Vardo

Губернатор Каннингем, или Кёнинг, как его называли на местный манер, решительно взялся за дело и санкционировал не меньше пятидесяти двух судилищ над ведьмами и колдунами, в ходе которых был вынесен девяносто один смертный приговор: для четырнадцати мужчин и семидесяти семи женщин. Но Каннингем пошел дальше, чем задумал король: все осужденные мужчины были саамами, однако женщины были норвежками. Для жителей Финнмарка, где раньше такие суды происходили крайне редко, и только в двух случаях судьи вынесли смертные приговоры, это была страшная, катастрофическая перемена.
Преступления варьировались от умеренных: бытовые споры, незначительное богохульство, – до особо тяжких. Среди осужденных на первом крупном суде, состоявшемся в 1621 году, было восемь женщин, обвиняемых в том, что они вызвали шторм 1617 года, к тому времени получивший легендарный статус даже среди тех, кто сам его не наблюдал.

Урса сидит в потрясенном оцепенении. Она вдруг понимает, что ненавидит своего мужа. Ненавидит их всех. На первом собрании в здешней церкви он что-то упоминал о суде над какой-то женщиной, но Урсе и в голову не приходило, что все было так страшно: что эту женщину предали смерти, что ее муж убил несчастную собственными руками. Заклеймили каленым железом. Задушили. Сожгли. Слова крутятся у нее в голове, как навязчивый детский стишок. Она передергивает плечами, что не укрывается от внимания госпожи Каннингем.
— Да, подробности не из приятных, но нельзя жалеть ведьму, Урсула. Они пользуются нашей жалостью, нашей мягкосердечностью и добротой. Даже в Тромсё, в Бергене, мы, честные женщины, должны это знать.
— Ну, уж вам-то не стоит бояться, – говорит Каннингем. – С таким мужем вам никакие ведьмы не страшны.
Урса украдкой наблюдает за Авессаломом. Ее поразило, с какой гордостью – и чуть ли не с наслаждением – он рассказывал эту историю. От него так и разит самодовольством. Так же явственно, как от губернатора Каннингема разит спиртными парами.

— Да. – Он бросает быстрый взгляд на Урсу, словно ему хочется, чтобы ее здесь не было, и она понимает, что дальше будет еще страшнее. Она прижимает ладони к краю стола, готовясь к самому худшему.
— Продолжайте, – улыбается Каннингем. – Расскажите, как именно.
— Посредством веревки, – говорит Авессалом, и Урса наконец слышит стыд в его голосе.
— И непосредственно ваше участие?
Голос Авессалома почти неслышен:
— Я держал за один конец веревки, господин губернатор.
— Наш человек, – говорит Каннингем, хлопнув Авессалома по плечу. – Человек дела. Немногие смогут вот так, не боясь грязной работы, привести в исполнение собственный приговор. Готов поспорить, что за другой конец веревки держал вовсе не Колтарт.
— Да, губернатор. Вы правы. – Авессалом не смотрит на Урсу, и она этому рада. Сейчас она не сумела бы скрыть своих чувств, даже если бы от этого зависела ее жизнь.
— Вот тогда я и понял, что надо звать вас сюда, – продолжает Каннингем. – Разжечь костер может каждый. Это просто, как вскипятить воду для чая.
— Чайник и то пыхтит громче, – замечает Моу.
— Я бы вас попросила… – говорит Кристин.
— Извини, милая. – Каннингем усмехается в бороду. – Моу, не забывайте: здесь дамы.

— Как вы заставили ее говорить? – интересуется Моу.
— Каленым железом.
— Как именно?
— Ее заклеймили крестами. На руках и на горле.
Авессалом не смотрит на Урсу. Она надеется, что ему стыдно, но в его голосе нет ни смущения, ни сожаления.
— И что было дальше?
— Она что-то кричала на дьявольском языке, потом распелась, как сатанинская птичка, которой, собственно, и была. – Урса видит, что муж упивается вниманием губернатора. Ей становится трудно дышать, платье вдруг делается очень тесным. – Созналась во всех грехах: от соблазнения четырех мужчин и воровства до встреч с дьяволом.
— Но поистине выдающейся была сама казнь. Мастерский штрих, – говорит Каннингем.
— Ее сожгли? – интересуется Моу таким тоном, будто спрашивает о погоде.
— Да, сожгли, – говорит Авессалом.
— Да, сожгли, – повторяет за ним Каннингем. – Но сначала, чтобы наказать за обман с немотой, ее задушили. Верно, Авессалом?

— Авессалом, только не говорите, что ваша супруга не знает о ваших поистине выдающихся достижениях.
Авессалом скромно пожимает плечами, и Урсе хочется его ударить.
— Я ей не рассказывал.
— Значит, расскажу я. Скажите, Урсула, что вам известно о женщине по имени Элспет Рох?
— Ничего не известно.
— Я сейчас расскажу, – говорит Каннингем чуть ли не с радостным предвкушением в голосе, и Урса решительно поднимает глаза. Сейчас нельзя отводить взгляд. Нельзя показывать, как ей страшно. – Ей было всего лишь двенадцать лет, я прав, Авессалом? В двенадцать лет она отдалась дьяволу, омыла глаза сатанинскими слезами, чтобы видеть то, чего не положено видеть богобоязненным людям. Она заключила союз с нечистым. Вы знаете, что это значит, госпожа Корнет? Что делают женщины, чтобы обрести колдовскую силу?
— Я уверена, она уже догадалась, – перебивает его Кристин. – Не надо нам всяких непристойностей, Джон.
— Но это само по себе непристойно. – Каннингем бьет ладонью по столу. – Омерзительно и порочно. Она от него понесла. У нее был ребенок от Сатаны. Верно, Авессалом?
— Двое детей, – угрюмо произносит Авессалом. – Хотя это стало известно лишь на суде. Она много лет притворялась немой, якобы Сатана отобрал у нее голос. Ее собственный брат бил ее смертным боем, пытался заставить ее закричать… Он был добрым, набожным человеком. Собственно, он и донес на нее Колтарту.