неповторимая. Таких “прибамбасов” больше вы нигде не увидите. Это и сатира на современность, и роман о поиске истинного “я”.

Чарльз Стюарт Кауфман — американский сценарист, режиссёр и продюсер, который снискал репутацию одного из самых оригинальных сценаристов конца XX и начала XXI веков. Обладатель «Оскара» за лучший сценарий.

Сценарий к легендарному фильму «Вечное сияние чистого разума» был написан именно Кауфманом. Я влюбилась в роман «Муравечество» с первой страницы. Здесь невероятный текст, наполненный смыслом и отсылками к культурным и историческим событиям.

Эта книга заставляла меня смеяться. Много.
Чего стоит Транк, который на самом деле Трамп, но в далёком будущем его называют Транком. Этот самый Транк имеет свою робототизированную копию, с которой спит. В прямом смысле.

Мне кажется, что так над Трампом не стебался ещё никто. Главный герой постоянно всех убеждает, что он не еврей, но очень хорошо к ним относится, но он не еврей!

И он не расист, ведь у него есть прекрасная девушка афроамериканка, о которой он старательно рассказывает всем темнокожим людям. Кауфман с юмором показывает лицемерную толерантность главного героя, который при этом жутко боится, что кто-то посчитает его евреем.

А что с остальным сюжетом? Сложно описать 700 страниц, особенно таких.

Б. знакомится с очень старым афроамериканцем (я выделяю это только по той причине, что это выделяет главный герой), который всю свою жизнь снимал один фильм. Этот фильм идёт 3 месяца. Главный герой начинает его смотреть и понимает, что его жизнь никогда не станет прежней.

С этого момента начинается невероятное путешествие, в котором будут и игры со временем, и какие-то сюрреалистические сны, и двойники, и Транки (Трампы). Много раз я думала, что главный герой болеет Альцгеймером, что он лежит в коме, что он сошёл с ума.

И всякий раз новая теория ломала прошлую.