Der Einzige und sein Eigentum

С конкуренцией связано намерение делать что-нибудь не как можно лучше, а как можно доходнее.

Поэтому обучаются наукам ради карьеры («ради хлеба»), изучают искусство подхалимства и лизоблюдства, рутины и «деловитости» и делают все «для вида».

Кажется, что все дело в «добросовестном исполнении», а на самом деле главное — как можно больше нажиться.

С виду все ради самого дела, а в действительности же ради барыша, который оно принесет.

Вовсе не хочется быть цензором, но это нужно для карьеры; мы хотели бы судить и управлять на административном посту по чистейшей совести и убеждению, но боимся перемещения или даже отрешения от должности, а прежде всего надо жить.

Таким образом, вся жизнь - борьба за существование, и в зависимости от ступени общественного положения большее или меньшее «благосостояние».

Я один определяю и решаю, что мне нужно. Этим объявлена война всех против всех.

Только тогда, когда я не буду ожидать ни от единичных личностей, ни от какого-либо общества того, что я могу себе добыть, - только тогда я выскользну из пут любви, только тогда чернь не будет более чернью, когда она совершим захват.

Только страх перед захватом, только страх наказания делает ее чернью.

Только то, что захват - грех, преступление, только эта заповедь создает чернь, и если она остается чернью, то сама виновата тем, что соблюдает эти заповеди; в особенности же виновны те, которые требуют тоже «своекорыстно» почитания этих заповедей.

Одним словом, причина зла - отсутствие сознания и проникновения «новой мудростью», ветхозаветная идея греха.

Если люди дойдут до того, что потеряют уважение к собственности, то всякий будет ее иметь: рабы сделаются свободными, когда они перестанут уважать в господине господина.

Действительно ли «свободна» свободная конкуренция?

Действительно ли она — «конкуренция», то есть конкуренция личностей?

Она считает себя именно таковой, основывая на этом свое право.
Она возникла тогда, когда личность сделалась свободной от всякого господства других личностей.

«Свободна» ли конкуренция в государстве - этом властелине буржуазного мира, - если государство стесняет ее тысячью преград?

Какой-нибудь богатый фабрикант, например, делает блестящие дела, и вот я захотел бы с ним конкурировать.

«Пожалуйста, - говорит государство, - лично против тебя как конкурента я ничего не имею».
«Хорошо, - отвечаю я, - но для этого, мне нужны помещение, машины, нужны деньги!»
«Очень жаль, но если у тебя нет денег, ты не можешь и конкурировать. Отнять что-либо у кого-нибудь тебе не дозволяется, ибо я защищаю и оберегаю собственность».

Значит, свободная конкуренция - не «свободна», ибо для конкуренции мне недостает того, чем конкурировать, определенных вещей.

Против моей личности ничего не имеют, но так как у меня нет необходимых для конкуренции вещей, то и я, как личность должен отступиться.

А кто же имеет их? Тот фабрикант, что ли? Тогда я мог бы взять их силой у него! Нет, они - собственность государства, фабрикант же получает их, как лен, во владение.

Итак, с фабрикантом я ничего не могу поделать: попробую же тогда конкурировать вот с тем профессором права.

Этот человек - дурак, и я, в тысячу раз более его знающий, соберу в свою аудиторию всех, у него станет пусто.

«А ты прошел курс университета, мой друг, получил ли ты докторский диплом?»
«Нет, но что из этого? Я имею более чем достаточно знаний».
«Очень жаль, но конкуренция здесь не «свободна».

Против тебя, как личности, мы ничего не можем сказать, но, к сожалению, у тебя нет необходимой вещи - докторского диплома. А этого требую я - государство. Так, пожалуйста, раздобудь его, а тогда мы посмотрим.

Так вот какова «свобода» конкуренции. Нужно, чтобы государство, мой повелитель, признало меня способным к конкуренции.

Кто же конкурирует - люди? Нет, конкурируют вещи. На первом месте деньги и т.д.

Государство разрешает мне выражать все мои мысли и пользоваться ими; но все это до тех пор, пока мои мысли - его мысли.

Если же я обнаруживаю мысли, которых оно не одобряет, то есть не может сделать своими, то оно мне абсолютно запрещает пользоваться ими пускать их в обмен и обращение.

