Черная книга

Я любил тебя, когда мы бывали в гостях, и в комнате, голубой от тяжелого табачного дыма, ты сначала внимательно слушала сидящего рядом с тобой рассказчика, а потом на твоем лице проявлялось: "я уже не здесь". Я любил выражение испуга на твоем лице, когда ты вдруг обращал внимание на дикий беспорядок в шкафу: после недели ничегонеделания ты открывала его и искала какой-нибудь пояском среди своих блузок, зеленых свитеров и старых ночных сорочек, которых никогда не решалась выбросить. Я любил тебя, когда в детстве ты решила, что непременно хочешь стать художницей, села за стол с Дедушкой учиться рисовать дерево и не сердилась, а смеялась, что Дедушка отвлекается. Я любил тебя, когда ты изумлялась, что кусочек твоего фиолетового пальто остался снаружи, за захлопнутой дверью маршрутного такси, или когда пять лир, которые ты только что держала в руках, выскальзывали вдруг и, описав дугу, катились к канализационной решетке. Я любил тебя. Я любил тебя, когда выйдя на сверкающий балкон ты видела, что белье, которое ты повесила, еще не высохло, ты понимала, что солнце тебя обмануло, и задумчиво прислушивалась к детскому щебету, доносившемуся с площадки за домом. Я любил тебя. Любил, когда ты рассказывала кому-нибудь содержание фильма, который мы смотрели вместе, и с ужасом понимал, какие разные вещи остаются в моей памяти и твоей. Я любил наблюдать, как ты смотрела на себя в зеркало, будто увидела там постороннего человека, и как нервно искала что-то в сумке...Я любил тебя когда ты смотрела на окурки и спички с черными обгоревшими головками, заполнившие пепельницу, и мысли уводили тебя Бог знает куда. Я любил тебя, когда гуляя по улицам, мы вдруг оказывались в непривычно освещенном уголке - будто солнце вставало не на востоке, а на западе...Я любил тебя, когда ты насмехалась над теми, кто говорит, что не надо подавать нищим, потому что они на самом деле богаты, и когда видел счастливую улыбку на твоем лице, когда ты кратчайшим путем выводила нас на на улицу раньше толпы, медленно ползущей из кинотеатра. Я любил тебя, когда ты отрывала очередной листок календаря, приближающий нас к смерти... Я любил тебя, когда зимними утрами смотрел на твое лицо,такое де бледное, как небо. Я любил тебя, когда нежно смотрел в твои глаза и понимал, что наша жизнь проходит. Я любил тебя после наших долгих занятия любовью, похожих на медленный полет легендарной птицы. Я любил тебя, когда ты показывала безупречной формы звезду, вырезанную из яблока. Я любил тебя, когда обнаруживал на своем письменном столе твой волос, непонятно как оказавшийся там, и когда видел, как непохожи наши руки, держащиеся рядышком в переполненном городском автобусе. Я знал твое тело,как свое собственное, ты необходима мне, без тебя я теряю душу. Я любил загадочное выражение твоего лица, когда мы вместе смотрели на пролетающий мимо поезд, любил твое огорчение, когда вечером в доме вокруг отключалось электричество, а за окном с криками носились сумасшедшие вороньи стаи. Я любил тебя всегда, и меня охватывало чувство безнадежности, горечи и ревности, когда я снова и снова видел загадку и печаль на твоем лице.

Стиль был для тебя равнозначен жизни. Стиль был для тебя голосом. Стиль был твоими мыслями. Через стиль ты выражал свою подлинную личность, причем не одну, а три…Первый голос – это, как ты выражаешься, твоя «простая личность»: та, которую ты показываешь всем, которая вместе со всеми участвует в семейных застольях, а потом вместе со всеми обсуждает последние сплетни в облаках табачного дыма. Этому человеку ты обязан деталями своей повседневной жизни.

Вторая личность – это тот человек, которым ты хотел бы быть, маска, позаимствованная у людей, вызывающих у тебя восхищение: тех, кому нет покоя в этом мире, кто живет в другом мире и несет в себе его волшебство. Однажды ты написал, что если бы не привычка разговаривать с этим «героем» и повторять про себя, как повторяют одно и то же умалишенные, все, что он шепчет тебе на ухо, все эти каламбуры, загадки, шутки и остроты, то ты, подобно многим несчастным, не справившимся с жизнью людям, давно бы уже забился в какой-нибудь уголок и ждал бы смерти. Я плакал, читая эти строки.

Первый стиль ты называл объективным, второй – субъективным.

Третья же личность переносила тебя – и меня, конечно, – в миры, недоступные двум первым. Темная личность, черный стиль! Я лучше тебя помню, что́ ты писал в те ночи, когда чувствовал себя настолько несчастным, что не мог утешиться подражанием и маской, – но ты лучше знаешь, что́ делал теми ночами, брат мой. Мы поймем друг друга, мы найдем друг друга, мы вместе наденем чужие одежды...