Bez skazy

Все, о чем мы вечно спорили, было ничем. Мы словно бы пытались сделать нулевое содержание ненулевым, умножая его на бесконечность разговоров. Чтобы сделать телесную близость возможной, нам надо было расстаться, а чтобы эта близость стала исступленной и маниакальной, нам надо было развестись. Секс был неистовой атакой на гигантское ничто, которое мы нагромоздили спорами, стараясь спастись. Он был единственным спором, который каждый из нас мог проиграть с честью. Но потом все кончалось, и опять оставалось одно ничто.

В наших отношениях просто-напросто что-то сломано, сломано непоправимо, и нет смысла уже рассуждать, кто виноват и в чём. Во время нашего предыдущего наркоманского срыва мы проговорили девять часов кряду, прерываясь только чтобы выйти по нужде. Я подумал было тогда, что смог наконец доказать ей, что единственный выход из нашего несчастья — расстаться решительно, прервать всякую связь; что сами эти девятичасовые разговоры — часть той болезни, которую они якобы призваны излечить. В этом заключалось представление о нас, которое она, как заявила мне утром по телефону, отвергла. Но каково тогда её представление? Невозможно сказать. Она была так уверена в себе в моральном плане, постоянно, что бы ни приносила та или иная минута, что у меня ненадолго возникала иллюзия, будто мы куда-то всё-таки движемся; лишь потом я осознавал, что мы двигались по кругу, большому и пустому.

У Тома была теория, почему люди до сих пор не получили известий от внеземных цивилизаций: потому что любая цивилизация без исключений взрывает себя примерно в тот момент, когда дорастает до умения посылать межпланетные сигналы, взрывает, просуществовав самое большее несколько космических десятилетий в галактике, чем возраст исчисляется миллиардами лет; потому что цивилизации вспыхивают и гаснут так быстро, что, будь даже в галактике великое множество планет, похожих на Землю, надежды на то, чтобы одна цивилизация получила послание от другой, практически нет, ибо расщепить этот грёбаный атом так легко.