Мои мысли свободны только тогда, когда государство дарует мне их своей милостью; то есть когда они - мысли государства.

Свободу моего философского мышления оно допускает только тогда, когда Я «государственный философ»; против государства я не смею философствовать, хотя оно ничего не имеет против того, чтобы я содействовал исправлению его «недостатков».

Я должен смотреть на себя как на Я, благосклонно пожалованное мне и разрешенное государством, Я, снабженное удостоверением личности и полицейским паспортом; и точно так же мне не разрешается проявить себя, кроме тех случаев, когда моя личность выражает государственное, ленное «я», полученное от него.

Мои пути должны быть его путями, иначе оно покарает меня мои мысли должны быть его мыслями, иначе оно заткнет мне рот.

Ничего так не боится государство, как моей самооценки, и ничего оно так не старается предотвратить, как всякую предоставляющуюся мне возможность самооценивания.

Я - смертельный враг государства, у которого только одна альтернатива: оно или я.

Вот почему государство строго следит за тем чтобы не выдвигалось мое я, и старается, чтобы мое совсем стушевалось.

В государстве нет собственности, то есть нет собственности каждой единичной личности, а есть только государственная собственность. Только через посредство государства я обладаю тем, что имею, и могу быть тем, что я собой представляю.

Моя частная собственность - то, что государство предоставляет мне из своего достояния, обделяя при этом других членов государства, она - государственная собственность.

Но, наперекор государству, я все яснее и яснее чувствую, что во мне есть еще великая сила — власть над самим собой, то есть над всем тем, что свойственно только мне и что существует только как мое собственное.

От вас я ничего не требую ибо чего бы я ни потребовал, вы все равно будете и должны будете оставаться властными законодателями, так как ворона не может петь, а разбойник не может жить без грабежа.

Наоборот, я спрашиваю тех, которые хотят быть эгоистами: что они считают более эгоистичным - позволять, чтобы вы давали им законы и уважать эти, данные им, законы или оказывать сопротивление, и даже полное неповиновение?

Добродушные люди полагают, что законы должны предписывать лишь то, что кажется народу вполне справедливым.

Но что мне до того, что считается народом справедливым или правильным?

Народ может быть против богохульника - и издается закон против богохульства. Из-за этого мне не богохульствовать? Разве этот закон может быть для меня больше, чем «приказание»? - спрашиваю я.

«Преступник - самое несомненное преступление государства!» - говорит Беттина. С этим можно согласиться.

Дело в том, что в государ- стве безудержное, безоковное я, такое я, которое принадлежит только мне одному, не в состоянии усовершенствовать и осуществить себя.

Каждое «я» уже от рождения преступник по отношению к народу, к государству. Поэтому государство, действительно, и следит за всеми: в каждом видит эгоиста, а эгоиста оно боится.

Оно заранее ожидает от каждого самого худшего и заботится, полицейски заботится о том, «чтобы государству не был причинен вред» (ne quid respublica detrimenti capiat).

Безудержное «я» - а мы таковы первоначально и таковыми остаемся втайне - постоянный преступник в государстве.

Человека, который руководится своею смелостью, волей, своею беспощадностью и своим бесстрашием, государство и народ окружают шпионами.

Я говорю народ! Народ — и вы в своем благодушии думаете, что народ удивительно как высок, - народ насквозь пропитан полицейским образом мыслей, народу приятен только тот, кто отрицает свое я, кто занимается «самоотречением».

Громко раздаются отовсюду крики о «свободе». Но разве чувствуют и знают, что означает дарованная, предоставленная из милости свобода? Не понимают люди всего смысла того, что всякая свобода, в сущности, - самоосвобождение, то есть что Я могу иметь лишь столько свободы, сколько добуду себе благодаря моему своеобразию.

Что пользы овцам в том, что никто не ограничивает их свободу слова? Все равно они будут только блеять.

Разрешите говорить что угодно человеку, который по своему внутреннему складу мусульманин, иудей или христианин, - он все равно будет говорить лишь очень ограниченные вещи.

Но если известные люди отнимают у вас свободу слова и свободу слушать, то они прекрасно понимают свою выгоду в данное время, ибо вы можете сказать и услышать нечто такое, от чего они, эти известные люди, утратят всякое значение и всякое влияние.